Пепеляев, чуть пригнувшись через стол, приблизился к Томмоту:

— В Чека на допросах Аргылова был?

— Был.

— Что он показывал?

— Н-нич-его…

— Как же так? Совсем ничего не говорил?

— Почему, говорил!

— Что же?

— Ругался очень… Ну, там всяко… Кумаланты, ^{тарбыяхсыты}, нищие… Пепеляев с вас, сволочей, спросит… в таком роде.

Пепеляев принялся в упор разглядывать Томмота.

— В Чека откуда был направлен?

— Из педагогического техникума.

— Коммунист?

— Нет.

— Комсомолец?

— Состоял… Сейчас вот никто, у вас нахожусь…

— А почему ты у нас? — тихо и вкрадчиво спросил Пепеляев.

Глянуть со стороны, так не белый генерал допрашивает чекиста, а учитель ведёт беседу с учеником.

Генералу всё больше нравилось, что на всякий вопрос парень отвечал не торопясь, раздумчиво, в нескольких словах, которые он выговаривал с усилием. На допросах многие бывают чересчур угодливы, на любой вопрос у них тут как тут ответ, который выпаливают они без единой запинки, всячески стараясь выгородить себя, показать, что они белее самих белых. Таким веришь с трудом, а поверишь, начинаешь презирать. Этот же, как видно, простодушен до смешного…

— Я спрашиваю о причине твоего перехода к нам…

Томмот вздохнул и опять принялся теребить свою шапку.

— Мы были бедняками, — начал он. — Отец умер рано. Мать решила чего бы ни стоило сделать из меня грамотного человека. Чтобы дать мне учиться, она работала у баев, не зная дня и ночи. В нужде я проучился восемь лет, полтора года осталось до того дня, когда б я стал учителем… — Как бы устыдившись, Томмот кротко взглянул на генерала и замолчал.

— Ну, ну… Рассказывай дальше.

— Отдав столько сил учёбе и уже добившись кое-чего, кажется мне обидным опять оказаться наравне с неграмотными бедняками. Я б хотел жить в достатке, в почёте… Хоть и коротко, но послужил я вот у властей, в чекистах, и что же? Опять я только на побегушках, опять полуголоден. Если даже красные и победят, всё равно навек останусь в том же положении. Да и не победят они — видно по всему…

— Святая истина! Народом своим будете править вы, учёные люди.

— Аргылов тоже вот так говорит. Потому и перешёл…

Стыдясь выбитых зубов и одновременно будто намекая на них, Томмот прикрыл ладонью вспухшую щеку и рот. Генерал сделал вид, что не заметил этого.

— Матери понравится, что ты перешёл к нам?

— Мать умерла.

— Кто ещё из родных?

— Никого.

— Тебя почему взяли в Чека? Оказывал какие услуги?

— Не знаю. Не помню случая, чтобы оказывал… Просто в техникуме я слыл за хорошего комсомольца, выполнял все, что поручали. Может, поэтому?

«Кажется, не врёт», — то верил, то не верил Пепеляев.

— Может быть, слышал: мы прибыли сюда по приглашению самого якутского народа, чтобы очистить Якутию от коммунистов. Тех, кто признается в ошибках и желает их искупить, мы не караем. Мы дадим тебе возможность смыть пятно позора, которое ты обрёл в комсомоле и в Чека. Нам нужны честные и храбрые люди. Где бы ни был, ты должен своему народу рассказать о нас, о наших целях и задачах, объяснять, почему мы прибыли сюда. Понятно?

— Ладно… — поднял голову Томмот.

— Сейчас пойдёшь с Аргыловым. Когда настанет пора боёв, желал бы я услышать твоё имя в числе храбрецов.

— Я оправдаю…

Томмот обеими руками схватил протянутую через стол руку генерала и неловко, но усердно потряс.

В прихожей, под присмотром адъютанта, Валерий и Томмот привели себя в кое-какой порядок: вымыли лица, очистили от кровяных пятен одежду. На дворе их ждали собственные, уже осёдланные кони.

— Не говорите никому, что прибыли вчера, — посоветовал, а может, приказал адъютант. — Прошлой ночи у вас не было. Вы прибыли только сейчас, дорогой заехали в штаб и едете из штаба! Всё!

— Мошенники! Ещё заставляют скрывать… — уже отъехав от штаба, выругался Валерий. — Генерал обо мне спрашивал?

Томмот уклончиво промолчал.

— Я добился его освобождения, поручился за него, а у него ещё секреты! О чём спрашивал генерал?

— Спрашивал, что ты показал на допросах.

— А ты?

— Ну, а я ему что положено: мол, показаний не давал, только ругался.

— Они ещё не доверяют мне, сволочи! Хоронясь тут в тылах…

«Жизнь моя на волоске! — только сейчас с запоздалым страхом подумал Валерий. — Проговорись этот парень, давно бы уже и следы мои остыли». Говоря по правде, Валерий был намерен избавиться от Томмота, едва только доберутся до Амги, но теперь… Не будь живого свидетеля, наверняка так легко не поверили бы ему, Валерию. Ирония — сын хамначчита волею обстоятельств превратился в его ангела-хранителя. Чудеса! А хороши же эти сволочи — вместо благодарности обвиняют в измене…

— Собаки! — вслух выругался Валерий.

— Чего? — не расслышал Томмот.

— Собаки, говорю. Знают, что люди сутки ничего в рот не брали, и не дали хотя бы червячка заморить. Но теперь-то на них плевать! Я узнал, отец мой с семьёй находится здесь. Наедимся вволю! — И крикнул прохожему: — Стой-ка, друг! Не знаешь, где тут проживает старик Митеряй Аргылов?

Выйдя со двора штаба, Пепеляев с адъютантом едва не столкнулись со всадником. Конь, загнанный седоком, храпя, резко свернул и остановился, толкнувшись грудью в изгородь. Царапая пальцем кобуру, адъютант бросился заслонить собою генерала.

— Это штаб? — прохрипел с седла всадник.

— Кто такой?

— Подъесаул Наживин. От Артемьева с донесением.

— Давайте сюда!

— Велено командующему, лично в руки.

Пепеляев отстранил адъютанта:

Связной спрыгнул с коня и, узнав генерала, протянул ему пакет:

— Срочное…

Чуя неладное, Пепеляев нервно вскрыл пакет. В донесении значилось:

«Отряду красных из Петропавловского с командиром Стродом во главе на местности Суордах удалось миновать нашу засаду. Было предположение, что они, узнав о засаде, повернули назад в Петропавловское. Но оказалось, что они обошли нас окольной дорогой. Сейчас отряд Строда идёт по направлению к Амге.

Артемьев.

с. Петропавловское, 10 февр. 1923».

— Где Артемьев сейчас? — спросил Пепеляев связного.

— Идёт на соединение с вами, брат генерал.

— Поручик! Генерала Вишневского ко мне! Не-мед-ленно!

Скомкав и сунув в карман бумагу, Пепеляев резко повернулся и заспешил назад, к штабу. Ещё не осмыслив возникшую ситуацию, он почему-то мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить, какое нынче число. Он суеверно опасался — не оказалось бы нынче роковое тринадцатое. Но вместе с половиной ночи тянулся ещё тот же самый двенадцатый день февраля.

Тринадцатое предстояло завтра…

В этот длинный-предлинный день к старику Аргылову заявились трое вчерашних — Угрюмов, Сарбалахов и Чемпосов, уже заметно навеселе. Шумно ввалясь, они без приглашения разделись, расселись и закурили.

Сарбалахов, как хозяин, придвинул стулья к столу:

— Старик Митеряй, Ааныс! Просим вас сесть вот сюда.

Аргылов отчуждённо взглянул на гостей:

— Что такое?

— Имеем к вам разговор.

«Не о сынке ли? — Аргылову больно сдавило сердце. — Неужели? О, боже мой! Если принёс злую весть, чего же давеча, заходя, скалился, варнак этакий? А что с Чемпосовым этим — прячет глаза…»

— Надо, чтобы и Ааныс подошла. Обычай соблюсти…

— Побыстрей, ты! — прикрикнул старик на жену.

Та оставила свои дела у камелька и подошла.

«Чего этот ^нучча уселся в стороне и выставил свой носище? Куда девалась его вчерашняя прыть!» — Аргылои покосился на Угрюмова.

— Не обессудьте, старик Митеряй и старуха Ааныс! Мы пришли к вам с предложением и речами, которые могут показаться неуместными в эти дни, когда на всём белом свете крозь людская течёт, а ненависть и вражда выплёскиваются через край, — торжественно и витиевато, словно рассказывая олонхо, начал Сарбалахов, распрямившись и подыгрывая себе жестами. — Но хоть на просторах нашей земли угнездился дух войны и бедствий, корень жизни не должен исчахнуть. Погибшим уже не ожить, а живой человек тянется к жизни…