Свидетели поэтому приглашались только тогда, когда приговор был уже произнесен. А выигрывало дело, если он присягнул в том-то, со столькими-то (обыкновенно двенадцать) соприсяжниками – вот постановление суда.

Соприсяжниками (conjuratores) бывали обыкновенно родичи обвиняемого; если же, по их мнению, клятву в его невинности нельзя было произнести, они старались удержать его даже от начала процесса.

С первого взгляда можно подумать, что такая процедура процесса не давала возможности оправдать правого человека, но необходимо помнить, что клятва считалась у древних германцев делом священным, и, кроме того, можно было отрицать приговор, произнесенный шеффеном, и тогда дело решалось поединком недовольного с шеффеном. Форма вызова состояла в том, что лицо, проигравшее процесс, но не желающее подчиниться несправедливому решению, втыкало в землю у двери дома шеффена обнаженный меч. Таким образом, судья, пришедший для исполнения приговора, увидев этот вызов, возвращался назад и должен был назначить поле.

Так решались у германцев дела о собственности, об увечьях, о ранах, словесных оскорблениях, насильственных действиях и так далее. Наказания, назначаемые в суде, в большинстве случаев ограничивались денежной пеней. Свободный человек был почти избавлен от телесного наказания, которое применялось в очень редких случаях. Вследствие того, что назначалась пеня как наказание за большую часть преступлений и поступков, впоследствии у англосаксов мы встречаем целые тарифы за увечья. Особенно любопытны штрафы Кентского графства. Так, например, за простые побои там назначалась пеня в 12 шиллингов, за побои, от которых пострадавший получал глухоту, – 18 шиллингов, за оторванное ухо – 20 шиллингов и тому подобное (подобного же рода примеры мы часто встречаем и в древнерусском праве).

Часть этих штрафных, «мировых» денег шла в пользу короля; если же его не было, то «мировые» деньги обыкновенно пропивались: устраивали пир, часто подававший повод к новым дракам, новым увечьям и новым пеням. Только измена, трусость и противоестественные пороки, по словам Тацита, наказывались смертью.[31]

Этими описаниями мы должны ограничиться при освещении государственного быта древнегерманских племен.

Когда отдельные роды древнегерманских племен прочно уселись на своих местах, когда соединились в общинные союзы, тогда начали устраиваться и сплошные поселения – села, деревни. Устройство жилищ у древних германцев было первобытное и незатейливое. Стены домов строились частью из дерева, частью из плетня, обмазанного глиной, покрывались тесом или соломой; отверстие для пропуска дневного света и для выхода дыма было одно и то же.

Жилища были просты и рассчитаны на удовлетворение только самых насущных потребностей. Позднее стали устраивать подклет – Tung (русское – скрыня), которая помещалась внизу под землей и для поддержки тепла зимой покрывалась соломой (Germ., 16). Хлевы для скота строили обыкновенно рядом с жилищем, иногда даже под одной крышей. Германцы не имели городов, а жили селами и редко только отдельными дворами (Germ., 16). Входить в подробности описания жилищ германцев мы, впрочем, не имеем в виду, а хотим здесь обратить внимание на характерные черты их домашней жизни, к числу которых принадлежит прежде всего положение женщины.

Тацит главным образом в XVIII и XIX главах «Германии» дает нам подробные указания для решения этого вопроса. Он говорит тут о положении женщины в семье, описывает обряд заключения брака, упоминает о приданом, которое, по его словам, вопреки римскому обычаю, приносит не невеста жениху, а жених невесте («dotem non uxor marito, sed uxori maritus offert» – Germ., 18).

Некоторые факты, как уже указано нами раньше, идеализированы Тацитом из желания представить более яркую противоположность между нравственно чистыми и простыми обычаями варваров и испорченными нравами римлян, хотя это нисколько не мешает нам пользоваться известиями Тацита как достоверными. Формальная, фактическая, обрядовая сторона обычая у него описана почти всегда верно, только объяснения тенденциозны. Приданое, приносимое женихом невесте, продолжает римский историк, состояло не из туалетных принадлежностей, нравящихся женщинам, и не из нарядов: жених предлагал пару волов, лошадь со сбруей, щит, меч и фрамею. И эти подарки, по мнению Тацита, обозначают, что мужу и жене должно жить одной жизнью, умереть одной смертью, что жена должна иметь свою долю в работе и обязанностях, которым подвергается муж.[32]

Объяснение Тацита, конечно, тенденциозное. Гораздо вернее будет предположить, что пара волов, лошадь и оружие представляли не что иное, как покупную цену невесты – вено. В древности, как известно, монет не существовало и меновой ценностью служил скот. Легко может быть, что покупная цена, выплачиваемая женихом родителям невесты, впоследствии возвращалась ими в дом новобрачной, что и подало Тациту повод называть это приданым (dos – дар); во всяком случае, первоначальный смысл этих даров был именно такой. Покупная цена за невесту существовала не только у германцев, но у всех первоначальных народов. Браку предшествовала «покупка» жены. Плата производилась известным числом лошадей и коров, как и при всех других покупках. Но эта «покупка» отличалась от других тем, что цена ее определялась не спросом и предложением, а обычаем; обычай требовал, чтобы уплачена была женихом вира за будто бы похищенную девицу (вено), а размер виры зависел от сословия, к которому она принадлежала.

Невеста также дарит жениху что-нибудь из оружия, и это означает, по мнению Тацита (высказанному в только что читанном отрывке), символическое заключение связи на всю жизнь. Объяснение опять-таки идеализированное и тенденциозное. В сущности, это оружие, по большей части меч, вручает жениху не сама невеста, а ее отец или старший родич, вообще тот, кто имеет над ней власть, право опеки (mundium); подобно тому как вручение копья королю означало передачу верховной власти избранному лицу народом, так эта передача невестой оружия жениху означала передачу власти над ней ее будущему мужу.

Простолюдины имели обыкновенно одну жену, князья и знатные имели их иногда несколько. У некоторых племен после смерти мужа; жена уже не могла выходить замуж во второй раз; у греков, например, вдовы даже вешались при гробе мужа. Неверность жене или нецеломудрие свободной девушки наказывалось жестоким образом, но равным образом и насилие, совершенное над свободной девушкой мужчиной. Так, один закон позднейшего времени определяет, что такому мужчине должен был вбит в сердце дубовый кол и что изнасилованная девушка должна сама при этой мученической казни нанести три первых удара.

Строгому наказанию подлежал даже тот, кто непристойно и грубо касался груди и волос свободнорожденной женщины.

Но Тацит, хотя и идеализировал вообще быт германцев, не скрыл, однако, другую, менее идеальную сторону их семейной жизни.

На женщине, говорит он, лежит главная тяжесть полевых и домашних работ; мужья предпочитают вести праздную и веселую жизнь, проводить время на охоте, в играх, пирах и попойках, на которых они в огромном количестве уничтожают свой любимый напиток – пиво, которое они, по выражению Тацита, «портят» из ячменя («Potui humor ex hor-deo aut frumento, in quandam similitudinem vini corruptus» – Germ., 23).

Судя по некоторым указаниям Тацита и других, можно подумать, что женщина принимала известное участие в делах войны. Так, Тацит говорит в VIII главе «Германии», как нередко отступающие, сломленные врагом войска снова обретали храбрость благодаря мужеству и энергии женщин. Также Дион Кассий рассказывает, что во время нападения германцев на Рецию при императоре Марке Аврелии на поле сражения между трупами найдены были тела вооруженных женщин («Римская история», кн. 31, гл. 3, 2–4). Флавий Вописк в биографии Аврелиана говорит о десяти вооруженных и переодетых в мужское платье девушках, взятых в плен во время битвы. К такому же разряду примеров принадлежит упоминания у Saxo Grammaticus.