Убитая горем Ааныс поплелась за перегородку.

— Доченька! Придётся тебе, бедная моя, идти к столу. Сиди и молчи, не перечь! Завтра, может…

— Долго вас ещё ждать?

— Успеете! — огрызнулась Ааныс.

Кыча глубоко вздохнула и сложила руки на коленях.

— Ну, ладно…

Вскоре из-за перегородки Ааныс за руку вывела дочь.

— Кыча Дмитриевна! Девятипудовый привет и восьмипудовые наилучшие пожелания! — Стоя с набитым ртом, Сарбалахов фатовски поклонился.

Угрюмов встал ей навстречу, щёлкнул воображаемыми шпорами и сделал поклон:

— Добрый вечер, мадемуазель Кыча! — и приложился к её руке.

Ааныс хотела было усадить Кычу рядом с собой, но Сарбалахов запротестовал:

— Невесте положено сидеть вот тут! — распорядился он и посадил Кычу рядом с Угрюмовым.

— ^Чэ! — провозгласил Аргылов и, не глядя ни на кого, поднёс свою рюмку ко рту.

— Погоди, погоди! — гвоздем вскочил Сарбалахов. — «Чэ!» Мы же не пьяницы! Надо соблюсти обычай как положено, выслушать слово невесты. Кыча Дмитриевна, ты сама, вероятно, всё слышала и знаешь, так что лишних слов тратить не надо: Николай Георгиевич Угрюмов сватается к тебе. Что ты скажешь на это?

Она промолчала, но Сарбалахова это не смутило, и он вскинул свою рюмку:

— Говорят, молчание — знак согласия. К тому же всякая девушка, хотя и рвётся выйти замуж, стесняется сказать вслух об этом. Так что поднимем наши рюмки за соединение судеб Кычи Дмитриевны Аргыловой и Николая Георгиевича Угрюмова. — Затем, обращаясь к ротмистру, Сарбалахов добавил по-русски: — За вас!

— Выпейте, — приблизившись к Кыче и чокаясь с нею, посоветовал Угрюмов. — И хандра долой!

Но Кыча сидела молча и каменно, не отрывая взгляда от лужёных боков самовара.

— Чемпосов! Теперь твой тост! — распорядился Сарбалахов.

— Не буду!

— А-а, тебе досадно, что проиграл! Слушайте! Чемпосов бился об заклад, что ни девушка, ни родители не согласятся. И проиграл. Ладно, Чемпосов, не расстраивайся, в другой раз я в твоё утешение нарочно тебе проиграю. Значит, тоста не будет? Ну, чёрт с тобой!

— Ой, грех! — хоронясь от стыда, Ааныс натянула платок на глаза.

Даже Аргылов в согласии с женою (кто бы мог поверить!) возмутился, ударив кулаком по столу:

— Хватит!

За столом стало тихо и неловко.

— Что такое? — забеспокоился ротмистр, ничего не поняв из разговора.

— Э, да так… — беспечно отмахнулся Сарбалахов. — Друзья, и по нашему, и по русскому обычаю молодые должны поцеловаться. — И крикнул Угрюмову по-русски: — Горь-ка-а!

Сообразив, в чём дело, ротмистр поспешно вытер губы и встал. Но в этот момент распахнулась наружная дверь, и с мороза в дом шагнули двое.

— Здравствуйте!

Никто не нашёлся сразу ответить.

— Не здороваетесь? Вам, сытым, голодные не компания…

Первый из вошедших кинул шапку на орон и подошёл к столу.

— Валерий? — раньше всех опомнился Сарбалахов.

— Э… Бэ… Бэ… — старик схватил ртом воздух и упал лицом в стол.

— Сынок! — всплеснула руками Ааныс.

Кыча не переменила позы, но лицо её оживилось, хотя ни радости, ни огорчения оно не выразило.

Старик Аргылов сжал голову руками: сон это, явь? Неужели это сын его стоит перед ним? Изменившийся, похудевший, но несомненно он! Что это? Откуда он взялся? Или всё же ему мерещится с пьяных глаз?

— Б-бэ… ле-рий! Ты ли?

— Я, я! Не призрак же! Или вы успели меня похоронить? Уж не поминки ли это?

Опрокинув стул, старик кинулся к сыну, обхватил его, уронил голову ему на грудь. Валерий ласково, как маленького, погладил отца по седеющей голове.

— Успокойся, отец! Видишь, вернулся живой…

— А-а… Ы! — заглушая в себе рвущийся наружу крик, старик задвигал кадыком. — Бог… бог…

— Не бог, отец, а вот этот парень. Он меня спас. — Левой, свободной рукой Валерий подтолкнул ближе к столу Чычахова. — Знакомьтесь. Звать его Томмот. Не будь его, сомнительно, чтобы ты сына своего увидел живым…

Вздрогнув, Кыча быстро-быстро заморгала глазами: Томмот? Да, он. Здоровается с отцом, трясёт его руку… Почему он здесь? Кычу сюда привезли, связав, а Томмот приехал по своей воле? «Спас», говорит Валерий. Обнимается с отцом, улыбается во весь рот… Что же это такое? Бежал от своих? Так что же он, притворялся всё время? Предатель… После такого как можно верить во что-нибудь на этом свете? Смотри-ка, улыбается даже мне. Не иначе как мы с тобой ровня, дескать, оба предатели… Как бы не так! Радуешься встрече? Ну, так вот тебе, порадуйся!

Кыча обернулась к ротмистру:

— Выпьем!

Не дав никому опомниться, она опрокинула рюмку в рот, обмерла, задохнувшись, а восхищённый ротмистр приник к ней и поцеловал в щёку. Мельком Кыча словила удивлённый взгляд Томмота. Валерий, усевшись возле отца, махнул ему:

— Садись туда! Вы там — пустите человека!

— Голубчик, у тебя поранен подбородок, — разволновалась Ааныс. — Да и под глазом тоже… А у этого парня кровоподтёки!

— Думаешь, в Чека по головке гладят? — весело откликнулся Валерий. — Налейте-ка! Ну, за то, что встретились живые! По правде говоря, надежды у меня не было.

Валерий набросился на еду, а отец всё пододвигал ему куски покрупнее да пожирнее.

— Кто это? — спросил ротмистр у Сарбалахова.

— Молодой хозяин. Сын старика…

— А-а! Кычин брат! Здравствуйте! Ротмистр Угрюмов.

Валерий, не отрываясь, грыз кость, и ротмистру пришлось убрать протянутую руку. Лицо его пошло красными пятнами.

— Голубчик, если вы сильно проголодались, остерегитесь жирного мяса, — робко предупредила Ааныс Томмота.

— Ничего! Спирта, спирта наливайте, он всё переварит! За что выпьем? За то, чтобы сытно елось и впредь! Как по-твоему, Сарбалахов? Чего, как рыба, жабрами водишь?

— Дело продолжай! — подтолкнул Сарбалахова ротмистр. — Что молчишь?

— Тише, друзья! — уже не столь твёрдо, как прежде, встал и не столь уверенно, как до того, произнёс Сарбалахов. — Вернёмся к первой причине этого застолья. Валерий, мы собрались по торжественному случаю: твоя сестра Кыча Дмитриевна и ротмистр Николай Георгиевич Угрюмов дали друг другу слово стать супругами. Мы отмечаем помолвку.

— Че-го? — поднял на него осоловевшие глаза Валерий.

— Сестра твоя Кыча выходит замуж вот… за ротмистра, — запинаясь, объявил Сарбалахов.

— Замуж… Ха-ха-ха! Вот за него? — ткнул он пальцем в Угрюмова. — А ты представляешь себе, сколько женщин имел этот боров? Хочешь стать очередной?.. У этого потаскуна наверняка ещё и постыдная болезнь! Чего молчишь? А ну встань и проваливай!

Валерий выдернул Кычу из-за стола и отшвырнул. Ааныс едва успела подхватить её под руки и поспешно увела.

Ротмистр затормошил Сарбалахова:

— Что он говорит?

Сарбалахов не ответил ему. Он припал грудью к столу и, прищуря один глаз, пытался разглядеть раздваивающегося Валерия.

— Кривой тунгус, чего глаз зажмурил — не пристрелить ли собираешься?

— Пристрелить — дело пустяк. Знай меру, а то…

— Смотри-ка ты!

Оглядев гостей-пришельцев, Валерий заскрипел зубами при мысли о том, что в тот вечер, когда ему был вынесен смертный приговор, они, вероятно, вот так же бражничали.

— Погоди, Бэлерий… — Видя закипающую в сыне ярость, Аргылов предупреждающе положил руку ему на плечо. Но этим он лишь подзадорил его.

— Нечего мне годить! Ты воюй с врагами, рискуй своей жизнью, а они тут пьянствуют! Ты лежишь в тюрьме у чекистов и ждёшь расстрела, а они тут распутничают. Нет уж теперь Аргылова-дурака! Теперь есть умный Аргылов, и он с вами поговорит как надо! Проваливайте! Прочь отсюда, сучье отродье Сарбалаха! Будешь ещё в нашем доме собирать свой сброд? Вон!

Валерий ахнул кулаком о стол, задребезжала, подпрыгивая, посуда, чуть не опрокинулась лампа.

— Ишь ты, ^ходя! — Ротмистр поднял свой громадный кулак.

— Думаешь, Сарбалахов тебя побоится? Я тебе покажу сейчас кривого тунгуса!

Воодушевившись поддержкой ротмистра, Сарбалахов лапнул себя по бёдрам, ища пистолет, вспомнил, что пояса с пистолетом на нём нет (оставил, раздеваясь), он сделал вид, что ищет оружие по карманам.