— Стой. — Мой голос звучит намного сильнее, чем я думала. — Ты сделал свой выбор. Ты с Тарвером. Я с остальными. Мы хотим разных вещей. — Не подходи ко мне, потому что я не знаю, сколько я смогу выдержать.

— Только мы этого не делаем, — тихо отвечает Гидеон, наблюдая за мной, а не за пистолетом, который все еще на предохранителе. Я даже не могу направить его на него. Ствол парит где-то посередине, не совсем опускаясь, не совсем поднимаясь, чтобы прицелиться в него. — Ты хочешь смерти Лили не больше, чем мы хотим уничтожения Вселенной.

— Ты не слышишь, как это звучит? — вспыхиваю я и перехватываю пистолет. — Одна жизнь против всей Вселенной? Тарвер, я понимаю, он… конечно, выбирает ее. Но ты… почему ты с ним? Почему ты ушел, почему не поговорил со мной?

Гидеон молчит несколько секунд, заставляя меня пожалеть о том, что я уронила фонарик, затрудняя обзор его лица.

— Почему ты не поговорила со мной до того, как попыталась убить Родерика Лару?

Удар от этого — тупая боль, его слова — еще одна ноша, лежащая поверх горя и вины, от которых у меня уже подгибаются колени. Я переступаю с ноги на ногу, шурша сапогом по грязному полу.

— Просто уходи, — выдавливаю я. — Я должна заставить тебя вернуться со мной, должна заставить тебя привести нас к Тарверу, чтобы мы могли остановить его. Но просто… Просто уходи.

Вес Гидеона тоже смещается, но он останавливает себя, прежде чем сделать еще один шаг ко мне.

— Это потому, что у меня есть вера, — медленно произносит он. — В Тарвера, в Лили. В том, что мой брат любил ее, потому что она того стоила, за нее стоило умереть. — Он сглатывает. — Я тебе уже говорил. Потому что, если бы ты была там вместо нее, во Вселенной не было бы силы, которая остановила бы меня.

Я качаю головой, горло слишком сжато, чтобы говорить. Лицо пылает, пылает от гнева, от разочарования, от всего того, что я говорила себе, что сказала бы Гидеону, если бы могла… а он стоит передо мной, и я до сих пор не могу произнести ни слова.

— Это потому, что должен быть способ, чтобы это сработало, — продолжает он, его глаза разглядывают мое лицо. — Потому что это во всяком случае невозможно, чтобы ты об этом не думала, и я отказываюсь признать, что так все и закончится.

Я прерывисто дышу, дуло пистолета все еще колеблется между нами.

— Ты все еще говоришь о Лили?

Его рот изгибается, улыбка такая грустная, что кажется, будто все мое тело разрывается надвое.

— Ты ж эксперт, — бормочет он. — Это ты мне скажи.

— Мы не можем доверять друг другу, — шепчу я. — Нельзя любить того, кому не доверяешь. Ты никогда не узнаешь, играю ли я с тобой, и я всегда буду задаваться вопросом, не играешь ли ты со мной, как Валет.

— И поэтому я здесь, — отрезает Гидеон, в отчаянии проводя рукой по волосам. — Я хотел вернуться в то место, где мы с тобой узнали правду друг о друге. Скорее всего, мы все умрем, и что хуже того, что это будет завтра. Мы никогда не узнаем, могли ли мы научиться доверять друг другу.

— Любил бы ты настоящую меня. — Мои глаза горят, тяжесть всего, что я хотела сказать ему, давит мне на горло, делая невозможным говорить.

— Думаешь, я не знаю тебя настоящую? — Глаза Гидеона расширяются, и в них появляется боль. Я такого не ожидала.

В тусклом свете он выглядит таким усталым, таким другим, в своем военном снаряжении, таким непохожим на нахального парня в рубашке «КЛ», который подмигнул мне с другой стороны голокомнаты. Я вижу, как его дыхание кружит пыль в воздухе, заставляя ее плясать в луче фонарика. Пока я смотрю на него, она ускоряется, пока я почти не слышу вальс, и каждая частичка пыли кружится в призраке той старой песни.

— Да пошло все, — выпаливаю я. Пистолет выскальзывает из пальцев больше не подчиняющихся моим командам и с грохотом падает на пол. — Мне все равно. — Я иду вперед, сокращая расстояние между нами и протягиваю к нему руку. Мои пальцы хватают края его пиджака, притягивая его ближе. Он наклоняет голову, его губы приоткрываются, чтобы встретиться с моими. Одна рука скользит вокруг моей талии, прижимая меня к нему, а другая запутывается в моих волосах. Его ладонь обжигает мою щеку.

Мы отступаем, пока я спиной не ударяюсь о стену. Чья-то нога соприкасается с фонариком, отсылая его вместе с лучом в темноту. Мои руки дрожат, когда они снимают с него пиджак, когда пальцы касаются его плеч, когда мышцы под его футболкой напрягаются в ответ на мое прикосновение. Его рот находит мой подбородок, горло, впадину за ухом и воздух выходит из меня со стоном.

— София, — бормочет он, прижимаясь ко мне бедрами и обнимая за талию. — Я всегда тебя знал.

Все, что я хотела сказать… Прости. Я должна была сказать тебе. Я хотела тебе сказать. Плевать мне на этого Валета. Мысли приходят обрывками, слишком запутанные, чтобы высказать их вслух, слишком трудные и слишком многочисленные, чтобы их отследить. Я подвела тебя. Я позволю тебе причинить мне боль. Я вернула бы все назад и сделала бы это снова.

— Боже, помоги мне, — выдыхаю я, слова сыплются из меня, врезаются в мои собственные уши и заставляют мир остановиться. Все, что я слышу — это дыхание Гидеона, его разгоряченная кожа обжигает мою, его твердое тело врезается в меня. Я изо всех сил пытаюсь дышать. Воздух врывается в мои легкие, будто пытаясь меня утопить. — Я доверяю тебе.

Я никогда не видел ее лица, девочки с прекрасными снами, только ее сознание. Но сейчас, глазами мальчика, который ее любит, я вижу, что она прекрасна. Я чувствую, как другие пытаются протиснуться мимо меня в поисках новых разрушений, ибо разрушение — это все, что они знают. Но я не могу перестать смотреть на нее. Хотел бы я смотреть на нее вечно.

Она позволяет мне взять ее за руку, наши пальцы переплетаются так же, как она и зеленоглазый мальчик позволили своим сердцам соединиться. Раздельно, но неотделимо. В этот момент я завидую их индивидуальности, их уникальности, красоте того, что они могут так касаться. В этот момент я завидую зеленоглазому мальчику, что он всегда сможет прикоснуться к ней вот так.

В этот момент я решаю, что они должны жить, что они должны показать другим все, чему можно научиться у человечества.

— Джубили Чейз, — шепчу я губами зеленоглазого мальчишки. — Я желаю…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГИДЕОН

ВСЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ — это ее тело, прижавшееся к моему. Тепло ее кожи, сочащееся сквозь ткань ее рубашки. Горячее дыхание на моей шее.

Все, что я слышу — это ее слова, эхом отдающиеся в тишине заброшенной галереи. «Любил бы ты настоящую меня? Я доверяю тебе».

Мы двое — единственные теплые точки в этом мире тьмы, и я больше всего на свете хочу, чтобы у меня нашлись слова, чтобы заставить ее увидеть правду. Хотя она играла со мной почти каждую минуту, что я ее знал, я знаю ее.

Мое сердце колотится с того момента, как она вошла в галерею, и я хочу отдать себя ей… этому, хотя знаю, что любить ее и доверять ей две разные вещи.

Я не могу ей доверять. И все же я это делаю.

О, черт.

Мои руки сжимаются вокруг нее по собственной воле, и она прижимается ко мне. Губы приоткрываются, когда мы теряемся друг в друге, отчаянно пытаясь сократить расстояние между нами, которого, мы оба хотим, чтобы не было. Мой пиджак с глухим стуком падает на пол, карманы полны снаряжения, и я пинком отправляю его в темноту. Ее руки скользят под мою футболку, обнажая кожу, и мой мозг начинает отключаться, чтобы я мог сосредоточиться на снятии ее рубашки, не прерывая поцелуй более чем на пару секунд.

Но одна мысль не покидает меня, рикошетом отдается в голове, требуя, чтобы ее услышали.

Имела ли она ввиду то, что сказала?

Я доверял ей на «Дедале», а она играла со мной каждую секунду. Она поцеловала меня, и когда я обнял ее, я подумал, что она искренне обещала отказаться от мести. Я бы не вынес, если бы она использовала свой лучший, последний шанс, чтобы смягчить меня, изменить мое решение.