Наконец Тео появился. Это произошло спустя полтора месяца после нашей последней встречи. Он значительно ослаб и был каким-то тихим. И волосы потускнели.

— Жизнь потерпала? — невесело усмехнулась я.

— Тебя тоже, как я погляжу, — вяло огрызнулся он.

Он сидел у изголовья моей кровати. Я лежала, замотанная в корсет. Мы были словно давние друзья, сидящие вместе на крыльце и вспоминающие былые дни.

— Ну здравствуй, мой старый друг, — жеманно сказала я. — Давай посидим, вспомним времена нашей неудержимой юности. Как давно это было, и всё же такое чувство, будто мы пережили это только что!

— Помнишь солнечные восьмидесятые и ритмы рок-н-ролла? — подхватил Тео.

Он всегда поддерживал любую глупость. В этом он был хорош, как никто другой.

— Мы покоряли вершины и вели за собой стадионы, — продолжал он. — Но сейчас мы сидим здесь, на этом крыльце, и смотрим на красный клён. Разве не странная штука это время?

— Время превращает сморщенных младенцев в сморщенных стариков.

— А горы — в моря, моря — в горы.

В моей палате не было часов. В какой-то степени они меня начали пугать. И это тикание сводит с ума. Окно я тоже предпочла занавесить. Пригласила растамана и заставила его раскрасить голые стены. Но не людьми. Ненавижу, когда они пялятся на меня из своего двухмерного мира. Ох и ругался тогда Телепузик!

— Смотри, галоперидол.

Я продемонстрировала Тео таблетки.

— Глупость какая-то, — поморщился тот. — И этим они тебя травят?

— Я их выбрасываю, — сказала я.

Попыталась залезть в коляску. Тео помог мне. Мёдом и молоком больше не пах. Я поехала к ванной. У меня был свой туалет и ванна в одном помещении. Оттуда можно было пройти в соседнюю палату, где лежала Колготки.

В ванной была белая плитка, на которой была куча надписей. Особенно моё внимание привлекла эта:

Прогони его

Я усмехнулась, смывая таблетки в унитаз. Подъехала к зеркалу. В нём отражалась остриженная и осунувшаяся я. На локтях синяки от уколов, вся в бинтах, из-под пижамы торчал корсет. Тео сзади обнял меня. Его красота констрастировала с моим уродством. Этакие Красавец и Чудовищиха. Осторожно провёл пальцем по моей шее. Словно прикосновение ветра. Словно капли дождя. Словно тающий снег.

Словно осколок стекла, вскрывающий сосуды.

====== Сказка о Флейтисте и Уродах ======

Кровь брызжет на белые стены. Ярко-красное на белом.

Я вспоминаю вино, разлитое на бежевом полу. Я вспоминаю разорванное красное платье. Я вспоминаю седые пряди в волосах. Я вспоминаю кровь на своих бледных дрожащих руках, следы от ударов на бледных ногах.

Боль захлёстывает меня с головой. Мне кажется, что я тону в море из крови. Только мелодия меня теперь не спасёт, потому что она обратилась в безумный смех.

— Ты такой же, как они, — булькаю я.

Тео хохочет ещё громче. Его глаза налились кровью, волосы выпали. Теперь он не Король, а всего-навсего канализационная Крыса с голым хвостом и сморщенными лапками. И эта Крыса скалится на меня своими гнилыми зубами, истекает слюной.

— Пойдём в Крысиный Город, — пищит она, надвигаясь.

Крыса большая, больше меня. Она всё растёт, становясь размером с комнату, с дом, с город. Она заслоняет небо и рушит всё на своём пути.

— Я и есть Серый Город. Его голос и сердцебиение. Никуда ты не убежишь. Я не отпущу тебя.

Она заключает меня в свои объятия. Я слабею, голова кружится, меня подташнивает. Сознание постепенно уходит от меня и я остаюсь наедине со своими кошмарами.

Всё мелькает и перемешивается, как в калейдоскопе. Нож и сестра. Булькание и отец. Кататония и мать. Наркотики и брат. Синяки и я. Сестра, брат, брат, сестра, отец, мать. Булькание в ноге брата, наркотическая кататония сестры, нож в моём горле.

Казалось, это было бесконечно. И тетрадь со сказками, обугливающиеся листы которой съедает пламя. Тот же флейтист с белыми, как снег, волосами.

Белые волосы сменились белым светом. Я лежу в реанимации. Надо мной склонился Телепузик.

— Ну что? — ликующе спрашивает он.

— Вы были правы, — процедила я.

Я лежала рядом с окном. За стеклом под дождём стоял Тео. Его волосы промокли и превратились в сосульки, губы побледнели и полуоткрылись, обнажая резцы. Глаза, окаймлённые мокрыми ресницами, пристально смотрели. Вода стекала по его до безумия красивому лицу.

— Если бы я знала, о чём была та сказка, — удручённо сказала я.

— Вспомните, — пообещал Телепузик, — впереди куча терапий и таблетки.

Но ни терапия, ни таблетки не помогли. Как я ни силилась, не могла вспомнить дальше этих белых волос и флейты в тонких ручонках. Сестра с братом перелопатили все антрессоли, перепугали всех родственников и соседей и узнали, что какая-то родственница была больна шизофренией и покончила с собой.

— Наследственность, — пожал плечами Усатый. — Вы были знакомы?

— Она приезжала к нам пару раз, — сказал Стэн. — Рисунки у неё были очень странными.

— Рисунки? — заинтересовался Усатый, — У вас они сохранились?

Ничего не отвечая, он достал рваный листок и развернул его. Мы все склонились над ним.

Повсюду были уроды. Со струпьями на пожелтевшей и сморщенной коже, с тёмными провалами глаз и красными огоньками, с проплешинами и гноящимися лысинами, гнилыми зубами, выпадающими когтями и торчащими костями. Они топали, свистели, хлопали, кричали, потрясая костяными посохами. И вёл Войско Уродов Флейтист. В отличии от них, он был чист и совершенен, лишён всякого цвета, кроме глаз, которые сверкали свежестью летнего неба. Мелодия его вела Уродов из города, и кулак его, поднятый к небу, был символом надежды для пропащих и защитника для отвергнутых.

— Это он! — воскликнула я.

Я заворожённо смотрела на Флейтиста. Да, это он, идёт, обдуваемый ветрами. Нет, это он их покорил и оседлал, борей ему приносит холод с ледников, а зефир — аромат сирени и моря. И мелодия его, словно эти ветры, носится туда-сюда, обволакивая убогие скрюченные тельца.

Он вёл Уродов в Крысиный Город. И в прокажённые лица их дул борей и светили лучи, и деревья приветствовали своим торжественным шепотом, цветы росли под ногами и бабочки летали вокруг. Он оглянулся, улыбнувшись, и настолько красив был и кроток, что последний негодяй и урод почувствовал себя жалким червяком перед ним, и он же почувствовал себя самым нужным и прекрасным. Они приближались к Крысиному Городу вместе с его цветами и рисунками на стенах, вместе с солнечными мостовыми и уютными переулками, и спины их выпрямлялись, раны заживали, сердца смягчались и волосы вырастали. Они смотрели на возвышающиеся дома и пёстрые крыши чистыми и благородными лицами и приветствовали выбегающих навстречу им жителей — таких же красивых и чистых, как сам город. А когда вышли навстречу морю и, заглянув в воду, увидели своё отражение, то поняли, что сами такие же.

А Флейтист смеялся, гладя их шерсть, заглядывая в их сверкающие глаза и прижимался к их поджарым бокам, а они обступали его, благодарно воркуя и защищая от холодного морского ветра.

— Красивая сказка, — сказал Усатый.

— А я люблю крыс, — вставил Стэн. — Они красивые.

— Если только домашние, — ответила Тесси.

— Ты хотела, чтобы он поверил в тебя? — повернулся ко мне Усатый.

— Всю жизнь я кричала, чтобы меня услышали, чтобы меня хотя бы услышали, но услышали меня только сейчас, в кабинете у психиатра, — процедила я, глядя сестре в глаза.

— Психотерапевта, — поправил меня Усатый.

— Ты никогда не говорила, — возразила опекунша. — Ты все невзгоды переносила молча. Ты даже на похоронах отца не плакала.

— Зато сейчас могу. Хотите? — сухо поинтересовалась я.

— Не все могут спокойно заявлять о своих чувствах, — спокойно, но твёрдо сказал Усатый. — Тем более, если её этому не учили. Ваша ошибка в том, что вы не поинтересовались. Вы были слишком заняты своими проблемами, а всю домашнюю работу свалили на Саманту.

— Есть такое, — согласился Стэн.