Наконец БЕС удовлетворённо кивнул и указал на меня. Под очередное всеобщее «Ах!» ко мне, «дыша духами и туманами», подплыло Его Высочество. Не смея ослушаться, я, как во сне, смиренно повинуясь тонкой изящной руке в серой шёлковой перчатке, вошла в световой круг. Мы оказались, словно в уютной светящейся сфере, отгороженными от всего мира. Перестали существовать все люди, исчез с лица земли этот убогий профилакторий, исчезли Капа и её мамик со всеми своими подругами-гадалками. Но ко мне не вышел больше никто из «бесноватой» команды. И мы остались только одни во всём мире: я и Летучая Мышь…

– Ра-ассла-абься, – промурлыкал бесполый голос, которому невозможно было перечить. Высокая точёная фигура, сотканная из серых кружев, придвинулась ко мне вплотную, обдавая волной инопланетного парфюма.

Грянул «Призрак оперы». До сих пор не могу внятно объяснить, что же произошло на самом деле. Будто неистовый ветер ураганной силы подхватил и понёс меня, безвольную, наполняя непобедимой светоносной энергией каждую клетку. Помню, что состояние это сначала ошеломило, а затем безумно понравилось.

Временами мне было позволено на малую долю секунды очнуться, и тогда я видела себя сверху глазами БЕСа.

И можно было любоваться с высоты необыкновенным волнующим танцем: я и Летучая Мышь творили танец любви – любви странной, горькой, запретной, от того изысканно нежной и вычурно прекрасной! Фигуры изгибались, плыли, как водоросли, повинуясь подводному течению. То вдруг взмывали ввысь и разлетались многозвёздным салютом, а после неизменно притягивались и стекали вниз.

В апогее танца, на его самой высокой ноте, когда магический голос перешёл в ультразвук, доведя мир до экстаза, когда страх и восторг так круто перемешались, будто мы летим с высоченной скалы, наши тела вдруг срослись, став единым целым, как ствол крепкого дерева. Руки впились в кожу, страстно переплетаясь. Сверкающие, перламутровые губы приблизились к моим вплотную и чуть приоткрывшись, дышали мускатным ароматом. Безумный поцелуй разорвал мозг. Внутри словно вспыхнули миллиарды блёсток, какими сыпал сегодня мой экстравагантный партнёр. И, наполненная чудодейственной, поднимающей в воздух силой, я ощутила себя одной из миллиарда – маленькой сверкающей блёсткой. Это была последняя мысль, которую я уловила, улетая-тая, та-ая, та-а-ая…

II

Я не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего несколько дней. Ходила сонно рассеянная. Уносилась мыслями в тот странный волшебный танец, притягательный своей безнадёжной, обречённой горькой нежностью, похожий на любовь голубя и ястреба, удава и кролика, демона и праведницы, палача и жертвы…

Я прекрасно знала, что семинар ещё идёт, и, наверняка, там происходит масса интересного и необъяснимого. Но не поддаваясь ни на какие слёзные Капкины мольбы, что, мол, потеряю полжизни, и отчаянно сопротивляясь жёсткому давлению «мамика», на «профилакторный шабаш» я больше не вернулась. Прекрасная половина этой «семейки Адамс» (вылитые!) лютовала…

Хотя мне и самой было временами жутко интересно, что там происходит, но некая неведомая сила, замешанная на страхе разочарования, не пускала туда, заставляя искать новые отговорки. Я ревностно оберегала от развенчания свою хрупкую сказку. Хотелось как можно дольше продлить волшебное послевкусие от пребывания в ожившем сне, где так густо неразделимо смешались быль и небыль.

Особенно страшно было бы случайно столкнуться с моим загадочным партнёром в тёмном обшарпанном коридоре или столовке профилактория, насквозь пропитанной запахом тушёной капусты, будто отдыхающие сидели на вечной капустной диете. А вдруг без грима, при безжалостном свете дня он окажется не феерической Летучей Мышью, а каким-нибудь щуплым Сяу-Мяу с китайского рынка с тонкими кривыми ножонками в стоптанных сланцах и с непомещающимися в рот кроличьими зубами?

Я не представляла его без макияжа, флёра манящих духов, таинственного полумрака. Будто это слишком красивое, искусственное, нарисованное лицо было истинной личиной чародея. А сними с него экстравагантный наряд, смой краску, лиши высокого парика с длинными перьями. Что останется?! Да и вообще останется ли кто-нибудь там, внутри узкого парчового платья?! Может, там и нет никого?..

Но ещё опасней, если при встрече он окажется таким же чарующим, завораживающим апологетом тайной, запретной любви, каким запомнился. Это гораздо хуже! Может произойти нечто непоправимое, что разрушит всё в моей судьбе. Тогда крах, неизвестность. Ведь такие поцелуи не проходят даром – они или ломают привычный ход бытия, поворачивая вспять линию судьбы, или их потом помнят всю жизнь.

Муж Павлик последние дни поглядывал на меня подозрительно, но молчал. Он вообще – мастер сидеть в окопе, занимая выжидательную позицию. Только старательнее, чем обычно готовил свои завтраки-ужины. И сыра сверху натрёт на мелкой тёрочке, и зелёный листик петрушки приладит на каплю красного кетчупа.

В нашей семье с первых дней было заведено, что всей «едьбой» занимается только супруг. Он очень гордился этим обстоятельством и надо-не надо хвастал знакомым: «У нас с женой – разделение труда. Я готовлю, она ест, я мою посуду!» И радостный такой… По-видимому, роль жертвы бессовестного домашнего тирана доставляла ему истинное наслаждение. Сатрапом он изначально назначил меня, потому как ничего по дому делать мне просто не давал. Стирать он категорически запрещал из-за моей аллергии на стиральный порошок. По магазинам ходил тоже он. Только когда мне нужно было что-то купить, мы вершили воскресный шопинг вместе. Убираться в квартире муж предпочитал в одиночестве, когда я находилась на занятиях. Павлик даже любит иногда заплетать мне косы, как заботливый папа, собирающий в детский сад малолетнюю дочурку.

Я смотрела на него – такого будничного, такого обыкновенного – и на душе становилось тоскливо. Неужто вот так и проживём всю долгую-долгую серую жизнь по уши в вязком бытовом болоте?.. С неизменными прогулками в парке каждую субботу, ежедневными супчиками и воскресным рыбным пирогом. Павлик чрезвычайно гордился, если тесто удавалось пышным, но зато так неподдельно сокрушался, если что-то в его стряпне не соответствовало идеалу. Чуть не до слёз!!!

Ужели это оно и есть – простое женское счастье? Мещанский скучный мелочный мирок, где всё банально, пресно, предсказуемо. И никуда от этого не деться! Благоверный ведь даже в гости никуда без меня не ходит. И ревнует к каждому, хоть и виду не подаёт. Но я-то вижу: раз насупился, то всё – сутки молчаливых страданий обеспечено.

Вот и сейчас пылесосит, старается, пыхтит. Молодой ещё совсем, а брюшко уже отчётливо наметилось, и лысинка ранняя потихоньку пробивается. И чего, скажите на милость, ковёр елозить каждый день? Неужели поинтереснее занятия найти нельзя?

Идиллическую картину семейной жизни: муж прибирается всё тщательней, а жена листает модный журнал всё остервенелей, – прервал настойчивый телефонный звонок. Обычно воскресными утрами нас никто не беспокоил, даже моя навязчивая свекровь с гиперопекой в виде очередных тёпленьких блинчиков, после моего короткого внушения, старалась не лезть с утра в выходной. Так бесцеремонно врываться в чужую частную жизнь, оставаясь при этом абсолютно в своей тарелке, умеют только журналисты.

Да, это была Китикэт. Бывшая моя одноклассница Катька, ныне ведущая музыкально-криминальной передачи местного ТиВи. Тараторка и сплетница, но при всей легкомысленности, весьма пробивная девица. Непомерная наглость, замаскированная под наивность девчонки из народа, стала не вторым, а первым Катькиным счастьем. Портрет будет полным, если добавить к этому, весьма важному для выживаемости в современном мире качеству, длиннющие «цапелькины» ноги на шпильках, рыжие кудряшки, курносый нос в веснушках, задорный смех по любому поводу и всегда удивлённое выражение круглых глаз: «Я только что упала с облака. Побыстрее расскажите, как вы тут живёте. Мне интересно всё, всё, всё!»

– Превед! Это я – счастье твоё негаданное! Как жисть семейная? Не обрыдла ишшо? Собирайсь-подмывайсь, поедем сёдня мечту твою збывать!