Первое, что заставил меня сделать мистер Бергстром, когда я впервые пришла к нему на прием, – написать семейную историю.
– Что вы имеете в виду? – спросила тогда я, даже не догадываясь, что он подразумевает под этим странным выражением. В те дни я относилась к нему с огромной настороженностью. И неудивительно: мой прошлый психолог, обещавший помочь мне, Скарсгард, в итоге не дал мне ровным счетом ничего.
– Ну, смотри. Тебе нужно рассказывать о своих родителях, о твоих бабушках и дедушках. Копай глубже, к самым корням твоей семьи. Чем дальше, тем лучше.
Помнится, эта идея мне сразу не понравилась. У меня и без того было полно домашней работы.
– Это поможет тебе многое понять. Да и мне станет понятнее, как я могу тебя поддержать.
Поддержать меня. Скарсгард никогда не говорил этих слов.
Задание заняло у меня кучу времени. Скажу честно: прошлое моей семьи – совсем не то, о чем я люблю думать. Но стоило только начать, и это странное задание захватило меня целиком и полностью. Мой маленький рукописный шедевр рос на глазах – строчка за строчкой, страница за страницей, а мне становилось все легче и легче. Я принесла мистеру Бергстрому целый ворох исписанных страниц.
Это история моих родителей.
Впрочем, наших родителей. С тех пор, как родилась Дикси.
Иногда мне хочется называть их именно «моими», как будто Дикси чья-то еще дочь. По сути, так оно и выглядит: ко мне они всегда относились иначе. Когда я думаю о детстве, я не могу вспомнить ни одного теплого момента, из тех, что есть у каждого ребенка. Когда я пытаюсь понять, что же хорошего дали мне мама и папа, в голову не приходит ровным счетом ничего. Дикси достались красота и обаяние. И уверенность в себе.
Но первой появилась именно я.
Юность моих родителей пришлась на восьмидесятые и девяностые. Они поженились довольно рано, в 1997-м. Они встретились в никому не известном тогда баре под названием «Вельвет». Маме было двадцать, и она развлекала себя тем, что слонялась по барам с поддельным паспортом в кармане. Они оба были из тех, что мечтают остаться молодыми навечно. К примеру, мой отец вечно хвастался тем, что не стал одним из тех офисных клерков, погрязших в счетах, в которых превратились его друзья. Друзья, все развлечения которых с годами сводились к семейным поездкам за город. Мама никогда не говорила ничего подобного, да ей и не нужно было. Достаточно взглянуть, как она одевается и ведет себя, и все сразу становится понятно.
Когда мама забеременела, они с отцом решили, что это знак. Они вместе пошли в местный загс и расписались, сменив фамилии на ту, новую, что они придумали вместе. Папа подумывал купить маме обручальное кольцо с драгоценным камнем, но у них не хватило денег. Поэтому они решили назвать меня Джем[1]. С таким именем я просто обязана была сверкать ярче всех.
Мою маму звали Адрианна Костас, а папу – Рассел Якобс. В загсе они решили сменить имена. Так они превратились в Адри и Рассела Тру. Папа частенько называл маму коротко, Дри, когда хотел поднять ей настроение, и это отлично у него получалось. Эта веселая, добрая Дри была очень хорошей. Но со временем теплая, добрая сторона мамы стала появляться все реже и реже, пока не исчезла без следа. Если бы Адри была домом, в нем не осталось бы и самой крохотной комнатки, где могла бы жить Дри.
У них всегда была одна мечта. Они мечтали стать частью музыкального бизнеса. Не то что бы они хотели собрать группу и гастролировать с концертами, нет. На это им не хватало таланта: у мамы совершенно не было слуха. План был намного проще: они хотели купить клуб и назвать его «Джем». В честь меня. Они мечтали приглашать в «Джем» свои самые любимые группы. Тогда им бы точно не пришлось толкаться в толпе фанатов во время концерта. Да и попасть в гримерку на правах хозяев клуба было куда проще.
Но больше всего на свете они мечтали доказать своим родителям, как они ошибались. Во всем. Когда я была маленькой, отец постоянно говорил об этом. О том, как он не хочет быть похожим на своих родителей. Наверное, такие мысли время от времени проскакивают практически у всех, даже у меня, но для мамы и папы эта тема была настоящим краеугольным камнем. Они же даже сменили фамилию, серьезно подошли к делу. Но кое-что от них все-таки ускользнуло: их родители много пили, а в этом мама с папой были ничуть не лучше них.
Сначала алкоголь. Потом дело дошло до наркотиков. Они пытались бросить, правда. Стоило кому-то из рок-звезд умереть от передоза, и родители на время завязывали.
Но надолго мама смогла завязать только тогда, когда обнаружила, что снова беременна. Папа завязать так и не смог, и вскоре у него начались проблемы на работе.
Но это было еще не самое худшее. Папа не смог завязать и с изменами. Он много раз уходил и столько же раз возвращался, пока в один прекрасный момент маме это не надоело. «Убирайся и забудь дорогу сюда». Так она ему сказала. Кто бы мог знать, что это было сказано в первый, но далеко не в последний раз. Отец уходил и возвращался снова и снова. А мама снова и снова пускала его в дом. Он умолял, он просил прощения, он называл ее Дри. Он клялся, что не любит никого, кроме нее. Позже, когда я перешла в старшие классы, мама сказала, что отец больше не вернется. Он уехал в Остин, встретил там ее двадцатишестилетнюю копию и остался.
Наверное, папа готовился к этому заранее. За неделю до того, как мама со скандалом вышвырнула его вещи на улицу, он начал проводить со мной и Дикси очень много времени. Странно, подозрительно много. Он подарил нам кошку и ставил нам старые пластинки. Он гулял с нами целыми днями, показывал нам свои любимые бары и клубы. Это было похоже на прощальный тур очередной из его любимых рок-групп, с той лишь разницей, что в фан-зоне сольного концерта Рассела Тру стояли всего два человека – я и Дикси. Он позволял прогуливать школу. Он показывал нам самые темные и грязные, самые злачные места города, где нам давали бесплатные «Ширли Темпл»[2] с орешками. Маленькая Дикси сидела за барной стойкой вместе с отцом, выслушивая комплименты его друзей. Они говорили, что Дикси милашка. Они говорили, что, когда она вырастет, с ней проблем не оберешься. Кажется, тогда ей было около одиннадцати. Уже тогда было очевидно, что она нравится людям намного больше, чем я. Сестра была мягкой, улыбчивой, яркой. Я – костлявой и вечно хмурой. Подозреваю, что такой и осталась. Помню, как я сидела в тени, пытаясь не касаться грязных, липких столов, и то и дело поглядывала на дверь. Папа заставил нас пообещать ничего не говорить маме.
Дикси всегда вспоминала эту неделю с восторгом и вечно рассказывала об этом друзьям. О том, как здорово было сидеть в барах, и о том, как однажды они с отцом встретили там барабанщика группы My First Crush. И как мы назвали своего кота Ринго Старром, потому что отец однажды работал на студии, где записывались Ринго и кто-то еще из The Beatles. После того как отец ушел, Дикси еще долго хвастала друзьям, что ее отец уехал в Остин ради работы в «музыкальной индустрии» и, когда вернется, обязательно откроет в нашем городе свой клуб и назовет его «Дикси».
Я же помнила, что барабанщика группы My First Crush, поднимавшегося в бар, рвало между музыкальным автоматом и уборной. И что наш кот, Ринго Старр, сбежал через выход на пожарную лестницу через две недели после того, как мы его получили.
Стажировка в звукозаписывающей студии Лос-Анджелеса была единственной работой отца, которая хоть как-то была связана с музыкой. И ему даже не платили. А работа вышибалой в барах Остина вряд ли считается за работу в музыкальной индустрии.
А еще мне очень хочется сказать друзьям Дикси правду о клубе. О том, что мама и папа собирались назвать его вовсе не «Дикси», а «Джем».
