Она вставала рано. Утро начиналось с кружки горячего шоколада. Она сидела у окна и смотрела, как первые лучи солнца выглядывали из-за соседних домов. Они ласково, не спеша пробирались по стенам домов, отражались в охотно играющих с ними окнах. Это лучшее, что происходило с ней за весь день. Потом сборы на работу, занимающие около десяти минут. Примерно так: умылась, собрала хвост, постояла у зеркала двадцать секунд, посмотрела на отражение грустных, непомерно глубоких глаз. Еще раз сказав себе, как она дурно выглядит, и печально вздохнув, отправлялась на работу. Весь день провозившись в скучном унылом офисе… Хотя давайте здесь поподробней…

Шеф, бесцельный бездельник, которому папа, кстати, хороший был руководитель, пробил дорогу к чиновничьим кругам нашего славного города. К сожалению, ей приходилось испытывать на себе всю его некомпетентность как человека, занимающего ответственную должность, и его непорядочность как мужчины, второе происходило довольно короткий промежуток времени, после пары случаев он относился к ней заслуженно. Слово «мужчина» в данном контексте прошу воспринимать лишь как показатель половой принадлежности. Ибо в полной мере оно к нему не относится, по сути. По крайней мере, это ее однозначное мнение на данный момент. Она устроилась на должность еще до прихода «наследника», за год работы зарекомендовала себя как хороший сотрудник. Теперь ее стаж пять лет, и четыре из них она периодически вытаскивает его из разных идиотских ситуаций.

Но все это работа.

А побед на личном фронте нет.

Последняя история оставит удивительные последствия для обоих. Она пришла на рабочее место, а он спит в кабинете на полу, кругом разбросаны бутылки из-под мартини, стаканы, закуски и окурки. Запах, сопровождавший эту картину, был просто умопомрачительным. Она не теряла ни секунды, через десять минут офис оживет.

Милана открыла окна настежь, затащила «спящую красавицу» на диван. Открыла дверь в комнату заседаний, снова вернулась в кабинет, заперла его изнутри, разослала с компьютера сообщение об экстренном совещании и принялась убирать последствия бурной ночи. Она управилась быстро и без подозрений. После пошла и оповестила собравшихся к тому времени сотрудников о том, что совещание отменяется. Чтобы сотрудники не подняли шум и гам, дескать, что их без толку от работы отрывают, она сообщила всем, что разговор о постоянных опозданиях то одних, то других сотрудников обязательно состоится в ближайшее время. А сейчас у главного возникли дела за пределами офиса, и они важнее, чем напоминание рабочим кадрам об их непосредственных обязанностях, в которые входит обязательное присутствие на рабочем месте в официально установленное время. Быстрой походкой направилась к двери и, остановившись у нее, демонстративно оставив место для свободного выхода, резко кинула взгляд на сидевших в зале. Они тут же повскакивали с мест, поняв, что почесать языками не получится, и направились в порядке очереди к выходу. Она бесстрастно смотрела на проходившие мимо испуганные лица коридорных «королев» и «королей»… Кто-то из них пытался с ней заигрывать, получая от ворот поворот, они сразу же распускали о ней грязные слухи. Некоторые из девушек пытались самоутвердиться на ее фоне, высмеивая ее консервативный стиль в выборе одежды, ставший уже визитной карточкой хвост…

Все они сейчас на лопатках, а она торжествует и ликует в душе, сохраняя внешнюю непоколебимость. Тогда к ней первый раз пришло ощущение власти над «толпой». Ей понравилось. Учитывая ее изобретательность, ей не составило труда прятать шефа до вечера, при том что он спал большую половину дня, это и вовсе плевое дело стало. Разговоры за ее спиной прекратились сами собой. Уважение этого горе-начальника к ней, особенно после подготовленного ею категоричного спича по поводу заданной ею же темы, было тотальным. В общем, он позволял себе быть мразью с кем угодно, только не с ней. Но все это работа. А побед на личном фронте нет. Нет человека, который бы смог ее утешить после тяжелого дня. Человека, который бы скрасил ее одиночество… Так, стоит пояснить, у нее есть и мать, и отец, она была замужем, но развелась после трех месяцев совместной жизни. Человек, которого она предпочла как спутника жизни, оказался полным идиотом. Возвращаться домой после скорого развода она не стала. Сочла это неразумным. Если уж ушла из дома, значит, готова к самостоятельности. Пусть и не на кого положиться теперь.

Замуж она вышла, как и многие – полюбила, забылась и… приплыла к берегам одиночества на разбитом тазике, глядя с берега, как тонет корабль с ее теперь уже несбыточными мечтами. Но собралась с силами и продолжила «плаванье» в полном одиночестве, убегая от мысли, что она неудачница. Она была единственной дочкой в семье, но не любимицей, как, вроде бы, по сути, должно было быть.

Отец никогда не поддерживал ее стремления к искусству. Запрещал ходить на танцы и в художественный кружок. Бил за двойки в школе. Не разрешал долго разговаривать по телефону и практически не выпускал гулять. Мать никогда не пыталась сблизиться с ней, не обсуждала вещи, которые со временем нужно объяснять девочкам. Кстати, она узнала от двоюродной сестры об особых днях, которые вот-вот у нее начнутся. Готовить она научилась по книгам о кулинарии, причем готовить очень вкусно. Мать от зависти запретила ей приближаться к домашней плите, дескать, хватит нас травить. Единственное, кстати, что поощрял и ценил в ней нерадивый отец – это ее стремление готовить, само собой, сказывалось стремление вкусно поесть, тем более после стряпни его супруги это было как еда из ресторана! Со скандалами он все же периодически добивался разрешения для дочки порадовать его ужином.

В своем скудном и мрачном детстве ее мечты напоминали сказку Александра Грина «Алые паруса». Милана так хотела, чтобы реальность не была сурова к ней и проявила снисхождение, но в миллионный раз убедилась в том, что жизнь подарков не дарит. Танцевать народные и современные танцы она все же начала, но не на занятиях с педагогами и сверстниками, а одна по видеокассетам, днями и вечерами, когда родителей не бывало дома.

Оканчивая школу, она надеялась, что теперь-то сможет сделать выбор, который определит ее будущее, и поступит на факультет искусств. Но ее опасения, затаившиеся в сознании, которые она глушила как могла, от которых пряталась как могла, все же оправдались. Родители, сославшись на то, что она на протяжении стольких лет сидит у них на шее и питается едой, купленной на их деньги (девочке семнадцать, где она должна была жить все это время и где побираться, интересно?), решили, что она должна хоть в чем-то оправдывать надежды возложенные на нее. После внушительной беседы она чувствовала, что понятия не имеет, о чем вообще речь? Попытавшись вполголоса оспорить родительское решение, она получила хорошую затрещину с отцовской правой… Не то чтобы после этого стало все ясней, но вопросов и обсуждений с ее стороны больше не прозвучало. В итоге еще одним кабинетным червем через пять лет стало больше.

В университете она держалась особняком. Особого интереса у ребят она не вызывала, потому как одевалась очень скромно, а зачастую и вовсе приходилось носить школьные обноски. Однажды она собрала все, что у нее было из одежды, вплоть до любимой пижамы, и попыталась что-то сшить. Получилась одна кофта абсолютно непонятного покроя, но смотрелась она симпатично. Пришлось пожертвовать одной юбкой и двумя майками, это большая жертва, принесенная от безвыходности. Но она оказалась вполне оправданной, несмотря на то, что кто-то из однокурсниц разглядел в «обновке» старую юбку, долгое время мозолившую их любопытные взоры.