Точное, хоть и скупое описание всего, что случилось вчера. Но запись не объясняет, почему я плакала. Она лишь предполагает, что вчерашнее несчастье было вызвано чем-то, что случилось два дня назад. Чем-то кошмарным. Я отматываю экран к предпоследней записи.
Гроза до 9:47. После вывела Неттла гулять. Обед из ростбифа с картофелем, в 13:30 съела в оранжерее в одиночестве. Марк попросил принести ему обед в кабинет, чтобы он мог продолжать писать. Поехала в 16:50 на Гранд-роуд, где мы долго болтали с Эмили за чаем с пышками. Вечером никаких событий. Марк вернулся в кабинет, чтобы еще поработать. Сидела, поджав ноги, перед телевизором с остатками еды из микроволновки.
Эта запись меня раздосадовала и даже поразила. Я предполагала, что она хоть как-то прольет свет на причины вчерашних страданий. Вместо этого краткость и какая-то муть. Я еще раз вчитываюсь в каждое слово, но ощущаю ту же пустоту. Марк может знать, что случилось в тот день. В отличие от меня, он дуо – помнит два дня, вчерашний и позавчерашний. Это отличает его от большинства из нас. Из-за этого он считает себя выше.
– Я помню, что проплакала весь вчерашний день, – говорю я, отмечая, что хмурость на лице Марка никуда не делась. – Но не могу понять из-за чего.
Наши глаза встречаются. У Марка в зрачках темный отблеск, смысл которого я не могу постичь. Гнев? Горе? Или страх?
Он отворачивается и, перед тем как ответить, несколько секунд пристально смотрит на цветок орхидеи.
– Позавчера ты забыла вечером принять лекарство, – говорит он. – Вчера из-за этого случился рецидив.
Наверное, он прав. Факт: 7 апреля 2013 года доктор Хельмут Йонг из больницы Адденбрука прописал мне два лекарства, которые я с тех пор и принимаю. Лексапро и престик. Две таблетки первого и одну – второго, каждый день. Я тянусь к коробке на столешнице, прокручивая в уме нужные детали. Факт: 1 июня 2015 года в 14:27 я приехала в ньюнемскую аптеку и обменяла рецепт доктора Йонга на две упаковки лекарств. Шестьдесят и тридцать таблеток соответственно, ровно на месяц.
Я пересчитываю таблетки в серой коробке. Должно быть пятьдесят и двадцать пять. Вместо этого получается пятьдесят две и двадцать шесть.
– Так и есть, – говорю я со вздохом. – Забыла принять лекарства.
Марк хмыкает и встает со стула. Я отмечаю, как чуть-чуть расслабились его напряженные плечи.
– Я уберу, – говорит он.
Пока Марк возится с совком и щеткой, я достаю из холодильника бутылку молока. У меня урчит в животе. Насыпаю в миску кукурузные хлопья. Сажусь за стойку, беру ложку в руку, включаю радио. Кухню заполняет треск помех, через секунду его пробивают позывные веб-сайта со сравнительными обзорами автомобильных страховок. Марк заметает на совок последний осколок. Потом он решает все же выпить чая, достает кружку и кладет в нее пакетик «Эрл Грея».
«Доброе утро, Восточная Англия, – говорит по радио мужской голос. – В эфире восьмичасовые новости. Ее величество утвердила парламентский акт, поощряющий смешанные браки между моно и дуо, которые составляют, как показывает перепись две тысячи одиннадцатого года, семьдесят и тридцать процентов населения соответственно. Слишком долго этим союзам препятствовали укоренившиеся в обществе культурные предрассудки. В две тысячи четырнадцатом году в Британии зарегистрировано всего восемьдесят девять смешанных браков».
Я украдкой бросаю взгляд на Марка. Он размешивает сахар, и рот его выгибается веселее, пусть на крохотную долю. Я знаю, почему ему приятно. Хорошая новость для его предвыборной кампании. Факт: двадцать лет назад, несмотря на резкое неприятие своей семьи, ему хватило духу жениться на моно по имени Клэр Буши. Он тот дуо, которого напрямую касаются нужды, надежды и страхи всех моно Британии. Он женат на одной из них.
«Последние научные исследования доказали, что у моно-дуо-пар с семидесятипроцентной вероятностью рождаются дети-дуо».
Дети. Факт: я хочу ребенка. У меня сжимается сердце от мысли о маленьком существе, рожденном для заботы и любви. Но как мне родить ребенка, если из нашего брака ушел секс?
«Правительство убеждено, что увеличение процента дуо поднимет продуктивность и конкурентоспособность британской экономики, – продолжает диктор. – Ее росту будет способствовать закон о смешанных браках – парламентский акт, предоставляющий налоговые льготы моно-дуо-союзам. Закон должен вступить в силу пятнадцатого февраля две тысячи шестнадцатого года».
Если бы они знали. Есть факты. Я заставила себя выучить их, нравятся мне они или нет.
Факт: моно, состоящие в браке с дуо, сталкиваются с ежедневным напоминанием о границах своей памяти. Это обрекает их на хроническое чувство неполноценности. Возможно, поэтому я столько лет принимаю антидепрессанты. В то же время я не допускаю даже мысли о том, чтобы оставить человека, который на мне женился, проигнорировав самое сильное табу общества, ибо в этом случае мои перспективы будут гораздо хуже. Факт: Марк получил 350 тысяч фунтов аванса за свой самый успешный роман «На пороге смерти». Мы живем в Ньюнеме, в особняке с видом на Кэм. Шесть спален, оранжерея, сад на 1,4 акра. Дважды в год отпуск на Карибах, билет в первом классе. Выйди я замуж за такого же моно, как я, до сих пор бы работала официанткой в «Универ-блюзе».
Теперь диктор бубнит о вчерашних футбольных разборках между Англией и Германией.
Я вздыхаю, зачерпывая еще одну ложку хлопьев. Они хрустят, сиропная сладость обволакивает язык. У меня не жизнь, а идиллия – но только снаружи. Факты говорят достаточно. Если бы в моей жизни был ребенок. Годы идут, и пустота делается все глубже – мне уже тридцать девять лет. И если бы у меня была память, как у Марка. Этот провал разделяет нас, становясь непреодолимой пропастью.
Диктор что-то говорит о Кембридже. Я навостряю уши.
«Тело женщины средних лет найдено сегодня утром в реке Кэм около поселка Ньюнем, в районе заповедника».
Слова тонут в помехах. Я поднимаю взгляд от миски с хлопьями. Марк роняет чашку. На полу кухни дюжина осколков. На столе перед ним дымящаяся лужа «Эрл Грея». К ноге прилип размокший чайный пакетик.
«Пресс-секретарь отделения полиции Кембриджшира заявил, что обстоятельства смерти выглядят подозрительными и что ведется расследование, – говорит диктор. – Переходим к прогнозу погоды: метеорологический центр сообщает, что день будет ветреным».
Я выключаю радио. Наступившая тишина удваивает тревогу.
– В чем дело? – спрашиваю я.
Марк не отвечает. Его глаза смотрят внутрь. Плечи вытянулись напряженной линией.
– Это из-за новостей об умершей женщине?
Муж моргает. Кажется, я не ошиблась. Это из-за нее. Но почему?
– Я… меня просто шокировала эта новость, – говорит он, запинаясь. – Наверное, ее нашли в Райском заповеднике, у дороги. Это ужасно. Вот из-за чего сегодня утром гудела полицейская сирена.
Я всматриваюсь в его лицо. Челюсти сжаты.
– Не понимаю, отчего ты так разволновался.
– Вовсе нет, – возражает Марк, хотя напряженные плечи говорят об обратном. – Просто невнимательность. Сначала чайник, теперь чашка. Извини. Я сейчас все уберу.
Он поворачивается ко мне спиной и выходит из кухни.
Я смотрю на остатки кукурузных хлопьев у себя в тарелке. Есть больше не хочется.
Марк смел с пола остатки чашки и ушел в дальний конец сада, где у него оборудован кабинет. Мне не терпится взять Неттла и прогуляться до Райского заповедника. Часть парка наверняка оцеплена, но может, удастся подсмотреть, что там происходит у полиции.
Цепляю к ошейнику поводок и выхожу с собакой на солнце. Утренний воздух хрустит, чувствуется прохлада. От тротуара доносится слабый аромат жимолости. Мы направляемся к калитке у края Грантчестерского луга. Неттл рвется вперед, почуяв кролика, а то и двух. Я натягиваю поводок. Калитка скрипит, мы вступаем в заповедник. Земля под ногами мягкая, местами даже хлюпает. Множество следов, в основном свежих. Впереди пляшет бабочка-кареглазка, ее силуэт мерцает в солнечных лучах.
