Главные герои повести «Приди сюда, о росс, свои сан и долг узнать», В. И. Мильков, А. М. Прокин – лица не вымышленные, наши старшие современники, ещё совсем недавно самоотверженно трудившиеся над сбережением крох прежней России, в частности – дома выдающегося архитектора и патриота П. М. Еропкина в Лопасне.

Их гражданский подвиг, как и подвиг многих лиц, чьи имена, чью славу, Мильков и Прокин желали сберечь в памяти потомков, не был почтён не только лаврами, но и должным вниманием. Эти черствость, духовная слепота, национальное беспамятство – суть самые страшные разрушения, произошедшие в организме отечества, острая боль верных его сынов. Неравная, трагическая схватка светлых и темных сил, борьба их за великую душу русского народа в местечке Рубцово, стала темой повести «Черный гукер». Усадьба Рубцове – не подмосковное имение Нащекиных, таких «рубцов» на нашей земле очень много, едва ли не каждое гнездо русской патриархальной жизни подверглось разорению и забвению. Имена героев повести изменены вследствии деликатности сюжета и обыкновенности такого рода трагедии на русской земле в начала двадцатого столетия.

Само слово «русский» относится к числу прилагательных, то есть обозначает не сам предмет, как например, «китаец», «американец», но указывает на его свойства, именно – «русскость». Это любовь к Родине, ее традициям, вере, языку, героям, верность национальной идентичности, чести и пользе своего Отечества. Такими русскими нередко становились представители разных народностей. Особенно феномен «обрусения» характерен для 18-го столетия, когда Великий Петр «прорубил окно» в Европу, а я бы добавила «и в Азию», достаточно вспомнить проникновение русской дипломатии в Персию, расширение русского влияния на восток, образование новых южных губернии Российской Империи, освоение Крыма и Кавказа, начатое в первой трети 18-го столетия.

Автор приносит признательность историкам Курукину И. В. и Лаврентьеву А. В, чьи работы широко использовались при создании всех четырех книг из цикла «роман золотого века».

Образ В. И. Милькова (в повести А. И. Милькина) несколько романтизирован, тем не менее, в повести нет вымышленных эпизодов, хотя не все они происходили с Милькиным. Автор выражает надежду, что эскиз, который он набросал, стараясь запечатлеть личности замечательных русских краеведов, пришёлся по душе их ныне здравствующим родственникам и друзьям.

Повесть «Эдельвайс» отражает нравы и быт горных жителей Швейцарии, судьбу русского эмигранта, солдата Суворовской армии. В основу повести легли реально произошедшие события, автор ее лично знаком с потомками главного героя повести, ныне обосновавшимися в Женеве, знающими и чтущими память своего славного воинственного предка.

Итак, повести «Черный гукер», «Приди сюда, о Росс, свой сан и долг узнать», «Эдельваис» посвящаются всем лицам, так или иначе проявившим свою «русскость». Да не угаснет память их в род и род!

– О тебе самого графа Суворова извещали, и знаешь ли, что тот изволил заметить? «Илья, Михайлов сын, истинную верность явил, и такие добрые его квалитеты и показанные к нам усердные службы к совершенной милости нашей могут статься». Не иначе производству твоему быть. А презент, братец, прими от меня уже теперь.

Капитан Еркулов развязал шейный платок, расстегнул сверху мундир, извлек богатый золотой складень, укрепленный на ожерелье из перлов, и повесил на пригожего молодца, стоящего перед ним.

– Полноте, барин, из чего жалуете? – отвечал Илья.

С начала похода служил он у Еркулова в денщиках и привык к совсем иному обхождению – капитан Еркулов нравом обладал вспыльчивым и грубым. Случаи, приведший Еркулова на перемену обычая своего, Илья полагал пустяшным.

Проходя над ущельем, лошадь Еркулова споткнулась и переломала себе ногу. От падения сам капитан не пострадал, но сумка его, притороченная к седлу, сорвалась. Илья, следивши полет ее, и приметя что тот окончился двумя саженями на выступавшем из земли еловом корне, не сказавшись барину, занятому лошадью, пополз вниз. Уверившись в полной беспомощности несчастного животного, Еркулов пристрелил его и оглянулся в поисках слуги. Не вдруг отыскал он его.

– И ты, вслед скотине, живот свой потерять хочешь!? Болван! Вот я тебя приголублю, вылези только! – кричал разгневанный Еркулов, а эхо многократно вторило укоризны его и смех, проходивших мимо, солдат. Словно древние горные духи сошлись вместе и дружно сдвинули каменные свои кружки, покрытые сверху белой снежной пеною.

– Ах, Илья, кабы ты знал да ведал! Мне сумка эта, самой души своей милее и всего света! – говорил капитан тем же вечером в походной палатке, когда войско стало на ночлег, и он остался с глазу на глаз с денщиком.

«Как же «кабы знал», знал, да помалкивал!» усмехнулся про себя Илья. Он давно примечал, как заботливо оберегал барин суму, как, устроившись ко сну, при свете свечного огарка, вынимал тайком медальон с откидной крышечкой, любовался спрятанным под нею портретом, целовал, обвивавший дорогие черты, русый локон.

– Рад стараться! – бодро отвечал Илья вслух.

Вчера то было, или неделю тому? Илья видел прямо над собою низкие мощные балки потолка, словно в родной избе, над ним склонилось нежное страдающее лицо. Верно мать хочет напоить его чем-то теплым, но Илье не собрать силы для глотка. А ровно это и не изба его, ровно слышится пронзительный казачий визг, раздирает мозг, словно нависшие над ним скалы. Силуэты всадников несутся в зияющий пролом в каменной стене до неба. Вдруг огненный столб рвется из пролома наружу, и наступает страшная тишина. Отбиты?

– Барабан, стройся в колонну!

Вот она уж совсем рядом – дыра. Выползающий вон дым лижет камень.

– Эка страсть – под камень заживо лезть!

– А ты веселей шагай!

– Внизу-то, глядь, деревенька. И церковь видать! А домики-то, домики, ровно теремки стоят, и ставенки все красненькие. Постоять бы там подоле, враз бы неприятеля одолели!

– Мужик ты, Митрич, и никакого солдатского нет в тебе понятия. Коли приказа не было стоять, стало и не надо. Ты приказ слушай, он тут и поп, и приход, и Священный Синод!

И вдруг из дыры сыплются на них в синем… черти? Сбоку ударили ружейные залпы.

– К стене! Штык готовь!

Илья прижимается спиною к камню, вскидывает винтовку на синего. Краем глаза видит Еркулова, тот пронзил синего и силится вырвать из жертвы палаш, вырвал.

– Казаки перевал прошли! Что стоите, братцы!? На выручку!

Не вдруг, но вот один, другой солдат стали отделяться от стены, бежать под огнем к дыре. Синий, в которого метил Илья, не добежав до него, упал. Илья прыгает через него и летит, в самом деле летит по воздуху от сильного толчка в грудь. Обжигающий жар разливается от сердца. «Пуля это» понимает Илья и проваливается в мягкие объятия сны, нежится в них, ровно в люльке. Мать качает колыбель, качается перед ним горница. Старый резной шкаф, здоровый, словно дубовая колода подпирает низкие потолочные доски, ножи, вилки, щипцы для орехов, всякая всячина чинно разложена по чистым деревянным полкам, занавеси с вышитыми елочками, косулями в венках развешены по оконцам – не его это горница. Льется в нее диковинный звук. Не песня он, не наигрыш музыкального инструмента, не голос механического ящика-шарманки. То нарастая, то понижаясь, одинаково пронзительный, холодный и нездешний, страшно красивый несется на многие версты, ударяясь о скалы, причудливо множась в них. Резкий сей звук и разбудил Илью. Теперь он опамятовал совершенно.