Вера

Наш почерневший от времени барак с резными ставнями стоит на окраине поселка. Если пройти еще немного, упрешься в железные ворота кладбища. Из-за отца к нам редко приходят гости, даже по праздникам. Через приоткрытое окно кухни вижу, как он возвращается с ночного дежурства по размытой после дождя дороге. На нем форма охранника и высокие резиновые сапоги.

Мама застилает стол новой скатертью, которую я помогала вышивать, и подмигивает младшим братьям. На их лицах отражается нетерпение, ведь сегодня мой день рождения, и мама наготовила много вкусностей. Все усаживаются за стол и ждут отца. Он входит на кухню и окидывает нас злобным взглядом. Он как великан из страшной сказки: могучий, лысый, громогласный. Братья говорят, что он гоблин. Никогда не видела гоблинов, но, раз они так говорят, значит, это правда. По выражению отцовского лица мы пытаемся понять, какой у нас день: плохой или очень плохой. Если плохой, он только кричит и отвешивает подзатыльники, от которых искры сыплются из глаз, а когда очень плохой – бьет.

Отец снимает свитер и садится за стол. Мама наливает всем по тарелке борща. Пока он не видит, украдкой добавляет в детские порции маленькие кусочки мяса. Отец убежден, что мясо делает детей агрессивными. Если это так, то запретить мясо в первую очередь нужно ему.

Нам с братьями не до борща: мы неотрывно следим за тортом «Наполеон», который мама испекла еще утром. Лешка облизывает губы и щурится. Знаю, ему хочется оттяпать самый большой кусок. Он у нас жуткий сладкоежка.

– Ты пернул?! – раздается свирепый рык отца.

Сашка бледнеет и вскакивает, опрокидывая табурет.

– Ты пернул, когда я ем?!

Брат бежит к двери, но властный окрик отца пригвождает его к месту.

– А ну стой! – отец медленно поднимается и вытирает рукавом рубашки красный от борща рот.

Я знаю, что сейчас будет, и медленно соскальзываю со стула под стол. Двойняшки следуют моему примеру. Мы скучиваемся, так нас тяжелее вытянуть.

Первый удар сбивает Сашку с ног.

– Коля, не надо! Он же не специально! – кричит мама. – Вере сегодня исполняется семь. Дети ждут торт. Прекрати!

Он ее не слушает, бьет Сашку в живот. Брат корчится и извивается на полу, как змея. Очередной истошный крик мамы заставляет нас прижаться друг к другу еще крепче. Запах мочи разъедает мне ноздри, Пашка описался. Он среди нас самый боязливый. Я наблюдаю, как желтая струйка быстро течет к кухонной плите.

Сашка больше не двигается. Его глаза, как стекло, смотрят сквозь меня. Мне его очень жаль. Почему-то ему достается больше всех, хотя он так старается быть хорошим.

Мои пересохшие губы размыкаются, я начинаю петь и раскачиваться. Сплетенные на моей спине руки братьев не дают упасть. Сначала меня еле слышно, но с каждым словом мой голос крепнет и набирает силу:

Кладу голубя на ручку,

Не тешится,

Переложу на другу,

Не ластится.

Изошел голубь домой,

Полетай, голубь, домой,

Полетай, голубь, домой да

Ко голубушке своей.

Эту колыбельную пела бабушка. Она говорила, что отец просил ее петь, даже когда был подростком. Я напеваю, и отец успокаивается. Отходит от Сашки и наотмашь бьет маму по лицу. Она вскрикивает, хватается за щеку и падает на стул.

– Как меня достали твои ублюдки! И ты достала, сука!

Сизый голубь сворковал,

Голубушку целовал,

Голубушка сворковала,

Голубчика целовала.

Отец срывает со спинки стула свитер, выходит из кухни и громко хлопает дверью. Мы знаем, куда он идет. К дяде Вите. И знаем, каким оттуда вернется…

Сегодня у нас очень-очень плохой день!

– Верона… Верона…

Еще не отойдя от кошмара, распахиваю мокрые от слез глаза и вижу в полутьме нависшее обеспокоенное лицо Лешки.

– Ты кричала… во сне…

Лешка опускается на край кровати и трет глаза. На часах три часа ночи.

– Все! Я проснулась, иди.

– Я это… чего хотел спросить…

Поворачиваю голову и вопросительно смотрю на брата. Лешка мнется.

– Если в Москве встретишь Санька, попроси его привезти мне мобилу на днюху. Пусть ворованную или еще какую. Я единственный в классе, у кого нет мобилы… стремно…

– Я куплю себе новую с первой подработки, а старую тебе отдам.

– А-а-а… лады, – голос брата теплеет.

Он лениво потягивается и плетется к двери.

– Леха, – шепчу я, он поворачивается, – присмотри за мамой.

– Присмотрю, – он чешет шею и затылок.

Когда он нервничает, чешется, как шелудивый. Мой скорый отъезд его не радует. Вот только он никогда мне в этом не признается.

– Но ты ведь ее знаешь. Мечта партизана. Из нее каленым железом ничего не вытянешь. Будет улыбаться и говорить, что все в порядке.

– Поэтому и прошу.

– Чего ты боишься, Верона? Гоблину сидеть еще три года, – в глазах брата проскальзывает страх.

Ненавижу этот страх. Он у нас один на всю семью. Хотя Саня вряд ли сейчас чего-то боится. Пока никто, кроме нас с мамой не знает, что отец подал прошение на условно-досрочное. Не могу себе представить, что будет, когда он вернется. Чтобы окончательно не погрузиться в прошлое, увожу разговор на другую тему.

– Я приеду на ваш с Пашкой день рождения.

– Хоккей. С общагой у тебя все на мази?

– Вроде да, завтра все узнаю.

Леха уходит, я снова остаюсь наедине со своими тревожными мыслями. Свет единственного на нашей улице фонаря падает на одеяло, оставляя кривую дорожку. Я смотрю на нее, пока под тяжестью сна снова не закрываю глаза.

Аристарх

От пустых стен отражаются мое тяжелое дыхание и ее томные возгласы. Красная простынь оттеняет наши тела, отчего даже самая бледная телка выглядит в моей комнате для утех здоровой и румяной. Опираюсь на локти, чтобы не давить на нее всей массой. Под татуированной кожей вздулись вены.

– Скажи, что тебе хорошо, – настаивает она.

Телкам лишь бы поболтать! Секс – единственное, что объединяет меня с особями женского пола. Только здесь и сейчас я могу перекинуться с ними парочкой фраз. На этом мое красноречие заканчивается.

– Мне хорошо, – выдавливаю из себя.

Она стонет, приподнимает бедра, Сэм проникает глубже. Я рычу от удовольствия и ускоряю ритм. Наконец все тело пронизывает конвульсиями, я выгибаю спину, задираю голову и кончаю. Перекатываюсь на спину, из груди вырывается стон облегчения. С минуту не шевелюсь, в голове туман, хотя я не пью, но такое ощущение, что с бодуна. Тело отчаянно просит сна, но запах женского едкого парфюма пропитал мою кожу и простынь.

Кто придумывает телкам духи? За этот отстой я бы оторвал нюхачу нос! Снимаю презерватив, завязываю узлом, кидаю к собратьям в мусорную корзину.

– На сегодня все, вызову тебе зеленый огонек.

Нахожу в мобиле приложение онлайн-такси и оставляю заявку. Телка – тупо не помню, как ее зовут, – что-то бухтит.

Плетусь в ванную и встаю под душ. Горячие струи воды обжигают кожу. Обычно я предпочитаю прохладный душ, но после секса чувствую себя грязным, будто упал в чан с помоями, поэтому скоблю тело мочалкой. Прислоняюсь лбом к холодному мрамору и пытаюсь заглушить накатившее отчаяние. Я могу привезти телку в квартиру, пока страсть кипит в жилах. Но, как только Сэм насыщается, меня съедает брезгливость, к горлу подкатывает бешенство. Одна искра, и я готов взорваться и крушить все, что под руку попадет.