Эта цыпочка сумела вывести меня из себя менее чем за минуту, и ей хватило смелости отвергнуть меня — а я не совсем уверен, как с этим быть.

— Можешь теперь уходить, — она читает мои мысли, в ее голосе слышится небольшой надрыв.

Что, бля, не так с этой цыпочкой?

— Расслабься, — выдавливаю из себя. — Я ухожу.

Быстро возвращаюсь обратно к своему столу, и на идиотских лицах обоих моих дружков светится довольное выражение. Я отодвигаю свой стул, отвечая им сердитым взглядом.

— Было не похоже, что все прошло хорошо, — осмеливается выдать Дилан.

— Отвали.

— Это не Вайолет? — спрашивает Зик.

— Нет, — я раскрываю учебник по топографии. — Не Вайолет.

— Эй, ОзМэн, — говорит задумчиво Дилан. — Держу пари, если ты вернешься туда и начнешь клеиться к ней, она смогла бы хвастаться об этом неделями. Дай ботанке причину жить.

Почему-то я в этом сомневаюсь.

— Сперва ей нужно хотя бы ненадолго оторваться от книги, чтобы обратить на меня внимание.

— Спорю, ты не смог бы довести ее до того, чтобы она обкончала свои белые панталоны.

— Ни фига подобного. Такое было бы сложно?

Зик смеется.

— Давайте по чесноку, она носит не панталоны, а скорее, пояс целомудрия.

Не то чтобы я возражаю против белых панталон; все они соскальзывают вниз по бедрам женщин одинаково: медленно и с приятным удовлетворяющим звуком, когда они соприкасаются с полом.

Я со знанием дела ухмыляюсь.

— Да, наверное.

— Как думаешь, она девственница? — Дилан озвучивает свои мысли вслух.

Зик тихо ржет, глядя через его широкие плечи в направлении библиотекарши, которая идет по периметру зала. Он понижает голос.

— Черт, еще какая девственница; посмотри на нее. Она будет наверняка плакать после оргазма, когда, наконец, примет его по…

— Ну все, хватит, — я резко обрываю его; даже у меня есть свои нормы, когда речь идет об оскорблении женщины. Конечно, они не высоки, но у меня есть несколько, и унижать их сексуально является одним из них. — Ты ведешь себя как придурок.

Я бросаю на девушку еще один взгляд через плечо, мой тон смягчается. Она действительно вроде как миленькая.

— Кроме того, почему тебя это вообще волнует?

— Нисколько. Просто говорю, что, несмотря на твое чертово бахвальство, ты не смог бы добиться того, чтобы эта цыпочка переспала с тобой, ручаюсь за это, — он кивает головой в ее сторону. — Я видел, как она вздула тебя, и это не то, что ты привык получать.

Правда. Возьмите, к примеру, прошлую ночь: мне не понадобилось прилагать почти никаких усилий, чтобы трахнуться на заднем дворе ледового дворца по хоккею. Пару словечек, несколько кокетливых улыбок, и, прижавшись к наружной стене здания, я уже трахаю какую-то девчонку, которая даже не сказала мне своего имени.

— …и спорю, ты не смог бы добиться, чтобы ее рот оказался на какой-либо части твоего тела. Я даже заплачу тебе сто баксов.

Погодите. Отмотаем назад.

Сотня баксов?

Это привлекает мое внимание, и я резко вскидываю голову. Почему?

Потому что я на мели.

Правда в том, что я не рос, учась в лучших школах. Я изначально был талантливым борцом, но не мог позволить себе дополнительные тренировки; у нашей семьи не было денег. Когда я учился в средних классах, моя сестра получила свою первую настоящую работу сразу после окончания школы, но вскоре была втянута в судебную тяжбу — детали, в которые я не буду вдаваться — и это уничтожило значительную часть пенсионных сбережений моих родителей.

Деньги для борцовских клубов и колледжа пошли туда же.

Так что да, в отличие от большинства моих друзей мне не посчастливилось находиться здесь за счет глубоких карманов моих родителей. У меня нет безлимитных кредитных карт или ежемесячных карманных денег.

Не-а.

Возможно, мне был дарован талант от Бога прижимать противника к борцовскому ковру, но в финансовом отношении я вооружен только стипендией для спортсменов (которую я не могу прошляпить) и работой. Все верно. Работа.

Когда я не в классе, не на тренировке, или не занимаюсь, то надрываю свою задницу, работая до двадцати часов в неделю на вилочном погрузчике в ночную смену в каком-то допотопном складе пиломатериалов в пятнадцати минутах от кампуса. Эти деньги уходят за съем дыры, которую я делю со своим товарищем по команде Зиком, футболистом по имени Паркер и его двоюродным братом Эллиотом.

Работа помогает оплачивать расходы, которые стипендия и мои родители не могут покрыть — коммунальные услуги, газ и продукты — и мало что остается на что-то еще.

И если кто-нибудь узнает, то мне капец.

Формально я не должен работать; мой контракт с Айовой запрещает это. Но ничего не могу с этим поделать, приходится работать, как правило, по ночам, когда мне следует спать, учиться, и расслаблять тело.

Тело, которое регулярно сносит удары и является моим единственным билетом на получение образования в «Большой Десятке»³.

Дополнительные пару тысяч штук в год в качестве учебного стипендиатского пособия — их спонсирует страховая компания, на которую работает мой папа — но я реально мог бы воспользоваться деньгами, которые Зик только что предложил, даже если это всего лишь сто баксов.

Поэтому…

Я ловлю себя на том, что снова изучаю девчонку, разглядывая ее с возобновленным интересом. Застегнутый на все пуговицы кардиган. Серьезное лицо. Гладкие, темные волосы. Рот вытянут в прямую линию, а розовый кончик языка высовывается из уголка, бесспорно от сосредоточенности.

Полагаю, несколько секунд я смог бы стерпеть ее рот на своем.

Я одариваю Зика пренебрежительным кивком, и, зная, что он заплатит, говорю:

— Давай пятьсот, и мы договорились.

Он фыркает.

— По рукам.

Откинувшись на спинку кресла, мой товарищ по команде скрещивает свои огромные руки, подгоняя меня щелчком пальцев.

— Лучше поторопись к ней, Казанова, прежде чем она застукает, что ты пялишься и убежит, поджав хвост меж плотно сжатых ног.

Глава 2.

«Девчонка, которую я подцепил прошлой ночью,

проснулась сегодня утром,

перевернулась, взглянула на меня и сказала:

— О, слава Богу, ты секси, — затем снова уснула».

Себастьян

— Мне казалось, мы уже выяснили, что я не репетитор.

Девчонка сгорбилась над учебником, держа маркер над правым его краем. Она по-прежнему не подняла глаз, но, по крайней мере, заметила меня, прежде чем мне пришлось принять решительные меры: прочистить горло и постучать по столу.

Я посчитал это прогрессом.

— Верно. Это я уяснил, когда в первый раз подошел.

Ее неоновый маркер застывает, зависая над раскрытой перед ней книгой. Она тут же его закрывает, вынимает из уха наушник, держит его на весу и ждет, когда я что-то скажу.

— Могу я чем-то помочь?

Она наклоняет голову в сторону, ожидая, слушая, что я скажу, но продолжает читать.

Я решил пойти ва-банк.

— Мне нужно, чтобы ты меня поцеловала.

Ничего.

Никакой реакции.

Не артачится, не краснеет, не комментирует.

Как если бы такого рода вещи происходили с ней регулярно.

— Ты вообще посмотришь на меня, черт подери?

Сработало; это привлекает ее внимание.

Голова приподнимается, длинный каштановый хвостик каскадом падает на ее правое плечо, она изящная и утонченная.

Ее глаза ярко-голубые, ресницы длинные.

Наши глаза встречаются.

Взгляды пересекаются.

Сердцебиение ускоряется.

Какое бы чертово клише вы бы тут не ожидали — они все достали, и, тем не менее, вот оно самое. Она смотрит на меня настороженно, эти голубые глаза неприветливо сужаются.

Ее ноздри раздуваются от беспокойства.

Совсем не обнадеживающе.

После долгого затяжного молчания она отводит взгляд, вставляет обратно наушник, опускает голову и возобновляет прерванное занятие — непринужденно чиркать маркером на лежащем перед ней листе.