Родители рассказывали, что я периодически выдавала что-нибудь эдакое на английский манер. К примеру, тыкала пальчиком в холодильник и говорила «фри», то есть почти fridge[2]. Хотя не исключено, что меня просто манила картошка фри уже в ползунковом возрасте…

В общем, я везде лезла, не только в холодильник. Наверное, Фарушку папа придумал, когда понял, что с именем он промахнулся. «Доча, – вечно приговаривал папа, когда я совала свой нос куда не положено, – называли тебя в честь высшего чувства, а получилось, что Люба от слова любопытство».

А я не считаю, что любопытство – это что-то отрицательное, наоборот. Эта черта эволюционная! Вот не было бы Колумбу любопытно, что там, на той стороне Земли, не видать бы нам сегодня МакДональдса и Голливуда. Правда, тогда б индейцы были счастливы…

– Дома где? – уточнила я на всякий случай.

– В Сергиевом Посаде, конечно. Где же ещё?

Да где угодно! – подумала я, но ничего не сказала.

– Папулечка, а ты мог бы мне помочь?

– Конечно, Фарушка! Что надо?

– Проверить «пальчики», в смысле отпечатки пальцев, – игриво сказала я. – Как ты думаешь, если человек коснулся ручек кожаной сумочки, они могут остаться?

– С чего ты взяла, что я с этим тебе помогу? – невинно осведомился папа.

Я пнула в раздражении ведро для бумаг под столом. Ну, с родной-то дочерью можно не придуриваться! Горбатого могила исправит.

Впрочем, кем именно работает мой папа, я не знаю до сих пор. Хотя догадываюсь. В пять лет, когда папа уходил на работу, я случайно вытащила у него из кармана малюсенький пистолет. Я очень обрадовалась, что как в кино, а родители чуть не поседели. Кричали: «Отдай, отдай». А я смеялась, убегала и говорила, что я «ханхстер, и отдам только за денежку».

На вопрос, кто мой папа, мама всегда отвечала: «Инженер». Я спрашивала, где он работает, но мама поджимала губы: «Мы об этом не говорим». Папа мог уйти на работу в воскресенье вечером и прийти в пятницу следующей недели подозрительно загорелым, несмотря на зиму, и привезти в подарок, к примеру, сомбреро. Или неопознанные восточные сладости с арабской вязью, или засушенного огромного паука больше моей ладошки, или бусики из косточек неизвестных ягод.

Иногда папа был элегантным, иногда натуральным дворником. Главное, что он был весёлым и классным папой, пока не уехал в командировку, когда мне было пятнадцать, и исчез. На семь лет. Мама украдкой плакала по ночам, я просыпалась и бежала её успокаивать. Но как я ни допытывалась, что случилось, мама молчала круче всех партизан на свете. Правда, стала болеть гипертонией. Я была в растерянности, даже не уверена была, уезжать ли мне поступать в Москву, но мама настояла и выпроводила меня в большую жизнь.

Чувствуя себя обманутой сиротой, я была на папу зла, уверенная, что он нас бросил, как последний трус, ничего не сказав. Но когда я закончила университет, папа явился, постаревший и какой-то совсем другой: не сияющий улыбками обаятельный и гибкий шкаф среднего роста, а худой, коричневокожий, похожий на бедуина, с седым европейским ёжиком и едва уловимым акцентом.

Мама обрадовалась, снова плакала и целовала его, как безумная. Позже они всё равно развелись: привыкли жить друг без друга.

Я со скандалом требовала объяснений. Но оба родителя заявили строго: «Тебе лучше не знать!» Садисты какие-то, честное слово. Года три я на папу сердилась и отвергала все его попытки поучаствовать в моей жизни, ведь к тому времени я уже научилась быть самостоятельной и пробиваться везде, где нужно. А потом оттаяла. Всё-таки папа. У меня другого не будет.

Правда, он снова периодически исчезал, привозил неожиданные подарки, а в свободное от секретов время делал вид эдакого почти пенсионера-инженера-дурачка с зарплатой в три копейки, кормя и дрессируя всех собак, кошек и голубей в своём дворе.

– Папа, мне очень надо! – требовательно сказала я. – Вопрос жизни и смерти!

– Во что ты ввязалась, кукла маленькая? – нахмурился, судя по голосу, папа.

«Кукла маленькая» по отношению ко мне – это балда стоеросовая или любое другое ругательство по выбору.

– Ни во что. Пока, – многообещающе ответила я.

– Я же всё равно узнаю…

– Вот поэтому лучше помоги узнать, не известен ли всяким там службам человек, который спас мне жизнь вчера в метро.

– Подробнее, – строго сказал папа.

И я рассказала в цветах и красках про вчерашнее приключение, трижды обозванная «куклой маленькой» в ответ.

– Зачем тебе это надо? Человек явно уходит от знакомства, – сказал папа.

– Ну, папуля, ну, пожалуйста, – канючила я, как в детстве, потому что на него это действует, – ну, я сегодня ночь не спала, думала о нём, я просто если узнаю, что это не бомж, а кто-то там, какой-то там, я не буду пытаться отблагодарить. И лезть не буду, честно-пречестно. А если человек бедствует? Если он скромный, нищий, бомжеватый герой, которому не на что колбасы купить? А у меня в сумке вчера двести тысяч было налом, и печати, и документы! Вот есть же народная мудрость, что надо делиться. Так я ему хоть немного денежки подкину. Я не могу не отблагодарить, умру просто!

– Умрёшь ты скорее от любопытства, – вздохнул папа в трубку.

– Ну, ты сам виноват, назвал меня Любой. Надо было Надеждой назвать…

– Угу, тогда бы ты непременно Ленина себе нашла или сама бы слепила, – буркнул весело папа.

Чувствуя послабление, я надавила на больное и сказала жалостливо:

– Ведь ты так долго мне ничем не помогал… – И добавила голосом сиротинушки: – А мне и попросить было не у кого…

– Ну хорошо, – выдавил папа. – Где там твоя сумочка?

Уррраа!!! Сработало!

– Я тебе привезу! – воскликнула я, забыв на радостях, что «Феденька» в ремонте.

– Нет уж, я сам заберу и проверю. Если есть что проверять, – пообещал папа. – Буду у тебя в шесть.

– Спасибо, папуля! – пропела я в трубку. Отбила звонок и, довольная, станцевала ритуальный танец шамана-вождя, попавшего копьем в глаз динозавру. Йахууу!!!

Папы всякие нужны, папы разные важны! Секретные так тем более…

Папа сказал, что позвонит утром. И я ждала, сидя в офисе, как на иголках, толком не понимая, зачем мне всё это нужно. Я отменно волновалась, поедая экспериментальные шоколадные сырки с новыми добавками. От лимонной скривилась, киви тоже не пошло, а вот перетёртая с сахаром смородина и клюква очень даже понравились. Хотя с чистым, без примесей творожным чудом в шоколаде по советской ГОСТовской рецептуре, которую я выискала всеми правдами и неправдами, ничто не сравнится!

Папа позвонил в десять утра, когда мой стол был завален бумажками от сырков, а блокнот исписан заметками «для нашего дядюшки»-технолога.

– Он не из наших, – сообщил папа.

– Ой, – я опешила, – значит, из тех, кого вы ловите?

– А кто тебе сказал, что я кого-то ловлю? – невинно спросил папа.

– Ну пап…

– Нет.

– Как так?!

Бабамс, с моего стола упал дырокол. И в голове где-то так же грюкнуло, ведь в ней уже была нарисована грандиозная история суперагента под прикрытием, красочного шпиона, Джеймса Бонда… А он, выходит, просто бомж?

Здравствуйте, приехали! А каратэ? А огненный взгляд?!

Я даже похолодела. Но тут папа сказал следующее:

– А вот так, Фарушка. И я предлагаю тебе расслабиться и прекратить какие-либо поиски и попытки вознаградить «бедного» героя, потому что герой он так себе…

– Кто это? – спросила я, затаив дыхание.

– Рафаэль Маркович Гарсия-Гомес, его отец из обрусевших испанцев, кстати, состоятельный человек… Гарсия-Гомес младший учился с тобой в одной школе в Ярославле, только на четыре года старше. Ты, наверное, и не помнишь такого. И для краткой справки: Гарсия-Гомес младший привлекался три года назад по делу об автомобильной аварии с летальным исходом. Он был виноват. Пьяный за рулём. Дело быстро замяли, но виновник, видимо, пустил свою жизнь под откос. Так бывает. Предположительно спился.