– Да, я тоже слышал эту байку про воронежских казаков…, – сказал брат. – А вот Албазин? Говорят, он все набеги китайцев отразил и ни разу не сдался, – пафосно добавил брат.

– Это так, да и не так одновременно, – откликнулась я. – Это просто легенда. Казаки, между прочим, те, что были на государевой службе, стали продвигаться на Амур из Якутска, с моей родины. Первым был Иван Москвитин, который пришел на Амур в 1639 году. Тяжело шли: без дорог, только по рекам, волоком тащили с воды на воду струги и тяжелые грузы, гнус не давал никакого покоя…Потом на поиски неведомой и богатой земли отправились из Якутска экспедиции Василия Пояркова, Ерофея Хабарова и др. С конца XVII века на Албазин стали нападать маньчжуры. Первая жестокая осада была в 1671 году. Московское правительство организовало в Албазино воеводство, чтобы укрепить оборону забайкальских земель от врага. Воеводой был назначен Алексей Толбузин, позже китайцы его все-таки убили. Многотысячные маньчжурские войска то и дело одолевали Албазин, бои были страшными. И вот, наконец, в августе 1689 года в Нерчинске подписали мирный русско-китайский договор. Побеги прекратились… Но мало кто знает, что русские просто ушли из Забайкалья, они срыли острог Албазин. Русские спасали служилых и их семьи, это была вынужденная компромиссная мера. В XIX веке Албазинский острог по-новому отстроили и вновь заселили. После принятия Пекинского договора 1858 года Дальний Восток стал русским навсегда.

Родственники, слушавшие мою проникновенную речь, бурно захлопали. А Мара, наша тетка из Кокуя, добавила такую важную деталь в мой исторический спич:

– А я знаю такую бравую икону – «Слово плоть бысть», или Албазинская чудотворная. Ее привез в Албазин старец Гермоген. Сказывали, что икона очень помогла албазинцам при первой осаде маньчжурами. Потом Гермоген взял эту икону с собой в Сретенск – православные боялись за ее судьбу. Но спустя века икона вернулась в Албазин…

– А вот мне понравилось выражение «бравая икона». Так говорили? – я решила перевести разговор в более бытовое русло, гости немного устали от серьезностей истории.

– Говорили, говорили, это забайкальский говор, – все сотрапезники оживились и стали болтать, перебивая друг друга.

– На Амуре говорили «аманат», то есть заложник, – сказал кто-то за столом.

– У нас говаривали «сухарники», то есть любовники, – сообщила Людмила.

– А я знаю слово «паря» – однако, «ребзя» – ребята и «тятя» – отец, – кричал мой брат Сергей, стараясь обратить на себя внимание и всех перекричать.

– Да нету такого слова – «тятя», – засомневался кто-то из присутствующих.

– Как нету? – чуть было не обиделся мой брат. – И дядя Ваня, и дядя Гена, да все называли Ивана Венедиктовича «тятей»…

– Хватит спорить, – примирительно сказала Мара. – Сейчас байку расскажу. Народный фольклор Болотово. Заходит покупатель в магазин и спрашивает: «А что у вас есть?». Ему отвечают: «Да, почти ничего и нету. Есть только нитки мотошные, да сахар комошный». А вот народный фольклор села Шалапугино. Одна подруга спрашивает другую, у которой муж ушел на работу: «Где ж твой мужик?». А та ей отвечает: «Да на лесопилке шоркается…»

Еще долго смеялись, пили чай, спорили. Даже не заметили, как в окна стала заглядывать любопытная ночь. Потом, наконец, пошли спать. Так как людей в доме было много, некоторые уснули на полу. Все стихло и успокоилось в прохладном деревенском доме. И вдруг я услышала два выстрела, один за другим, где-то вдалеке. Это были приглушенные выстрелы, они звучали как новогодние хлопушки. Я стала переворачиваться на другой бок, как вдруг услышала голос брата, который спал за печкой: «Ира, слышала? Это Виталий за рекой убил гурана…»

На следующий день, рано утром Виталий принес нам «голого» горного козла, как и обещал. Все проснулись, попили чай и отправились на деревенский погост – успеть надо было до обеда. Мы почтили память наших предков, наших сродников, принесли им цветы. Два памятника привлекли мое внимание. На одном я прочла: Анфиноген Афанасьевич Подойницын. 1871-1937. Мне понравилось не только имя, но и облик моего далекого предка: длинные светлые волосы, обруч вокруг головы, борода. Говорят, он был странником, путешествовать любил, вел какие-то записи. Даже сквозь толщу веков я ощутила изысканность этого деревенского интеллигента, тоже убиенного режимом Сталина. На втором памятнике я прочла: Андрей Анфиногенович Подойницын. На его могильном памятнике сияла звезда – значит, Андрей Анфиногенович был участником Великой Отечественной войны. Про него местные болотовские жители сказывали так: он был творческим человеком, что-то конструировал, школьников этому делу учил, статьи писал в сельские газеты… Мой дед, мой отец, мой сын – все Иваны Подойницыны – любили путешествовать, делать записи в дневнике и писали статьи в газеты. И мне представляется, все это было не случайным совпадением…

– Надо успеть зайти в местный медпункт и познакомиться с Еленой Подойницыной-Веселовской, нашей прямой родственницей по линии дедов, – озабоченно сказала Вера.– Времени у нас не так много, поспешим. Еще ведь хотелось бы, чтоб вы поднялись на сопку Елань и увидели сверху просторы Болотово.

И мы бодрым шагом отправились в медпункт. По пути я затеяла разговор на тему, которая меня давно интересовала, а посещение погоста только усилило этот интерес. Я решила обсудить, есть ли в нашем роду профессии, которые по-особому популярны.

– Точно знаю про две профессии, – сказала Вера, чуть подумав. – Во-первых, это профессия медика. Мара 41 год проработала медсестрой, и до сих пор врачует. Я работаю врачом уже много лет. Елена Подойницына – фельдшер. После окончания Читинского медицинского училища вернулась на малую Родину и осталась здесь, зная, что надо помогать людям. И вторая профессия – это доярка. Здесь Подойницыны тоже отличились, награды имеют. Но надо, наверное, провести этот анализ более серьезно.

Мы подошли к медпункту, но, увы, Елену не застали. Тогда мы отправились к ней домой, но дом был закрыт на замок. И Вера предположила, что фельдшер срочно уехала кого-то лечить в другую деревню.

– А вообще Елена работает в медпункте 30 лет, многим людям помогла, на свои деньги она покупает детское питание для детей пьющих родителей, проще говоря, деревенских бичей. И такие у нас имеются. Вот о чем я подумала, – заметила Вера, – нашла еще ярко выраженные подойницынские черты характера: незлобивость, благородство, желание помочь ближнему…

Елену Подойницыну мы так и не нашли. А на Елань поднялись. Полюбовались еще раз на деревушку, примостившуюся в ложбине у сопок, утопающую в зелени, увидели перспективу убегающей вдаль реки. Жаль, багульник отцвел – он всегда украшал сопки Забайкалья. Но цветов здесь, на макушке сопки и так хватало – синих, сиреневых, оранжевых. Травы здесь были высокие – мы полежали в них, отдохнули. И деревья стояли высокие, и первозданные. Небо над нами наклонилось чистое – никаких смоков и туманов. Я лежала в траве, слушала песню кузнечиков, и думала: как хорошо все-таки, что мы сюда добрались, что мы узнали так много нового о своих родственниках, о своих корнях. И на душе от этого стало намного спокойнее и просветленнее. Как будто мы очистили наши души. Конечно, упоительно лежать на берегу Сиамского залива и есть кальмары, запивая кофе, приятно бродить по Монмартру, обозначая в душе, что ты в центре Европы… Все это так. Но только здесь, в Болотово душа отдохнула по-настоящему, распрямилась и наполнилась новыми силами. Здесь я испытала настоящее упоение и настоящее счастье. Здесь, на сопках Забайкалья, бывших сопках Маньчжурии, а не на возвышенностях Монмартра я нашла центр Вселенной и смысл своего существования на земле.

Мы попрощались с родственниками, поблагодарив их за теплый прием и хлебосольство и сели в пикап. Заливные поляны и березки в цветном калейдоскопе мелькали за окном. Это был август – кое-где уже проступали желтые листы. Мы ехали быстро, отчаянно, круто поворачивались на поворотах и уже нигде не останавливались.