— Я так разочарована, Ян. Просто безумно, — блондинка провела руками по ногам, разрывая капроновые колготки. Оставляя на них рваные дыры и множество стрелок, которые длинными полосами тянуться к кончикам пальцев ног. — Я столько сделала, чтобы изменить хоть что-то, но все бесполезно. И я… — она подавляет в себе судорожный выдох, хотя получается не очень хорошо, поэтому с ее рта слетает непонятный писк — …бесполезная. Мои родители не любили нашу прошлую школу. Они считали, что их дочь — и умница, и красавица должна учится в приличном заведении. Их не устраивали наши учителя и парты, за которыми мы сидели. Тогда в пятом классе мой папа отправил меня сюда на курсы иностранных языков. Это должен был быть мой первый год в этом месте. Каждый вторник, четверг и пятницу я приходила сюда. Я очень любила здешних преподавателей за подачу информации. Со мной в группе было несколько человек, а через неделю к нам пришел еще один парень. Уже тогда он выглядел очень симпатично и статно. А ему было всего лишь двенадцать! Двенадцать, Яна! — Света прикусила губу и вытерла тыльной стороной ладони слезы, которые уже начинали щекотать кожу. — Сначала мне было абсолютно параллельно на него. Красивый мальчик и что? Но девочки с группы прожужжали мне все уши о нем. И, будь они трижды прокляты со своими разговорами, я решила отвлечься от учебы и присмотреться к нему, — темноволосая нахмурилась: зачем она говорит ей о каком-то мальчике? Но перебивать ее, Яна не спешила. — Вот только все мои попытки как-то привлечь его внимание разбились о слова. Такие вроде не особо цепляющиеся и тяжелые, но я погрузла в них, как в липком и противном болоте. Он сказал мне: «Ты настолько серая и невзрачная, что я даже не помню, как тебя зовут. София или Елизавета? Не хочу топить тебя в себе. Я люблю яркость и свет, пусть даже приглушенный. А ты даже не выделяешься на фоне фурнитуры в этой школе. Ты прозрачная не только внешне, но и внутри.» Я тогда замерла, и время даже остановилось. Было так больно-больно и безумно обидно. Я даже пожалела, что я не такая как папа или мама. Что я не умею так легко и с улыбкой отпускать других людей. Но я так просто отпустила прошлую себя, что мне до сих пор страшно, — Светлана испустила истерический смешок и прикусила губу. — Я твердо решила меняться и переходить в эту школу, чтобы заполучить его. И теперь на мне это украшение за несколько десятков тысяч, — Макарова дотронулась до массивного кулона на своей шее. Он выглядел довольно внушающее: золотая цепочка держала на себе еще несколько бусин и сам кулон. Золотой с большим белым жемчугом внутри. А тогда, прикусывая губу, резким движением срывает украшение с шеи и внимательно рассматривает его, словно впервые. — Но на самом деле оно ничего не стоит. Совершенно ничего, — и девушка швыряет его в стену, наслаждаясь, характерным треском и звонким звуком от разлетающихся бусин. Яна все это время сидит и даже не двигается. Она замерла и только звук от кулона приводит ее в чувство. — Я была уверена, что ты останешься там, ведь власть и престол со своей мудростью хитростью и харизмой ты занимала бы еще очень долго. Возможно, даже к самому выпуску. Но кто знал, что осенью я встречу совершенно другого человека? И знаешь, ты продолжаешь блистать. Яркая тогда и яркая сейчас. И даже не хотя, ты затмила меня и здесь. А сейчас я вытру немного свой «прекрасный» макияж и поеду домой плакать и принимать ванну. А ты останешься здесь и сделаешь так, как должна, — Светлана горько улыбнулась. Губы все еще дрожали, поэтому некоторые слова обрывались и звучали рвано, но блондинка продолжала говорить. Яна не знала, что творится в зале и на секунду даже удивилась, что сюда до сих пор никто не зашел. Видимо, в зале начиналось что-то интересное.

— О, Боже, — Рыбакова тяжело выдохнула и подняла свою голову с плеча Макаровой. Ее руки тоже начинали дрожать. Она никогда и не замечала, чтобы ее подруга так стремилась к популярности. Ей даже было тяжело представить насколько Свете было тяжело, — я никогда этого не хотела. Я больше любила всегда жить в тени и наблюдать. Мне так жаль, Свет. Неужели я была настолько слепа? — темноволосая почувствовала, как ее холодную руку сжимает другая рука. Маленькая, дрожащая ладошка так крепко сжала ее руку и переплела их пальцы в знак поддержки. Это значило, что Макарова не злилась и не была обижена на Яну. Она просто безумно злилась на себя. Ей еще тогда просто нужно было смирится со своей ролью в этой жизни и не пытаться меняться. Потому что сейчас не было бы так больно в груди и чувство разочарования в себе не заставляло ее ломаться. Несколько месяцев назад она совершенно по-другому представляла этот бал. Светлана именно себя видела в роли королевы. — И мне хочется, чтобы ты была счастлива с тем мальчиком, в которого ты влюблена, но я не уверена, что могу тебе помочь, — Рыбакова криво улыбнулась и поднялась с пола. Ноги уже начинали болеть от неудобного положения. — Ты безумно красива, Света, и без масок…

— Ты так и не поняла, — Макарова поднялась с пола и подошла к раковине. Она начала стирать подтеки и остатки макияжа. Черная вода текла по ее рукам, капая на пол и в раковину. Стерильная белая плитка на полу окрасилась черными разводами. Блондинка вытянула несколько шпилек с прически и бросила их со звуком в раковину. Она села сбоку, около раковины, и прислонилась головой и спиной к зеркалу. Мокрые руки продолжали пачкать платье, но девушка не обращала на это внимание. Она начала снимать дорогие сережки и поставила их около себя. — Ты совершенно ничего не поняла, а мне казалось, что ты более проницательна и умна, — смазанная лукавая улыбка соскользнула по лицу блондинки, и она наткнулась на непонимающий взгляд Яны. Светлана поднялась и подошла почти вплотную к Рыбаковой, ощущая ее тяжелое дыхание на лице. — Этот мальчик, — она улыбается, внимательно смотря подруге в глаза, — и есть Максим Табаков, — Макарова усмехается выражению лица собеседницы и отводит на секунду взгляд. — Но ты не поделишься им со мной, не так ли? — Она лукаво щурится, а тогда целует ее в уголок губ: хотела, наверное, в щеку, как всегда. — Пока, подруга, — и дверь тихонько закрывается за блондинкой.

В этой школе скрипит не мебель, а люди.

И…

Одиночество — тоже пьедестал.

*

Беспощадно. И ветер дул. И он ломал людей. И она не отставала.

Все тело уже покрылось «гусиной кожей» и даже ломало. Кончики пальцев промерзли безумно и губы даже посинели. Ткань платья не спасала от резких порывов ветра и от ощущения потери, в принципе, также. Яна дрожала уже давно и слезы продолжали течь по щекам, создавая еще больше дискомфорта. Здесь, на этой крыше, она хотела отпустить прошлое. Ведь Света — также ее прошлое. «Я не хочу ничего брать с собой в будущее», — так она кричала тем летом. «Ничего, так ничего», — ответила ей судьба и забрала всех.

— Ей, — она даже не услышала звук открывающейся двери и шагов, — малышка?! Почему это королева вечера гуляет по крыше в одиночестве? — Табаков не на шутку удивился. Королева этого вечера гуляла по пустой крыше. Максим подошел к девушке и ужаснулся. — Боже! Ты же вся дрожишь! — он попытался взять ее за руку, но она отмахнулась от него. Ее пронзительный взгляд таких ярких, но кристальных от слез глаз, прожигал в его глазах дыру. Она внимательно-внимательно смотрела на него, а тогда резко опустила взгляд и прикусила губу. — Ты чего творишь? Что ты вообще здесь делаешь? — парень разводит руками, словно указывая на место. Он хмурит брови и создает впечатление рассерженного и даже злого, но в его глаза всего лишь непонимание.

— Хороню друга**, — отвечает девушка и только тогда поднимает взгляд на парня. Она уже даже не дрожит: просто не чувствует больше холода. Дыра в груди все поглотила. — Сегодня я потеряла Светлану. И знаешь, мне больно, но не очень. Такое чувство, что я уже давно была к этому готова. Я даже не сказала ей: «Прощай!» — «Ты сказала… Еще тем летом сказала», — твердит сознание. Но Яна выдыхает и оборачивается. — Или сказала… Но это уже не важно, — она вытирает слезы со щек и поправляет волосы. — Забудь все, что я сейчас сказала: это больше не имеет значения. Я потеряла и потеряю еще не мало людей, поэтому нужно учится отпускать, — девушка подошла к двери и махнула Максиму рукой, мол, пойдем. Внизу уже слышалась музыка их танца, на который они бессовестно опоздали. — Пойдем, может еще успеем станцевать хотя бы половину.