— Прапорщик Василий Сидорович Чемпосов.

Из-за стола привстал и почтительно наклонил черноволосую голову молодой худощавый якут. Щёки его были прихвачены морозом, но уже заживали.

— Здравствуйте, ^{Кэрэ Куо…} — сказал он.

— За здоровье Кычи Дмитриевны! — попеременно по-русски и по-якутски провозгласил Сарбалахов.

— За якутских девушек! — прибавил от себя Чемпосов.

Ааныс вложила в руку Кычи свою рюмку и шепнула:

— Обидеться могут. Чокнись с ними…

Гости потянулись к ней с рюмками. Кыча поставила рюмку на стол и встряхнула рукой, сбрасывая капли пролитого вина.

— Барышня, барышня! — Угрюмов поднялся и, отодвинув в сторону оказавшегося на его пути Аргылова, подошёл к Кыче. — Так делать не полагается. Чокнувшись, надо обязательно выпить. Ну, давайте-ка выпьем с вами. Вот так…

Он опрокинул рюмку в рот.

— Барышня, я жду.

— Кыча, ротмистр ждёт, — поторопил её и Сарбалахов.

— Ей нездоровится… — отозвалась Ааныс.

— Выпей, ну! — шёпотом, но с угрозой приказал отец.

Кыча резко поднялась и кинулась к себе за перегородку. Угрюмов загородил ей путь, и тут между ними встала Ааныс:

— Нездоровится ей…

— Мамаша, не беспокойся…

С этими словами Угрюмов усадил Кычу на её место, поцеловал ей руку и, любуясь своим великодушием, вернулся и сел напротив в углу под божницей.

— Налейте ещё! — распорядился он. — Выпьем за девичью гордость. Гордая женщина — и мука, и радость. Люблю таких!

— Ура! — выкрикнул Сарбалахов, обрадованный, как видно, что дело не дошло до скандала. Наполняя рюмки вновь, он склонился к Кыче: — Нельзя сердить человека с оружием…

А Чемпосов, сидя рядом, с одобрением глянул на Кычу.

— Молодец, девушка! — похвалил он её. — Вот так и держись!

Кыче стало совсем невмочь, слёзы застлали ей глаза, и, чтобы скрыть их, Кыча уткнулась лицом в стол и закрылась руками.

— Ну вот… Нет того чтобы оставить больную в покое!

Обняв дочку за плечи, Ааныс помогла ей дойти до перегородки.

…Накрывшись одеялом с головой, Кыча долго плакала. Со слёзами незаметно вышла из неё боль, и она будто бы утешилась.

Проснулась Кыча от грохота — это гости, расходясь, вставали из-за стола. Ожидая, когда дверь хлопнет за последним гостем, Кыча притаилась, но тут кто-то приблизился к ней тяжёлыми шагами и сорвал с неё одеяло.

— Николай Георгиевич! — в один голос воскликнули выходившие было Сарбалахов и Чемпосов.

В лицо Кыче хлестнуло горячечным дыханием, запахом пота, кожаных ремней и вина. Она сделала усилие уклониться, но сильные руки пьяного легко удержали её.

— Ну, девка! Ты разбудила во мне зверя! Не ломайся напрасно. Лучше жди! Я ещё приду.

Угрюмов припал к девушке, Кыча изо всех сил рванулась, но лишь оцарапала лицо о его щетину.

…Многих, увидевших Пепеляева впервые, генерал-лейтенант разочаровывал своим видом: неужели вот этот человек и есть «герой Перми», «народный богатырь Сибири», «сибирский Суворов»? Против всякого ожидания генерал не был сух и подтянут, как все его бывшие сверстники по кадетскому корпусу, а рыхловат и сутул. Ни выправки, ни решительности в жестах, медлителен, даже вял, голос «без металла», тускловатый и слабый. Отдавая приказания, он с виду и не приказывал вовсе, а застенчиво просил собеседника об услуге или даже его уговаривал. Генерал был похож скорее на конторского служащего и выглядел намного старше своих тридцати двух лет.

Две керосиновые лампы достаточно хорошо освещали карту, разложенную на столе. Сидевшие и стоявшие вокруг стола командиры и штабисты почтительно молчали, наблюдая за командующим. Заместитель командующего генерал-майор Вишневский, седеющий человек средних лет, молча следил за пухлой рукой Пепеляева, переползающей по карте с места на место. Напротив него, по другую сторону стола, тихонько барабанил кончиками пальцев по сафьяновой папке начальник штаба полковник Леонов — человек очень ладный и пригнанный, с каштановыми волосами, аккуратно зачёсанными набок. Сидящий рядом с Леоновым полковник Рейнгардт на всех, исключая командующего, посматривал с пренебрежением: пришли на готовенькое. Особо выделял он при этом красноносого, однако уже успевшего до синевы выбриться, низкорослого полковника Андерса, известного выпивоху и хвастуна, назначенного сегодня начальником гарнизона в Амге. Что же до Андерса самого, то ему было не до спесивого соседа: исхитрившись незаметно отодвинуться от стола вместе со своим стулом, Андерс приглядывался к широкому кожаному поясу начальника штаба: шёл слух, что Леонов носит на себе золото, зашитое в пояс. Не в этот ли?.. Напротив через стол сидел, бездумно глядя в чёрное окно, полковник Суров, известный палач в Томской губернии; служа у Колчака, он расстреливал и вырезал без остатка целые деревни. В те же времена и за те же дела получили свои чины и полковник Шнапперман, и полковник Иванов, и полковник Варгасов. На углу стола сгорбился полковник Топорков, начальник контрразведки. Дела у него обстояли худо, он проклинал эту дикую страну, где невозможно сколотить даже простейшую агентуру, и озабочен был лишь тем, чтобы не попасться на глаза командующему. А в полутёмном углу, далеко на отшибе, сидел Пётр Александрович Куликовский, управляющий Якутской областью. Его, управляющего, даже не сочли нужным пригласить на этот совет, он вынужден был явиться сюда сам да ещё терпеть унижения со стороны начальника штаба Леонова, этого холёного гусака. Вместо того чтобы усадить управляющего областью между собой и командующим, тот, наглец, указал ему на стул в углу. Ну ничего, всё это зачтётся!

— Полковник Леонов! — после долгого молчания произнёс наконец Пепеляев.

— Слушаюсь! — Леонов живо встал и одёрнул на себе японский френч.

— Доложите сведения о петропавловском отряде красных.

— Брат генерал, я уже докладывал, что сводный отряд Строда идёт сюда. На пути его должен подстеречь в засаде Артемьев.

— Надёжна ли операция? Это жизненно важно для нас. Какие есть гарантии?

— Артемьев местный человек, брат генерал. Он грамотен, умён, решителен. Он уверяет, что мимо него не прошмыгнёт незамеченной даже мышь. Я склонен верить ему…

— Полковник Топорков, что нового вы можете сообщить об оперативных планах красных в Якутске?

Не нашедший желанного покоя за чужими спинами, Топорков вскочил, взвинченный, как на допросе.

— Якутск объявлен на осадном положении. Об этом я уже докладывал.

— Я не о вчерашнем спрашиваю…

— Ждём поступления новых агентурных сведений к утру.

— Разведка вяло работает, полковник… Смотрите, как бы это не обернулось бедой.

Все подавленно молчали, сознавая справедливость упрёка командующего: топорковская контрразведка ни к чёрту была не годна. Пепеляев обозначил на карте жирной стрелой направление на Якутск, несколькими стрелами помельче — отряды боевого охранения, затем, бросив со стуком карандаш на стол, он застегнул верхнюю пуговицу своего чёрного френча и встал из-за стола. Все вскочили и вытянулись.

— Братья офицеры, нынче мы собрались в крупном стратегическом пункте, отбитом нами у врага. Отсюда начинается наш рейд по Сибири. В течение зимы нам предстоит пройти по всей Лене и весной, к распутице, овладеть Иркутском.

— Ур-р-а! — выкрикнул Топорков и осёкся.

Пепеляев, выжидая, недовольно опустил взгляд и повертел в руках карандаш.

— В пути ни дня промедления! Я знаю: дружина устала. Знаю также, что сбор транспорта и продовольствия идёт плохо. И всё же ни дня промедления! Если здесь, в Амге, мы задержимся… Думаю, что кадровым офицерам незачем объяснять, что может произойти… А посему: в несколько дней обеспечить полную готовность дружины к походу на Якутск! Август Яковлевич, буду рад поздравить вас, если и на этот раз честь первому ступить в Якутск достанется вашему батальону.

— Спасибо за доверие, брат генерал! — Рейнгардт привычно стукнул каблуком о каблук, хотя были на нём не сапоги со шпорами, а мягкие камусные курумы.