Ворон казался мне до боли знакомым. Я знаю его всего вторую ночь, но у меня такое чувство, будто я знала его всю жизнь. Хотя, быть может, время тянется здесь медленнее? Не зря я проснулась вчера уставшей.
Нет… Будто я знала его до того, как попала сюда. Может, я не раз замечала его в толпе, среди прохожих? Среди пыльных улиц и магазинных витрин, в тенистом парке и на скамейке под палящим солнцем? А может, среди школьных коридоров…
— Как давно ты здесь? — спросила я парня.
— Как давно? — задумался Ворон, — Не знаю… Не помню. Но очень долго. Очень долго меня продержали в Клетке, все воспоминания перепутались.
— Что такое Клетка?
— Это страшное место… Оно стирает всё. Оно стирает тебя. Раньше её называли Ластиком, но потом переименовали в Клетку. Клетка отрезает тебя от всего, отрезает от мира и от людей, и оставляет тебя наедине с собой. А таких, как я, ни в коем случае нельзя оставлять наедине с собой. В Клетке время останавливается. Туда даже звуки не проникают. В конце концов ты начинаешь забывать, кто ты, и что там, за стенами, и всё, что тебя связывает — это окно с небом в решетку. И ты отчаянно цепляешься за этот клочок внешнего мира, но его недостаточно, чтобы не потерять себя.
— Ужас! И тебя там держат?!
— Да, — Ворон в миг погрустнел, — Поэтому никогда туда не попадай. Уж лучше погибнуть. Я видел человека, который сидел в Клетке полгода. Он стал Застывшим.
— То есть?
— Ну… Не двигался. Не ел, не пил, не шевелился, просто лежал, уставившись в одну точку. Превратился в пустую оболочку, которая только дышала и ходила под себя. Кит сказал, что он и до этого был не лучше, и если бы Халаты его не подобрали, кто знает, что бы с ним было… Определенно что-то страшное. Так что Клетка действительно избавила его от страданий. Потому что в нем ничего не осталось.
— Ну и жуткие вещи ты мне рассказываешь!!! — ужаснулась я, — Превратил чудесный сон в настоящий кошмар! Мне детства хватило!
— Так тебе нравится проводить со мной время? — Ворон в удивлении приподнял брови, — А я-то думал, что ты от скуки ко мне пришла. Кит говорил, что со мной помереть со скуки можно.
— Да ну его, — махнула я рукой, — Этот Кит ничего не понимает. Небось сам страшный зануда.
— Ну, все Знающие страшные зануды, — криво усмехнулся Ворон и внимательно заглянул мне в глаза, — Я рад, что тебе нравится со мной. Правда, рад. Рад, что такая светлая и жизнерадостная Муза заглянула в этот тоскливый уголок, — его щеки слегка покраснели, но он тут же совладал с собой, — А что за кошмары тебе снились?
— Странные вопросы ты задаешь… Ладно. Что время остановилось и идет назад, стремясь к точке отсчета. И когда оно дойдет до самого начала, то все перестанет существовать… И тогда оно остановится? Или продолжит идти назад? И что тогда будет…
Брови Ворона медленно поползли вверх.
— Забавно, что мне слилось абсолютно тоже самое… Каждую ночь августа.
— И мне! А еще мне снилось, что меня поглотил космический кашалот, и я падала вниз, в его темный громадный желудок, в те глубины, из которых никто бы не услышал мой крик. В самую низкую точку падения.
— Нам снятся одинаковые сны.
— Кто у кого ворует, интересно? — я издала нервный смешок, — Скорее всего, я у тебя. Мне не могут сниться такие кошмары.
— Если бы ты у меня воровала, я бы их не видел. Да, мы видим одинаковые сны — поэтому ты так легко ко мне попала. Мы связаны с тобой.
— Красной нитью судьбы? — усмехнулась я и сложила руки на груди, — О, Антонио, я всегда знала, что мы будем вместе! Ты — моя судьба, мой единственный, которого я ждала всю жизнь! О, мой Антонио, мы никогда не расстанемся!
— Да ну тебя, ненормальная, — прыснул Ворон, — Какой ещё Антонио?
— Просто Антонио, — пожала плечами я.
— И опять мы с тобой просидели до рассвета, — сказал Ворон, — Придется просыпаться, а жаль, особенно после такой новости. Всё-таки люди редко видят одинаковые сны.
— Даже если это кошмары…
— Ну, мне и приятные сны снились… И пляж с разноцветными камнями, которые издавали звон, когда идешь по ним, и лес в серебряном снегу с седой лисой, которая рассказывала сказки с грустно-счастливым концом, и цветущий куст, с которого мне не хотелось срывать цветы, потому что видел, как он любил их, и за это он подарил мне венок из своих цветов…
— А вот в этом моя заслуга, — подмигнула я, — Если бы не я, ты бы рехнулся страху!
— А если бы не я, ты бы рехнулась с радости, — вторил он мне.
И мы одновременно рассмеялись.
— Ладно, нам действительно пора. Мне — в Клетку, а тебе — продолжать радовать людей.
Он помахал мне рукой и улыбнулся. Глаза его светились счастьем, но улыбка была вымученная. Радость так сильно не сочеталась с его лицом, что у меня возникло чувство, будто подобные эмоции он испытывает впервые за долгое время.
— Нет, то, как ты храпишь — это что-то, — пробрюзжала Элис.
— Девочки, у меня просто замечательные новости! — к нам влетела Мариам, размахивая рекламным буклетом.
— Че такое? — Габриэль подскочила к ней и выхватила буклет из её рук, — Че это? Мари, че это такое?
— Меня переводят в реабилитационный центр! — с широченной улыбкой сообщила Мариам.
— Чему тут радоваться? — просунула голову в дверной проем Зои, — Тут же весело!
— Да вы просто посмотрите на это! Море, пляж, бассейн, современное оборудование, грязевые ванны, живописные пейзажи, ведущие специалисты, работающие по новейшим стандартом и множество увлекательных мероприятий!
— В рекламном буклете нашей школы было написано, что у нас современное оборудование, гуманные стандарты преподавания и свой бассейн. Но из техники у нас только древние холодильники и 5 компьютеров с ЭЛТ-экранами. Стандарты учителей — это лупить всех указкой и называть нас не иначе, как «эй ты, болван». А бассейн пустует лет 10, — пожала плечами Элис.
— Уж ты-то должна за меня порадоваться, ведь сама мечтаешь вырваться отсюда, — сощурила глаза Мариам.
— Ну, всяко лучше, чем эта дыра, — пожала плечами Элис, — Но реаблилитационный центр — это по сути та же психушка.
— Это не одно и то же, — закатила глаза Мариам, — Короче, так и знала, что вы меня не поймете. Хоть ты порадуйся за меня, Элли, — она умоляюще посмотрела на меня.
— Я рада за тебя, Мариам, — честно сказала я, — Тебе полезно будет поехать куда-нибудь на море. Волны уносят печаль и сглаживают острые камни.
— Вот и отлично, — просияла Мариам и ушла.
— Она пришла к нам израненной и обессиленной, — вспомнила Зои, — Я рада, что ей стало легче. Просто мне не хочется расставаться с ней.
— Мне тоже, — призналась Габриэль, — Она клевая.
— Ей будет лучше там, — сказала Элис.
А я подумала, что тому мальчику с синдромом Котара будет плохо без неё. Поэтому я решила его разыскать. Но сначала надо было поесть.
В столовой было тише, чем вчера. Наверное, это потому, что все сонные. Дети лениво кушали блинчики с медом и пили какао. Я с аппетитом поела плохо приготовленные блинчики и выпила какао. Еда здесь была как в нашем школьном кафетерии. И я готовила примерно так же. То есть ужасно.
Я стала искать мальчика. Сначала я посмотрела в общем зале. Там около вокруг проигрывателя скакали Зои и три парня, за столом сидели художники и рисовали чресла, на полу лежал ребенок в очках, зеленоволосый парень плел фенечки, Кларисса вязала, группа парней рассказывала девочке, находящейся на дневном стационаре, как здесь все устроено, врачи и девочки с завитушками обсуждали способы спрятать труп. Мальчика там не было.
В коридоре его тоже не было. Только врачи и санитары сновали туда-сюда да очереди ютились на скамейках.
В саду его тоже не было. Там вообще никого не было.
Хотя нет, все же я его нашла. На всё тех же скрипучих качелях. Он носком ботинка чертил на земле знаки.
— Ты уже знаешь? — спросила я.
— Что «я» знаю? Я не существую, забыла?
— Ну, что Мариам уходит.
— Да, уходит. Это было давно понятно. Её можно вылечить. Не стоит ей мешать. Ей не место здесь.
