— Дайте мне воды, — тихо, но требовательно попросил Томмот.

Топорков зачерпнул из ведра и подал ему кружку, решив, что парень начинает «раскалываться». А Томмот отхлебнул из кружки, затем достал из кармана носовой платок, брызнул на него и принялся не торопясь отирать лицо. Мальцев, сидя напротив, терпеливо ждал.

— Вы почему допрос с избиения начали? — спросил Томмот. — Может, я и так бы всё рассказал.

— О-о, почерк мастера. Стиль, так сказать… — милостиво ответил ему подполковник Мальцев.

— Костоломы вы, мясники! А не контрразведчики… — в том же тоне, как похвалу, высказал им Томмот.

— Ах ты паскуда! — взъярился Топорков.

Тут Томмот вскочил и заорал прямо в лицо Топоркову:

— Бей, гад! Корявая дубина!

У Топоркова отвалилась челюсть. Но Томмот, не давая ему что-либо предпринять, быстро заговорил:

— Если бы я действительно был агентом Чека, то разве стал бы я себя раскрывать какой-то там агитацией? Или, по-вашему, в Чека такие же идиоты, как вы? Тот, кто донёс вам на меня, или болван, или сволочь!

— Погоди! — остановил Мальцев уже рванувшегося с кулаками Топоркова. — Позови-ка тех…

Топорков шагнул к двери и, отворив её, крикнул куда-то в темноту:

— Привели? Давайте их сюда!

Ввели Чемпосова и Лэкеса.

Едва войдя, Чемпосов побледнел, на щеках его, прихваченных морозом, резче прежнего выступили тёмные пятна. Видя, как Томмот вытирает платком кровь с лица, испуганный Лэкес остановился у порога и прислонился к косяку.

— Понимает ли по-русски этот? — спросил Топорков, кивнув в сторону Лэкеса.

— Не понимает, — ответил Чемпосов.

— Переведи! Сегодня ты выезжал с этими вот людьми в наслег?

— Выезжал… — по-детски шмыгнул носом Лэкес.

— О чём говорил Чычахов на собрании?

— Не знаю…

— Как так? — пошёл грудью на парня Топорков.

Лэкес прижал обе руки к груди.

— Брат полковник, он и вправду не был на собрании, — поспешил на помощь Чемпосов. — Возился с лошадьми на дворе.

Топорков отбросил Лэкеса к дверям:

— Пшёл!

Створки дверей с грохотом ударились о стены, Лэкес, запнувшись о порог, шмякнулся на пол уже в смежной комнате. «Молодец! Ай да Лэкес!» Тёплая волна благодарности затопила сердце Томмота.

— Может, и ты на собрании не был, ничего не слыхал? — обратился Топорков уже к Чемпосову.

— Я слышал…

— Вот и расскажи. Но знай наперёд, этот человек — шпион Чека, доказано полностью. Ну?

Вначале запинаясь, затем всё более осваиваясь, Чемпосов без спешки рассказал, как было. Получилось, что Чычахов на собрании говорил о причинах своего побега к белым, затем по просьбе собравшихся перечислил вопросы, которые обсуждались на съезде Советов. Он повторил почти всё, о чём говорил Томмот на сегодняшней сходке в наслеге, но так, что придраться было не к чему, и получилось, что Томмот ругал красных и хвалил Пепеляева. Чемпосов кое-что бегло пропускал, кое-что усиливал, и сам Томмот удивился: всё точно, всё без утайки — и всё не так!

— Может, ты что-нибудь скрыл?

— Нет, я ничего не скрыл, — Чемпосов посмотрел в глаза Топоркову.

— Или, может, забыл что?

— Нет, брат полковник! У меня хорошая память, к тому же это всё было сегодня.

— А если проверим?

— Будет только так, как я рассказал!

— Ну, смотри! — погрозил Мальцев, подойдя, и, открыв дверь, толкнул Чемпосова в смежную комнату. — Уведите пока!

Оба переглянулись между собой.

— Чего же тогда болтал этот одноглазый дикарь? — вполголоса пробормотал Топорков.

Но Томмот расслышал.

Значит, донёс не Чемпосов и не Лэкес, а какой-то одноглазый, который, по-видимому, сидел на сходке позади всех, Томмот его не видел. Томмоту стало легко оттого, что давешние спутники его оказались стоящими людьми, а ещё больше оттого, что истязатели его заметно повесили носы.

Но вдруг лицо Мальцева преобразилось, что-то новое появилось в его вкрадчивой улыбке палача.

— Прошу вас сесть, брат чекист. Пожалуйста, не стесняйтесь…

Томмот сел на стул.

— Привяжите его! — бросил подполковник Топоркову и, потирая руки, всё с той же улыбкой стал приближаться к Томмоту. — Сейчас у нашего брата отворятся уста.

Топорков завернул руки Томмота за спинку стула и туго их связал. Мальцев подошёл сзади и сдавил ему виски основаниями ладоней. Сильнее. Ещё сильнее. Томмоту показалось, что у него затрещал череп, а выдавленные глаза сейчас выпадут из глазниц.

— Говори, какое задание получил в Чека? — наклонившись к самому уху, допытывался Мальцев. — Ты агент чекистов, да? Отвечай…

Томмот молчал, стиснув зубы. Пот струился по его лицу, а мыслей — совсем никаких, кроме той, единственно нужной сейчас: нет, не скажу, нет!

— Зачем тебе терпеть эту адскую боль?.. Ты их агент, да? Отвечай… Станет больнее… Какое задание?..

Томмот ясно почувствовал, что он умирает от боли. «Только бы скорее, скорее… Почему я молчу? Надо кричать, может, так легче, легче…» Но когда он подумал об этом, он уже кричал, дико кричал, пронзительно.

Снаружи громко забарабанили в дверь:

— Полковник, мешаете работать!..

Топорков яростно зашептал в ухо парню:

— Не кричи… Расскажешь, нет? Признавайся!

Но Томмот всё кричал, обезумев от боли и испытывая в крике облегчение.

Отворилась дверь, заглянул молодой офицер:

— Полковник Леонов просил не шуметь.

— Перестань вопить, перестань… — Мальцев разжал занемевшие от натуги руки и вытер пот со лба. — Дикарь и есть дикарь.

— А эти тоже, барышни… Работали б себе… Ничего, мы перейдём в другой дом.

Оба, схватив Томмота под мышки, поволокли вон. Глотнув морозного воздуха, Томмот немного пришёл в себя, и недавно такую спасительную мысль о смерти заменила другая: я должен выжить… Ойуров сказал, что на смерть не имею права… Это равносильно дезертирству… Я должен…

Отворив какую-то дверь, истязатели впихнули Томмота вовнутрь, и он упал грудью на пол. Топорков зажёг свечу и поставил на подоконник.

— Чычахов, повторяю, если хочешь жить — признавайся. Слышишь? Встань!

С трудом поднявшись, Томмот кое-как утвердился на ногах, но Топорков толкнул парня в глубину избы, и тот снова упал, прислоняясь затылком к мёрзлой стене.

— Спрашиваю последний раз…

Скользя затылком по стене, Томмот выпрямился, но Мальцев схватил его и усадил на обрубок полена.

— Ну-с, начнём сначала.

Валерий не спал, прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Вот будто бы снег скрипнул под чьими-то ногами. Один человек или не один? Мимо ли пройдут или это уже за ним? Мимо будто бы…

Мысли, с убийственной логичностью вытекая одна из другой, кружились, будто в хороводе охосой, и ни одну мысль нельзя было ни вынуть из этой цепи, ни вставить новую. Топорков такой изверг, что развяжет язык кому угодно, сумели же они позапрошлой ночью заставить его выложить всё, что он намеревался доложить только одному командующему. Развяжут язык и Чычахову. А это значит, что он непременно скажет что-нибудь новое и о нём, о Валерии, а там — коготок увяз, всей птичке пропасть. Даже если Чычахов и умрёт, ничего не сказав нового про него, то и тогда спасения нет: люди Топоркова ни за что не признаются в этом, они скажут, что пристрелили парня после того, как тот признался. Что это, они действительно им не верят или хотят приобрести славу разоблачителей агентов Чека? На худой конец чёрт бы с ним, с Топорковым, будь он один такой дуболом, но Валерий не мог без холодка тревоги вспомнить мимолётный разговор с полковником Рейнгардтом, который спросил Валерия про Соболева. Когда Валерий сказал, что был схвачен чекистами по доносу Соболева, тот недоверчиво улыбнулся — что за чепуха! — и пошёл прочь. Может статься, что о своих подозрениях Рейнгардт шепнул Топоркову. Нет, нельзя было Валерию лежать и ждать.

Наспех одевшись, Валерий выскочил вон, а увидев издали свет в окнах Пепеляева, он припустил бегом.

— Стой, кто идёт? — окликнул его постовой, но Валерий ринулся на свет окон и забарабанил в раму.