У меня есть четыре возможности:

а) все отрицать;

б) все валить на характер Софии;

в) выяснить, что писала обо мне София в своем дневнике, – желательно, когда рядом не будет Клэр;

г) все вышеперечисленное.

– Это ложь, – говорю я, сжимая пальцы в кулак. – София все выдумала. Она говорила, что без ума от моих книг. Без ума от меня, хотя мы раньше не встречались.

Детектива это не убеждает.

– Она писала то, во что хотела верить. У нее было расстройство психики. Вы понапрасну тратите время, инспектор.

– Я обязан проверить всех, кто был с ней связан, – у детектива твердеет челюсть, – включая мужчин, с которыми мисс Эйлинг была весьма близка.

Я смотрю на Клэр. Пальцы у нее сжаты, как и у меня. В глазах пузырится все та же жидкая лава. Но слава богу, мою жену можно убедить, если это делать со всей настойчивостью, – к тому склоняют меня дневниковые заметки за последние двадцать лет. Факт: в одной из записей за июнь 1995 года говорится, к примеру, что Клэр неравнодушна к малиновым розам и что «долгая, упорная мольба – ключ к ее неподатливому сердцу».

Тем не менее меня передергивает. Стоит таблоидам прослышать, что я один раз изменил Клэр, и можно попрощаться с мечтами о парламенте.

– Инспектор, – говорю я, – надеюсь, вы не намерены меня арестовать?

– Господи боже, нет. Конечно нет, сэр. Нам нужны всего лишь свидетельские показания.

Трудно решить, должно это меня напугать или успокоить.

Ричардсон прокашливается и слегка дергает подбородком.

– Вы хотите знать, что писала о вас София? – говорит он. – Что ж, наш ордер позволяет частично раскрыть содержание ее дневника лицам, которых расследование касается напрямую. Я могу поделиться с вами некоторыми деталями, когда мы приедем в отделение.

Детектив, наверное, думает, что я отдам все, лишь бы узнать, что она обо мне писала.

– Я поеду с вами, инспектор, – говорю я со стоном. – Я буду добровольно помогать следствию, несмотря на полный бред в голове Софии относительно природы наших отношений.

– Благодарю вас.

– Верь мне, Клэр! – говорю я, заглядывая ей в глаза с самой горячей мольбой, на которую только способен.

Но Клэр не отвечает, и я шагаю вслед за детективом по садовой дорожке к машине.

Я думал, меня отведут в комнату для допросов. Вроде тех, что показывают в кино, – голые стены, стол, стул, мощная галогеновая лампа светит прямо в глаза несчастному подозреваемому.

Вместо этого меня проводят в кабинет Ричардсона. Рабочий стол почти пуст: компьютер, чей-то айдай (может, Софии?), цифровой диктофон и гигантский скрепкосшиватель. Почетное место в левом углу стола занимают деревянные шахматы. Пешки уже вступили в ожесточенную схватку. Ни огромных стопок бумаг, ни разбросанных в беспорядке картонных папок, ни чашек с заплесневелыми остатками кофе пятидневной давности. Однако полки позади стола позволяют кое-что узнать о Ричардсоне. Блокноты с цветными наклейками составлены безупречными рядами и следуют друг за другом в точном соответствии с оттенками этих наклеек.

Нужно быть осторожным.

Не показывать, что мне страшно, даже если это так.

В глаза бросается металлическая доска на задней стене с выгравированным на ней текстом:

Мне просто необходимо быть начеку. Предельно осторожным. Я нюхом чую людей из породы инспектора Жавера[2], которые в погоне за ответами перевернут все камни до единого. У таких работа заполняет легкие с каждым вдохом. Горбоносый детектив не успокоится, пока не выудит правду.

– Спасибо, что согласились приехать, – говорит Ричардсон. Потом указывает на сержанта, что зашел вместе с нами в кабинет, – серьезного молодого человека с толстыми, словно гусеницы, бровями. – Это сержант Дональд Ангус, он будет впечатывать ваши свидетельские показания в формуляр MG11, согласно инструкции. Потом вы подпишете этот формуляр.

Я киваю.

– Значит, вы дуо, мистер Эванс.

– Разумеется.

– Как давно вы женаты?

– Двадцать лет.

– Дети?

– Нет.

– Вы успешный литератор. При этом вы надеетесь пройти в парламент от Южного Кембриджшира и будете участвовать в выборах как независимый кандидат.

– Совершенно верно.

– Что сказала София Эйлинг, когда подошла к вам после выступления в Йорке?

– Сейчас посмотрю.

Я достаю айдай, набираю на клавиатуре запрос и вновь поднимаю взгляд на Ричардсона:

– Сказала, что ей очень нравятся мои романы. Что она читает их уже много лет. И надеется, что ее неопубликованную рукопись ждет такой же успех. Так, по крайней мере, говорит мой дневник.

– Что-нибудь еще?

– Нет.

– Подождите минутку. Разве мисс Эйлинг не сказала, что она от вас без ума?

Какой он сообразительный, этот инспектор Ричардсон.

– Ах да. Сказала.

– Что вы ответили?

– Сказал, что польщен.

– Что произошло после этого?

Я молчу. Я отдал бы все, лишь бы узнать, что написала София в своем дневнике о нашей первой встрече.

– Она пригласила меня на ужин. Я отказался.

– Вы сказали «нет» прекрасной блондинке? – По лицу Ричардсона пробегает недоверие.

– Да. – Я смотрю ему в глаза, понимая, что каждое слово в дневнике Софии сейчас свидетельствует против меня. Но у меня перед Софией преимущество – у мертвой женщины нет больше слов, чтобы себя защитить. В отличие от меня.

– Но почему?

– Я не принимаю приглашения от каждого, с кем знакомлюсь на писательских конференциях. Даже от прекрасных блондинок.

– Почему же?

– Если человек заявляет, что он от меня без ума, в моей голове включается сигнал тревоги.

– Почему это?

В надежде выбраться из засады и в поисках подходящего ответа я впечатываю в айдай «психи + конференция». К моему облегчению, появляется один результат. Я просматриваю текст и поднимаю взгляд на Ричардсона:

– На таких мероприятиях нередки сумасшедшие, инспектор. В прошлом году, говорит дневник, одна дама с кислотно-розовой помадой на губах буквально избила литературного агента своей сумкой.

Детектив скептически поднимает бровь.

– Так что же произошло потом? – спрашивает он. – После того, как вы отвергли приглашение мисс Эйлинг?

– У нее был недовольный вид. Но она ушла.

– Что значит «ушла»?

– Вышла из комнаты. – Я стараюсь говорить терпеливо.

– Чтобы переспать с вами в другой комнате?

– Разумеется, нет.

– Вы уверены?

– Послушайте, инспектор… – Мне приходится прилагать усилия, чтобы не впустить в эти слова раздражение. – Я понимаю ваше стремление докопаться до причин смерти Софии. Но вы на ложном пути, если позволите мне высказать свое мнение.

– Что произошло после конференции?

– Ничего. – Я качаю головой. – Неужели ее дневник говорит, что у нас уже несколько лет бурный роман?

Детектив молчит. Я замечаю, что он снова выставил челюсть вперед. Собираюсь с силами для ответа на следующий вопрос.

– Общались ли вы с ней после этого?

Чтобы ответить, я достаю дневник.

– Я получил от нее несколько прочувствованных писем. Было видно, что она все еще одержима мной. Я отправил их в корзину. Камилла, мой агент, постоянно пересылает мне похожие письма от поклонниц.

– Приятно, наверное, когда вокруг вас вьются женщины.

– Дневник говорит, что это часто действует на нервы.

– Ваше имя несколько раз всплывает в ее айдае, – неожиданно говорит Ричардсон. – Сто восемьдесят четыре раза, если быть точным.

– Она была настолько одержима мной?

– В ее дневнике встречаются… как бы это сказать… живописные подробности, – говорит Ричардсон, не сводя с меня глаз. – Я еще не все изучил. Этот дневник не похож на те, что приходили по ордерам раньше вместе с делами об убийствах.