***

Было уже поздно, когда я наконец дошла до аудитории. Она была пустая, темная и спокойная, как всегда. Как раз то, что мне было нужно. На сцене горела лишь одна лампочка, освещающая центр. Я всегда садилась под ней, чувствуя легкое, едва ощутимое тепло от света. В этот раз было все точно также. Я тихо сидела на стульчике, держа виолончель между ногами. Джинсы были мокрыми, как и куртка. Последнюю я могла хотябы снять, чтобы мне не было так холодно. Волосы промокли от корней и до самых кончиков. Капли срывались, капая за шиворот и провоцируя волну мурашек по коже. Мне захотелось крикнуть. но я лишь прикусила губу, сдерживая в себе этот, почти неконтролируемый, порыв. Я лишь перевела дыхание, сосредотовшись на деле.

Включила плеер, надела наушники, нашла нужный саундтрек и нажала на play. Я прослушала мелодию внимательно, осторожно, замечая трели, смены ритма и крадущееся по струнам вибрато. Я слушала музыку и играла с закрытыми глазами, наслаждаясь каждой нотой, словно во всем мире не было больше ничего, кроме меня, смычка, инструмента и этой мелодии. Саундтрек играл, и я стала исполнять партию соло виолончели. Композиция была медленной, тянущейся и очень эмоциональной, словно композитор передавал все свои толи тоскливые, толи болезненные чувства. В моем случае, последнее. Партия была тяжелой, особенно, если ты ее чувствуешь душой. Пальцы путались в струнах, они дрожали. Да, струны дрожали тоже, но главное – пальцы. Меня удивила смиренное движение правой руки. Смычок продолжал ласкать струны, словно зализывал раны инструмента. Мои раны.

Сердце билось больно и усердно, доказывая, что еще бьется. В груди что-то мерзко ковырялось, словно кобра, не нашедшая себе места. Желудок скрутился не то от обостренных чувств, не то от голода. В горле вновь появился комок, а в глазах запекло. Пекло так, словно глаза что-то разъедало. Наверное, это была тушь. Из уст выскочил первый всхлип, и я прикусила губы. Я не хотела, чтобы меня кто-то слышал. Если это была музыка, еще полбеды, но не меня. Не мой голос, не мои всхлипы, не мои эмоции, не меня.

Я не прошла прослушивания, и это был еще один потерянный шанс в моей жизни, добавившийся в коллекцию скромных и болезненных воспоминаний. Лиам подозревал меня в измене, словно я когда-то давала повод, а ведь даже не смотрела в сторону других мужчин. Это было еще одной каплей яда, отравляющей кровь в венах. Я чувствовала себя абсолютно потерянной и брошенной и лишь когда играла, я могла ненадолго забыть об этом удушающем чувстве. Только тогда, все эти эмоции, не дающие вдохнуть жизнь полной грудью, выходили из меня, облегчая мою душу. Легче думать, легче дышать, легче смотреть. Даже сквозь закрытые глаза, мне казалось, я видела эту мало освещенную сцену, темный зал и себя, играющую на виолончели.

Ноты сорвались со струн, как и всхлип с уст. Горячие слезы покатились по холодным щекам, всхлипы стали громче. Я понимала, что это была истерика, и не могла больше играть. Я повисла над инструментом, обнимая его руками и рыдая.

Утром я успела поспать пару часов на диване. Признаюсь, я бы предпочла лечь спать в свою постель и сначала, я легла спать в кровать, но Лиам сразу начал приставать, наплевав на мою усталость, злость и слипающиеся глаза. Ему, в силу его черт, наверно, было невозможно понять, что секс на тот момент был более чем неуместен. Поэтому я переместилась на диван. Завтрак, кофе, душ, пару штрихов макияжа, и я выглядела как человек. Пара начиналась рано, и я едва на нее не опоздала. Кира пялилась на меня все полтора часа, а я игнорировала ее взгляд. Несмотря на весь макияж я выглядела не как огурчик. Наверное, я просто не умела пользоваться косметикой.

–Ты в порядке? – Прошептала она, следя краем глаз за тем, чтобы ее не увидел профессор по теории музыки.

Я не ответила.

После пары меня нашел мой профессор, едва не подскакивая на месте.

–Идем со мной! – Раскомандовался он, и, разрешив себе взять меня за кисть, повел по коридорам к другому классу. Я помнила этот класс. На прошлой неделе я провела там пять минут, играя для Кристóфа Эванса, который не взял меня в свой состав. – Он ждет тебя внутри.

–Что? – Глаза округлились сами собой.

–Я не знаю, не спрашивай как, просто зайди внутрь и сыграй то, что он тебя попросит.

Сердце снова больно кольнуло, напоминая, что мне стоит дышать, хоть иногда.

–Я не знаю, что пронеслось у него в голове в прошлый раз, и почему ты не в составе. И я не знаю, о чем он думает на этот раз. Просто зайди и сыграй так, как ты умеешь, Джена. Мне с тобой нельзя, на этот раз.-Профессор нежно похлопал меня по лопатке.-Удачи.

«Господи, дай мне сил преодолеть это».

Я сделала два глубоких вдоха, затем постучала в дверь и зашла внутрь. Все было на своих местах. Сегодня за столом сидело лишь три человека, и один из них был Кристóф Эванс. Он сидел посредине, на том же самом месте.

–Да, это было замечательно.-Шептались они.-Просто великолепно.

Заметив меня, мужчины замолчали. На их устах появилась легкая улыбка. Я думаю, это был профессиональный этикет, нежели искреннее дружелюбие.

–Доброе утро, я Джена Рид.-Неуверенно начала я. Мне казалось, что все это было просто шуткой.-Мне назначено.

Крайние мужчины не моргнули и глазом, а Эванс прищурил свои два, глядя на меня сверху вниз. Этот взгляд мне не понравился.

–Присаживайтесь, мисс Рид.-Произнес Кристоф.

Я последовала его указаниям и села на стул, замечая рядом пюпитр* и партитуру** на нем.

*Пюпитр – подставка для нот, а также настольная подставка для книг, тетрадей.

**Партитура – нотная запись многоголосного музыкального произведения, предназначенного для исполнения ансамблем, хором или оркестром, в которой все партии (голоса) одна над другой даны в определенном порядке.

–Вы знаете эту пьесу?

Быстрым взглядом я посмотрела на начало, а затем увидела название.

–Да, сэр.

–Сыграйте.

Руки начинали дрожать. Я решила успокоиться, пока доставала виолончель, быстро проверяла струны и осматривала смычок. Это заняло не больше минуты, но нервы не успокоило. Почему-то мои переживания и неуверенность высовывались в самый неподходящий момент. Я не стала смотреть на партитуру, ведь я ее знала наизусть; это был второй акт вчерашней пьесы, которую я играла. Также я не стала смотреть на профессоров, их взгляды меня сбивали. Набравшись храбрости и отбросив мысли, оставляя в голове лишь ноты, я начала играть. Я проиграла почти двенадцать тактов, когда услышала:

–Стоп.

Ноты растворились в воздухе без эха, и я встретилась с взглядом мистера Эванса.

–Еще раз.

«Хорошо, еще раз».

И я начала вновь. Не знала, что именно Кристоф ожидает от меня, но я хотела быть уверенной. Прозвучало десять тактов и..

–Достаточно.

Я начала нервничать еще больше. В классе повисло молчание. Мужчины с краюсмотрели на Эванса, который казался невозмутимым.

–Джентльмены, оставьте нас наедине, пожалуйста.-Только сейчас я вновь услышала его канадский акцент.

Они переглянулись и, молча, вышли из класса, закрывая за собой дверь. Когда я вернула взгляд к Кристофу, он уже стоял перед столом, облокачиваясь на него и держа руки в карманах брюк.

–Играй.

Господи, у меня дрожали колени. Мне еще никто не отдавал настолько спокойные приказы. Я привыкла, что мужчина может истерить, размахивать руками и повышать голос. Да, это я про Лиама. Тихий и настойчивый авторитет был для меня открытием.

Прерывистое дыхание выдавало мое беспокойство. Я взяла себя в руки и, несмотря на то, что руки иногда дрожали, я начала играть. Игра уже не была такой качественной, как в начале этого повторного прослушивания.

–Нет, нет.

Я отвела смычок в сторону, прикрывая гудящие струны левой рукой. Я не могла сказать ему, что не понимала, что именно он от меня хотел. Это был бы билет в один конец, из которого я бы никогда не выбралась и не участвовала бы в каких-либо оркестрах или концертах. Если музыкант не знает, что от него требуют – это конечная остановка его карьеры.