– Десять часов, – сказал Ричи, – мы опоздали только на пять минут.

Десять часов, значит, во Франции три часа: бледный, лишенный надежды день таился в глубине этого заморского утра.

Три часа во Франции.

– Вот и приехали, – сказал владелец машины.

Он окаменел за рулем; Сара видела, как пот струится по его затылку; за спиной неистовствовали клаксоны.

– Бензин кончился!

Он открыл дверцу, спрыгнул на дорогу и стал перед машиной. Он нежно смотрел на нее.

– Мать твою! – сквозь зубы процедил он. – Мать твою за ногу!

Он нежно гладил рукой горячий капот: Сара видела его через стекло на фоне сверкающего неба, среди всего этого столпотворения; машины, за которыми они ехали с утра, исчезли в облаке пыли. А сзади – гудки, свистки, сирены: клокотание железных птиц, песнь ненависти.

– Почему они сердятся? – спросил Пабло.

– Потому что мы загораживаем им дорогу.

Она хотела выйти из машины, но отчаяние вдавливало ее в сиденье. Водитель поднял голову.

– Выходите же! – раздраженно сказал он. – Вы что, не слышите, как гудят? Помогите мне подтолкнуть машину.

Они вышли.

– Идите назад, – сказал водитель Саре, – и толкайте получше.

– Я тоже хочу толкать! – пискнул Пабло.

Сара уперлась в машину и, закрыв глаза, в кошмаре толкала изо всех сил. Пот пропитал ее блузку; сквозь закрытые веки солнце выкалывало ей глаза. Она их открыла: перед ней водитель толкал левой рукой, упираясь в дверцу, а правой крутил руль; Пабло бросился к заднему буферу и с дикими криками уцепился за него.

– Не растянись, – сказала Сара.

Машина вяло катилась по обочине дороги.

– Стоп! Стоп! – сказал водитель. – Хватит, хватит, черт побери!

Гудки умолкли: поток восстановился. Машины шли мимо застрявшего автомобиля, лица приникали к стеклам; Сара почувствовала, что краснеет под взглядами, и спряталась за машиной. Высокий худой человек за рулем «шевроле» крикнул им:

– Выблядки!

Грузовики, грузовички, частные машины, такси с черными занавесками, кабриолеты. Каждый раз, когда мимо них проходила машина, Сара теряла надежду – Жьен еще больше удалялся от них. Потом пошла вереница тележек, и Жьен, скрипя, продолжал удаляться; затем дорогу покрыла черная смола пешеходов. Сара спряталась у края кювета: толпы наводили на нее страх. Люди шли медленно, с трудом, страдание придавало им семейный вид: любой, кто войдет в их ряды, будет на них походить. Я не хочу. Я не хочу стать, как они. Они на нее не смотрели; они обходили машину, не глядя на нее: у них больше не было глаз. Гигант в канотье с чемоданом в каждой руке задел автомобиль, как слепой ударился о крыло, повернулся вокруг своей оси и, шатаясь, пошел снова. Он был бледен. На одном из чемоданов были разноцветные наклейки: Севилья, Каир, Сараево, Стреса.

– Он умирает от усталости! – крикнула Сара. – Он сейчас упадет.

Но он не падал. Сара проследила глазами за канотье с красно-зеленой лентой, которое легкомысленно раскачивалось над морем шляп.

– Берите чемодан и добирайтесь дальше без меня.

Сара, не отвечая, вздрогнула: она затравленно, с отвращением смотрела на толпу.

– Вы слышите, что я вам говорю?

Она повернулась к нему:

– Но ведь можно подождать проходящую машину и попросить канистру бензина? После пешеходов будут еще автомобили.

Водитель нехорошо улыбнулся:

– Я вам не советую даже пытаться.

– А почему нет? Почему бы не попытаться?

Он презрительно сплюнул и некоторое время не отвечал.

– Вы же их видели? – наконец сказал он. – Они толкают друг дружку в задницу. Так с чего бы им останавливаться?

– А если я найду бензин?

– Говорю же вам, не найдете. Вы что, думаете, они из-за вас потеряют свой ряд? – Он, ухмыляясь, смерил ее взглядом. – Будь вы красивой девчонкой и будь вам двадцать лет, но я молчу, молчу.

Сара сделала вид, что не слышит его. Она настаивала:

– Но если я все-таки достану?

Он с упрямым видом покачал головой:

– Не стоит. Я дальше не поеду. Даже если вы достанете двадцать литров, даже если сто. Баста.

Он скрестил руки.

– Вы отдаете себе отчет? – сурово сказал он. – Тормозить, заноситься на повороте, включать сцепление каждые двадцать метров. Менять скорость сто раз в час: это значит загубить машину!

На стекле были коричневые пятна. Он вынул платок и заботливо их вытер.

– Я не должен был соглашаться.

– Вам нужно было только взять побольше бензина, – сказала Сара.

Тот, не отвечая, покачал головой; ей захотелось дать ему пощечину. Но она сдержалась и спокойно сказала:

– Итак, что вы собираетесь делать?

– Остаться здесь и ждать.

– Ждать чего?

Он не ответил. Она изо всех сил стиснула ему запястье.

– Да знаете ли вы, что с вами случится, если вы здесь останетесь? Немцы депортируют всех годных к военной службе.

– Конечно! А еще они отрубят руки вашему малышу и залезут на вас, если у них хватит смелости. Все это враки: они, конечно, и на четверть не такие, какими их расписывают.

У Сары пересохло в горле, губы ее дрожали. Почти равнодушно она сказала:

– Ладно. Где мы находимся?

– В двадцати четырех километрах от Жьена.

«Двадцать четыре километра! И все-таки я не буду плакать перед этой скотиной». Она залезла в машину, забрала чемодан, вышла, взяла за руку Пабло.

– Пошли, Пабло.

– Куда?

– В Жьен.

– Это далеко?

– Далековато, но я тебя понесу, как только ты устанешь. И потом, – с вызовом добавила она, – бесспорно, найдутся добрые люди, которые нам помогут.

Водитель стал перед ними и преградил им путь. Он хмурил брови и обеспокоенно чесал в затылке.

– Чего вы хотите? – сухо спросила Сара.

Он и сам толком не знал, чего хотел. Он смотрел то на Сару, то на Пабло; он выглядел растерянным.

– Так что? – неуверенно спросил он. – Так и уходим? Даже не сказав спасибо?

– Спасибо, – очень быстро сказала Сара. – Спасибо.

Но его томил гнев, и он дал ему волю. Лицо его побагровело.

– А мои двести франков? Где они?

– Я вам ничего не должна, – сказала Сара.

– Разве вы не обещали мне двести франков? Сегодня утром? В Мелене? В моем гараже?

– Да, если вы отвезете меня в Жьен; но вы бросаете меня с ребенком на полдороге.

– Это не я вас бросаю, это мой драндулет виноват.

Он покачал головой, и вены у него на висках вздулись. Его глаза заблестели. Но Сара его не боялась.

– Отдайте мне двести франков.

Она порылась в сумочке.

– Вот сто франков. Вы, конечно, богаче меня, и я вам их не должна. Я вам их отдаю, чтобы вы оставили меня в покое.

Он взял купюру и положил ее в карман, потом снова протянул руку. Он был очень красный, с открытым ртом и блуждающими глазами.

– Вы мне должны еще сто франков.

– Вы больше не получите ни гроша. Пропустите меня.

Он не шевелился, обуреваемый противочувствиями. В действительности они ему не нужны были, эти сто франков; может, он хотел, чтобы малыш поцеловал его перед уходом: он просто перевел это желание на свой язык. Он подошел к ней, и она поняла, что сейчас он возьмет чемодан.

– Не прикасайтесь ко мне.

– Или сто франков, или я беру чемодан.

Они смотрели друг на друга в упор. Ему совсем не хотелось брать чемодан, это было очевидно, а Сара так устала, что охотно отдала бы его ему. Но теперь нужно было доиграть сцену до конца. Они колебались, как будто забыли слова своей роли; потом Сара сказала:

– Попробуйте его отнять! Попробуйте!

Он схватил чемодан за ручку и начал тянуть к себе. Он мог бы его отнять одним рывком, но он ограничился тем, что тянул вполсилы, отвернувшись, Сара тянула к себе; Пабло начал плакать. Стадо пешеходов было уже далеко; теперь снова двинулся поток автомобилей. Сара почувствовала, как она нелепа. Она с силой тянула за ручку; он тянул сильнее со своей стороны и в конце концов вырвал его у нее. С удивлением смотрел он на Сару и на чемодан; возможно, он не собирался его отнимать, но теперь кончено: чемодан был у него в руках.