— Полковник, приказ!

Начальник штаба вынул из сафьяновой папки и подал генералу лист бумаги, исписанный отменно чётким стоячим почерком. Пепеляев внимательно прочёл его.

— Какой нынче день? — спросил он.

— Одиннадцатое февраля, брат генерал! — прежде других отозвался услужливый Топорков.

— Уже двенадцатое, — поправил его полковник Леонов, глянув на свои карманные часы. — За полночь.

Пепеляев переправил несколько слов в приказе и размашисто подписал его.

— Братья офицеры. В восемь часов утра семнадцатого февраля дружина выступает в поход на Якутск. Да благословит всевышний наше святое дело!

«Спать, спать!» — приказал себе Пепеляев, задул свечу и повернулся к стене. Но сон не шёл. Даже привычная с детства и оттого потерявшая изначальный смысл молитва перед сном — и та не шла на ум.

Амга! Амга! Сколько раз очерчивал он на карте маленький кружочек, сколько стрел нацелены были остриями на этот кружочек — затерявшуюся в якутской тайге деревню! А главное — как далёк и нечеловечески труден был путь сюда от побережья Охотского моря! Подчас страх посещает нас не в момент самой беды, а много позже, когда беда уйдёт. Пепеляев мысленно глянул назад и ужаснулся: двести сорок вёрст пешим строем, только полпути до Нелькана по безлюдному краю, без всяких дорог, в свирепый, душу леденящий мороз… Затем голод в пустом Нелькане, обратный путь в Аян к побережью Охотского моря и ещё раз — тот же суровый путь, уже с обозом продовольствия, обмундирования и боеприпасов. И всё это лишь на полпути к Амге. А сколько их было ещё, таких же переходов! Неужели всё это можно вынести человеку? «Герои! Богатыри!» — с искренним восхищением подумал о своих дружинниках генерал, даже о тех, кого не любил и кого сторонился. Что даёт им столько сил? Идея! Только великая идея освобождения Родины от засилья большевиков.

Так хотелось думать генералу, поэтому он сделал усилие остановиться на этой утешительной мысли. Но мысль неуправляемо, как-то сама собой пошла дальше. Вспомнился сегодняшний крайне неприятный доклад Рейнгардта: местное население никак не идёт в дружины и решительно отказывается давать лошадей. Что-то в этом угадывалось грозное. Неужели большевики перетянули людей на свою сторону? Так что же тогда сулил Куликовский и его подголоски? Кто они — слепцы или лгуны? Так и этак взвешивая все «за» и «против», Пепеляев видел только одну надежду — на военный успех: едва только победа, как солдаты сами собой появятся! После взятия Якутска — семь тысяч штыков, в верховьях Лены — семьдесят тысяч, а после этого и до миллиона недалеко! Что же до народа, то он во все времена следует за победителем подобно стаду, которое идёт за ^{порозом}, осилившим соперника.

Утешив себя таким образом, Пепеляев зашептал молитву. Но уснуть в эту ночь ему, как видно, было не суждено. Едва сон коснулся его своим крылом, как в дверь постучали.

— Анатолий Николаевич…

— Войдите, поручик. Что там? — генерал чиркнул спичкой и зажёг свечу.

В комнату вошёл адъютант командующего, молодой, очень подвижный и ловкий в движениях поручик Малышев.

— Под западной горой дозорные задержали сейчас двух конных. Один из них якут из отряда Артемьева, фамилия Аргылов.

— Аргылов… Не тот ли лазутчик, которого мы послали в Якутск, ещё из Нелькана?

— Он. Наши люди его узнали. Говорит, удалось бежать.

— Мда… А второй?

— Тоже якут. Одет в форму красных…

— Пусть Топорков и Андерс строго допросят их!

— Аргылов требует встречи с вами. Будто бы имеет сообщить сведения особой важности.

— У меня нет оснований не доверять ни Топоркову, ни Андерсу. Узнают важное что-либо, пусть доложат мне. Задержанные видели вас?

— Нет.

— Не показывайтесь им на глаза.

— Слушаюсь!

Адъютант вышел, неслышно притворив дверь за собой, а Пепеляев долго ещё лежал, глядя на колеблющееся пламя свечи. Аргылов… Давешний старик, подносивший ему хлеб-соль, это ведь отец этого парня! По логике вещей, парень давно уже должен быть расстрелянным. Побег из тюрьмы? Сомнительно… А если и так, то миновать все кордоны и заставы красных — не слишком ли много счастливых совпадений? Одно загадочно: попутчик его в красноармейской форме. Если обоих подослали из Чека, то почему хотя бы не переодели? А впрочем, не стоит раньше срока мучить себя подозрениями!

Пепеляев задул свечу, натянул на грудь одеяло и вынудил себя думать лишь о том, что приятно: о жене, о детях, о такой желанной в будущем мирной семейной жизни. Тихие волны умиротворения укачали-убаюкали его сердце, и он стал уже засыпать, как опять донёсся до него стук в наружную дверь, а вслед за тем постучали и в его дверь.

— Ну, кто там ещё! — не сдержал раздражения генерал. — Входите.

— Извините, Анатолий Николаевич…

Войдя первым со свечой в руке, адъютант смущённо пожал плечами: что поделаешь, не дают покоя! И кивнул назад, где у него за спиной маячили квадратные плечи полковника Топоркова.

— Брат генерал, — выступил тот вперёд. — Задержанный Аргылов уверяет, что по вашему заданию он разведал основные положения оперативного плана красных. Разговаривать об этом не желает ни с кем, кроме вас.

— Как это так «не желает»? Вы контрразведка или пансион благородных девиц? Если сами не можете развязать ему язык, обратитесь к полковнику Сурову, он вас научит.

— Слушаюсь, брат генерал! — обрадованно рявкнул Топорков. — Обойдёмся без Сурова!

Сидя на кровати, Пепеляев снизу вверх коротко глянул на Топоркова: тупица, солдафон! Заставь дурака богу молиться, он весь лоб расшибёт… От избытка усердия, пожалуй, и вовсе пристрелят этого Аргылова, ничего от него не узнав.

— Кто его попутчик? — спросил Пепеляев, как бы смягчая жестокость приказа.

— Чекист.

— Чекист? — не поверил генерал.

— К тому же ещё комсомолец. Он не скрывает этого. На вопросы отвечает охотно. Фамилия Чычахов.

— Аргылов знает, кто его попутчик?

— Знает. Говорит, что побег удался благодаря ему.

— Что-нибудь знает об оперативном плане этот чекист?

— Говорит, что не знает.

Пепеляев в задумчивости погладил свои бакенбарды.

— Поручик, — обратился он к адъютанту. — Зажгите мою свечу. Можете быть свободны. Действуйте, как приказано.

— Слушаюсь, брат генерал!

Оставшись один, Пепеляев долго сидел на кровати, глядя на медвежью шкуру у себя под ногами. Сделать ли ещё одну попытку уснуть? Светлые мысли о грядущем покое и радостях мирной жизни были теперь уже в прах развеяны тревожным известием об этих двух задержанных якутах: не провокация ли? Нет, с такими мыслями уже не уснёшь. А и уснёшь, так опять привяжется этот дикий кошмар со старухой, которая хватает мёртвой хваткой и душит. В последние дни проклятая старуха стала являться ему во сне всё чаще. Пепеляев решительно встал и принялся одеваться: длинные курумы из белого камуса натянул до самого паха, поверх толстовки надел пыжиковую шубу, терпеливо и обстоятельно завязал все бесчисленные завязки и застегнул крючки.

В смежной комнате он жестом успокоил вскочившего навстречу ему адъютанта.

— Спите, поручик. Я скоро вернусь.

Аспидно-чёрная, кромешная и глухая, как вечность, стояла ночь на дворе, лютый мороз жёг огнём.

— Стой! Кто идёт?

— Это я…

— Брат генерал?

Брякнула винтовка во тьме — это часовой, судя по всему, встал перед генералом во фрунт. Желая взбодриться и отогнать прочь напрасные надежды на сон, Пепеляев молча прошёл мимо часового и направился к единственному различимому предмету в этой чернильной тьме — к высокой сосне. Прислонившись к ней спиной, он остановился и прислушался к ночи. Всеохватная, на тысячи вёрст во все стороны тишина таила в себе непознаваемое, злой ли рок, светлую ли судьбу — поди угадай! Узкий серп месяца на ущербе затерялся во Вселенной среди созвездий и миллиардов отдельных звёзд. И стало генералу легко на душе при виде знакомых звёзд. Как добрые спутники, как ангелы-хранители, они неотступно следовали за ним и в России, и в Сибири, и в Харбине, и даже здесь, на краю земли. А может быть, не звёзды за ним, а он сам неотступно следует за какой-то одной из этих миллиардов, ему одному назначенной звездой? Где она — его звезда? В той ли стороне, где восходит солнце и начинается день, или там, где закат? А может, ещё за горизонтом или уже за горизонтом? На южном склоне неба вдруг сорвалась одна из звёзд и, стремительно прочертив небо, погасла. Суеверный холод волной захлестнул сердце генерала: нет, не может быть! Не надо этого, не надо!