Через несколько минут урядник втолкнул в кабинет Белова, и не думавшего сопротивляться. Анисим замер на пороге, а Саломатов, увесисто ткнув его в спину, рявкнул:

– Иди, иди, душегуб! Нечего глазом-то косить!

Становой, выпроводив преданно глядевшего на него Саломатова за дверь, поигрывая в пальцах карандашиком, посмотрел на Анисима, застывшего посреди кабинета.

– Да ты садись, братец, садись, – предложил он. – В ногах правды нет…

Анисим угрюмо шагнул к лавке, сел, сложив тяжелые ладони на коленях, смотрел в пол. Когда молчание надоело приставу, он постучал кончиком карандаша по столешнице.

– Ну, давай, любезный, рассказывай, как ты старика Кунгурова колом-с…

– Я ужо говорил, – насупился Анисим. – Не трогал я энтого старого козла…

– Но, но! С выражениями-то полегче! Как-никак о покойнике речь ведешь! – прикрикнул становой пристав. И снова улыбнулся. – Ладно… Расскажи-ка еще раз, как вы расстались с Ёлкиным и что ты после этого делал.

Анисим вздохнул:

– Говорил же… Увидел Кунгурова и побежал за ним. Куда Терентий делся, и не знаю. Отстал, видать.

– Ну вот видишь, – удовлетворенно подхватил Збитнев. – Побежал за Кунгуровым… И колышек, должно быть, прихватил?

– Ваше благородие, я же ужо говорил! Кол-то я выкинул, когда мы с Терентием к вам пошли. Он и уломал выкинуть.

Збитнев вскинул брови:

– Уломал, говоришь? Выкинул?

– Ну да… – кивнул Анисим.

– А каким же образом на нем кровь оказалась, любезный? – Збитнев в наигранном недоумении развел руками. – Объясните.

– Откедова же мне знать?! – зло буркнул Анисим.

– Кому же, как не тебе, братец, знать-то? Ведь это ты за стариком Кунгуровым бежал.

– Так я опосля потерял его из виду, – пожал плечами Анисим.

– Что ж, он сквозь землю провалился?

– Не знаю… Может, схоронился куда…

– И ты, конечно же, развернулся и пошел домой?

– Зачем? – чувствуя, что его пытаются поймать на слове, набычился Анисим. – Не мог я…

– Что так? – умело изображая удивление, поинтересовался Платон Архипович.

– А то не знаете, – еще больше нахмурился Анисим.

– Даже не догадываюсь, – развел руками пристав.

Белов зыркнул глазами, зло ответил:

– На дочь снасилованную смотреть не мог!

– Понятно, – протянул Збитнев. – Оттого-то старика и не пощадил… Это же надо – колом! И откуда в вас такая жестокость?

– Жисть такая!

– Какая ж это? – откинулся в кресле пристав.

Помолчав, Анисим буркнул:

– А такая… На мертвого глядя, зависть возьмет…

– Ишь, любезный, как ты запел, – покачал головой Платон Архипович. – Чего тебе не хватает? Изба есть, землю общество выделяет, лошаденка какая-никакая имеется. Живи да радуйся.

– Землю! – хмыкнул Анисим. – Какая это земля? Вся-то хорошая – у Кунгуровых да у Зыковых с Мануйловыми!

– А по Сеньке и шапка, – усмехнулся Збитнев и сразу посуровел: – Хватит, любезный, крамолу нести! Покайся лучше, глядишь, на душе и полегчает.

– Покаялся бы, да не в чем.

– Ну ты и упрям, – искренне удивился становой пристав. – Ты хоть представляешь, что тебя ждет?

– Мне теперя все одно…

– Ну, не скажи, не скажи, – снова протянул Збитнев, вытягивая из портсигара папиросу. – Если даже суд и признает, что ты совершил убийство без обдуманного заранее намерения, то и тогда по статье 1455 «Уложения о наказаниях» тебе грозит ка-тор-га! От восьми до двенадцати лет! А ты, братец, еще и упираешься. Как тут правду сыскать? Ведь я могу повернуть и на убийство с заранее обдуманными намерениями!.. Тогда пиши пропало… Так что ты, братец, лучше бы признался. Так, мол, и так, Платон Архипыч, дескать, был грех, шандарахнул я Кунгурова в запальчивости колышком, теперь каюсь… И мне мороки меньше, и твоя участь легче.

– Не убивал я его! – посмотрел на пристава Анисим. – Обозлился. Домой не пошел, а к бабке Варначихе подался… А уж опосля домой.

– Экий ты, братец! – с досадой поморщился Збитнев, отложил папироску, крикнул в коридор: – Урядник!

Саломатов не заставил себя ждать. Глядя на его красную физиономию, просунувшуюся в дверь, Збитнев брезгливо указал на Анисима:

– Отведи его в «холодную» да не забудь полушубок забрать, а то жалуется крестьянин, что душновато ему там.

Урядник хохотнул подобострастно, выпучил глаза и рявкнул на Белова:

– Чё расселся?! Пошевеливайся, душегуб!

Дойдя до крайней избы, Платон Архипович уверенно свернул на узенькую тропинку, спускающуюся в покатый лог. Чуть ли не из сугроба курился там легонький дым, и только приглядевшись, можно было различить трубу, выглядывающую из снега. Стараясь не поскользнуться, становой пристав осторожно спустился по ледяным ступеням и распахнул забухлую дверь землянки.

Тьма… Сырость…

Нет, не совсем тьма. Под низким потолком чадил фитиль, плавающий в плошке, залитой смрадным жиром. Прогнившие, нависающие над самой головой бревна сырого потолка нервировали Збитнева. Закрывая нос большим белым платком, он недовольно произнес:

– Варначиха, ты где?

Возле печи, неровно обмазанной темной глиной, что-то зашевелилось.

– Ждешь я, шоколик…

О Варначихе говорили, что где-то в Расее она зарубила топором жену своего полюбовника, а может, и его самого. Без малого лет сорок назад, отбыв каторгу на солеваренном заводе в Иркутской губернии, объявилась Варначиха в Сотниково и сама отстроила себе землянку. В селе она почти не появлялась, разве что иногда заходила в лавку. Едва глянув в ее черные, жгучие не по возрасту глаза, бабы торопились прочь отогнать детей. Вот сглазит, похожая на Бабу-ягу старуха!

Знала Варначиха травное дело, бродила по полям, по тайге, нашептывала что-то. Знала время, когда что брать. Собирала цветы, коренья, чистила, перебирала все начисто, сушила собранное на ветру или в избе на легком духу, чтобы корешки да цветы от жару не зарумянились, а потом водки ставила. Знала опять же, от каких болезней объявлять те водки человеку, хотя чаще всего предлагала их от печали. Поговаривали, будто привечает она беглых каторжников да разбойников, вдоволь нагулявшихся по Чуйскому тракту. Может, и так, но загулявшие сотниковские мужики, бестолково потолкавшись у запертой двери кабака, случалось, спешили не к кому-нибудь, а к Варначихе. Чего-чего, а водки на травах у нее купить можно! Акцизному чиновнику о том, понятно, никто не докладывал. Чего докладывать, если к Варначихе частенько заглядывал сам урядник Саломатов. Принимала она его ласково, а он, довольный, бормотал в усы: «Ты, бабка, это… смотри у меня!» А бабка кивала только: «Да шмотрю, шоколик, шмотрю!» Лишь когда урядник поднимался по склону, старуха начинала плевать ему вслед. А то садилась, сама себе на бобах гадала, видно, прошлое щемило ей душу. Какое-никакое, и ушло давно, а ведь щемило…

Увидев перед собой станового пристава, Варначиха проворно вскочила. Даже каганец приподняла и в его тусклом свете пристально вгляделась в гостя. Не обозналась ли?

– Гошподин штановой? – наконец изумленно прошамкала она. – Уж и не жнаю, куда ваш пошадить…

– Оставь… – брезгливо поморщился Збитнев. – Рассиживаться мне с тобой некогда. На воздух пошли, у тебя тут, не ровен час, задохнешься…

Стараясь не дышать, Збитнев круто развернулся и вышел из землянки. На ходу прилаживая на плечи большой непонятного цвета платок, Варначиха суетливо бросилась за ним. Оказавшись на свежем воздухе, пристав всей грудью втянул его в себя. И как старуха дышит-то в этой зловонной яме?! Вон ведь, смиренно как уставилась, старая ведьма!

– Опять, старая, за прежнее взялась? – грозно сказал он.

– Не уражумею, о чем говоришь, шоколик?

– Убийц привечаешь! – еще грознее сказал пристав.

Старуха перекрестилась:

– Гошподь ш тобой! Кого энто?

– Анисим Белов был у тебя вчера?

Варначиха затряслась в беззвучном хохотке:

– Гошподь ш тобой! Нешто Анишка убивец? Шмиреный ён.

– Шмиреный, шмиреный, – язвительно передразнил Платон Архипович. – А старика Кунгурова на тот свет отправил.