Но всё же сложно не полюбить этот город вместе с его страшными секретами зловещими ночными огнями. Сложно не полюбить его музыку, его теплое дыхание и сердцебиение — дыхание и сердцебиение тысячи тел, сведенных вместе.

Когда девушки только приехали, отовсюду играла музыка. Музыканты многих народов играли свои традиционные песни, стараясь перекричать друг друга. Слышался смех и гомон. Пьяные и раскрасневшиеся люди пели свои застольные песни. Топот, стук каблуков, крики, визги, ругань. Продавцы-зазывалы расхваливали свой товар. преимущественно это были музыкальные шкатулки, украшения, шляпки, сладости, напитки и закуски. Где-то слышались выстрелы. Всё это смешивалось в единую какофонию праздника. Ангуль заразилась этой лихорадкой, ей захотелось танцевать, петь, плясать, напиться до чертиков и обнимать каждого встречного вместе со всеми. Мимо подруг прошла вереница держащихся друг за друга потных и хмельных людей. Девушки переглянулись и присоединились. Ангуль к Мелиоре, а ко первой — рыжий и веснушчатый парень с венком на шее. Ангуль была южным ребёнком и любила праздники и карнавалы. Во время этого причудливого танца она почувствовала такую близость с окружающими людьми, словно они были её семьей. Они и были семьёй. На время. На один день. На одну ночь. На один праздник. Утром всё разойдутся кто куда, но сейчас они вместе прославляют любовь.

Вскоре девушки потеряли друг друга среди многоцветной толпы. Но Ангуль была пьяна. Ангуль была весела. Она забыла о Мелиоре. Она обнималась и целовалась с каждым вторым встречным. Неожиданно внимание её привлекла одна пара. Они стояли и смотрели друг на друга, просто смотрели, и во взглядах их пересекающихся было столько нежности, пылкости и робости, что слова были просто не нужны, ибо недостаточно ёмки они, чтобы выразить, что творилось в душе у этих молодых и до смерти влюблённых.

— Залюбовалась? — раздался голос из-за плеча.

Ангуль обернулась. На девушку насмешливо смотрел юноша чуть пониже её. Ей он показался каким-то блеклым.

— Они из враждующих кланов.

— А чаво они враждуют?

— Они уже и сами не помнят. Воюют по старой привычке.

— Ик! Так пусть не смотрят на свой зад!

— Прошлое так просто не отпустишь, — усмехнулся юнец. — Оно держит тебя. И так просто не отпустит. Оно в салки с тобой играет, вот так.

— Умный какой, вы только посмотрите на него! Сколько тебе лет? Двенадцать?

— Странные у вас, южных, мерки. Мне 17, между прочим.

— Да ну? В твоём возрасте у наших мужиков уже борода есть.

— А я бороды не люблю. Колючая она и некрасивая. А ты откуда будешь? Из какого региона?

 — Автономный Округ «Без Магии», чтоб его, — Ангуль осушила бутылку с каким-то вином.

— Значит, из деревни, решившей отказаться от магии. Интересно.

— А тебя как звать, подстрел?

Человек лишь неопределенно махнул рукой.

— Приятно познакомиться, Махающий Рукой, а я Ангуль.

— Ангуль — красивое имя. Мне нравится.

Ангуль и юноша знакомили друг друга с культурой своего народа через похабные песни, которые не каждый забулдыга бы решился петь, в окружении воров и нищих, которые подпевали им, не имея ни голоса, ни музыкального слуха, ни зная ни песен, ни мелодий. К ночи народу было столько, что было не протолкнуться. На крышах сидели жители трущоб, в лохмотьях, грязные, со слипшимися волосами и улыбками до ушей. Кто-то даже подрался, предприимчивые подростки брали ставки. Потасовка переросла в массовое побоище. Кого-то задело, кто-то мимо проходил, кто-то не остался равнодушным. Вокруг ходил пузатый мужик с тележкой и предлагал медикаменты и укрепляющие зелья, а юноша предлагал свою не бесплатную помощь.

— Кстати, Ангуль, — сказал незнакомец к Ангуль, — Скоро жрецы придут. Парад начнётся. Пошли, я знаю место, откуда лучше всего он будет виден.

Парень взял меня за руку и протащил сквозь толпу. Рука у него была худенькая, бледная, сквозь нежную кожу, не видавшую тяжелой работы, просвечивались сосуды. По сравнению с ней рука Ангудь была большой, чуть ли не черной и ужасно грубой.

Девушка и юноша зашли в какую-то башню, у двери которой стояли зевающие боевые маги, две рослые и широкоплечие девушки, глядящие исподлобья. Увидев входящих, они почему-то почтительно расступились. Ангуль и её собутыльник без проблем прошли внутрь. Там было темно, даже свечей не было, и приходилось пробираться на ощупь.

— Что это за место? — спросила Ангуль, чихнув. Тут было пыльно, очень пыльно.

— А, тут пытали.

— Пытали?!

— Ну да. Цепи, знаешь ли, прижигания, крысы, кипяток… — юноша усмехнулся, будто счел это забавным. Но потом он сделался серьёзным, — Знаешь, сколько тайн хранят эти потемки? Сколько вероломств лицезрели эти стены?

— Судя по всему, больше, чем крыс и клопов, — мрачная атмосфера выветрила из Ангуль все остатки выпивки, — Мрачное место, скажу я тебе. Как чернокнижник скажу. Очень много смерти тут.

— О да, эта безумная девка просто обожает это место, — невесело сказал собеседник, — Сейчас это место давно пустует. Как напоминание о том, на что способен человек, если слишком увлечётся.

Они вышли на неширокую площадку. Отсюда действительно простирался хороший вид. Заходящее солнце, тонувшее в море домов. Купола, остроконечные крыши, тянущиеся к небесам. Лучи, отражающиеся на отполированные белых камнях стен и мостовых. Ларьки и дым костров. Облака, отражающиеся в ряби воды. Величественное зрелище.

— А теперь испей по-настоящему хорошее пойло, — он протянул Ангуль маленькую бутыль с разноцветной жидкостью, ежесекундно меняющей цвет, — Это бодягу пили ещё мои предки до Безумного короля. Традиционный напиток моей страны. И щепоточка традиционной магии.

Жидкость пахла морем, лесом и пылью. А на вкус была как ягодный сироп. А когда распробуешь — как виноградный сок. После неё остаётся приятное, долгое, тягучее послевкусие. Перед глазами заплясали искорки. Ангуль зашатало.

— Ты там не слишком увлекайся, — засмеялся спутник, — С неё башню срывает уже с третьего глотка. А с четвертого копыта отбрасываешь. Знаешь, как называется?

— Как?

— Слеза радуги. А как бы ты её назвала?

— Ягодно-виноградная штука.

— Тоже неплохо, — юноша пригубил напиток, — Ну что же, взглянем ещё раз на этот чудной мир?

— И на этих чудных людей… Знаешь, эти хтонические создания говорят про нашу ничтожность и уязвимость… Ибо мы — материя, скованная своими желаниями и стоящая на перепутье. А я верю в силу и величие человеческого духа.

— Человеколюбие тебя погубит, милочка, — юноша снова глотнул напиток, — Мой отец тоже любил людей… И это было его главной слабостью. Мне ещё долго разгребать то, что он натворил.

— Но ты посмотри! — продолжала Ангуль, не обращая внимания на слова юноши, — Смотри на эти счастливые и безмятежные лица! Что за тайны они скрывают? Что за секреты таят? Такие разные, такие пестрые… И их так много, они словно светятся неведомым пламенем. Ведь мы, люди, полны противоречий, мы — ходячее недоразумение, создания момента. Мы — мотыльки, летящие на свет пламени. Мы летим к солнцу на тающих крыльях. И мы — олень, завороженно смотрящий в глаза охотнику, что собирается его убить. Не добрые, не злые. Люди, что способны на подвиги и злодеяния. Лжецы, меняющие маски. Преподносящие свою душу. Как я люблю людей!

— М-да, вдало же тебе в голову, — покачал головой юноша, — Ничего, быстро отпустит.

Для Мелиоры это была не первая поездка в Керьон. Она уже была здесь, и это был первый её чужеземный город. Точнее, второй, ведь она, хоть и прожила почти всю сознательную жизнь на юге, была северянкой. Север… Разве не глупо скучать по землям, которые не помнишь? Разве не глупо слышать во снах голоса тех, чьи имена и лица давно позабыты? Разве не глупо с тоской смотреть на небо в поисках сияния? Это глупо. И нелогично.

Но сейчас это не имело значения. Эль ударил ей в голову. Она сжимала в руках холодную бутыль и глядела на северян, величавых и светловолосых. Ей было непривычно смотреть на тех, кто так был на неё похож. Один из них оглянулся, почувствовав на себе её взгляд, и улыбнулся. Красивый юноша, с глазами цвета серебра, с белыми, словно покрытыми инеем ресницами и бледными веснушками. Несмотря на жару, он был одет в серые меха.