Пальцы медленно погладили нагревшуюся поверхность кружки. Интересно, будут ли ощущения иными, когда его мир полностью поглотит тьма? Впервые за его сознательную жизнь Кастиэлю больше не нужны очки, а ведь как часто он мечтал прежде хоть однажды взглянуть на окружающее без тонкой преграды линз. Очки забытыми валяются где-то здесь на столе, а он уже почти не видит силуэт холодильника в углу, контуры стула напротив, призрак человеческой фигуры в проёме дверей…

— Дин!

Мозг сопоставил знакомый запах и смутный образ с молниеносной быстротой, и Кастиэль вскочил с места, болезненно ударившись коленом о край стола. Зашипел рассерженным котом, а в следующий миг ощутил прикосновение тёплых ладоней, настойчиво заставлявших опуститься на стул. Тихий шелест одежды рядом, тяжесть упавших на плечи рук и ветерок дыхания на щеке.

— Как ты мог мне не сказать?

Мягкая укоризна в приглушённом волнением баритоне мурашками бежала по телу – ласковая и тёплая, словно уютный плед в комнате Дина. Он часто засыпал там после занятий, а просыпаясь, обнаруживал себя с головы до ног закутанным в него. Грубоватый реалист Дин временами мог становиться таким уютным романтиком. Ныне этот плед перекочевал в его спальню, подаренный на новоселье и до сих пор согревающий особенно холодными ночами – один из немногих приветов из прошлого.

— Я… — он липким комком сглотнул растерянность и слабость и честно признался: — Я не хотел, чтобы из-за меня ты отказался от своей мечты.

Рука с плеча переместилась. Скользнула по небритой щеке – Кастиэлю теперь затруднительно самому возиться с бритвой – прошлась кончиками пальцев по высоким скулам, запуталась в отросших волосах. Ещё недавно он отдал бы за подобную невинную ласку весь мир с половиной жизни впридачу, но сейчас она таила в себе глубоко затаённую грусть. Дин жалел его?

— Придурок ты, Кас, — выдохнул Дин и, немного повозившись, сел на пол рядом и устало привалился лбом к его колену. — Почему я вечно должен тебе доказывать, как ты важен для меня?

Тихий судорожный вздох – и звон упавшей на пол чашки. Он опять в замешательстве утратил координацию движений и нечаянно столкнул с края недопитый чай. Жёгшее смятением прикосновение тут же исчезло, и он услышал шорох веника по полу и звон собираемых в совок осколков – слух с некоторых пор обострился во много раз. Кастиэль не пытался встать и помочь, ибо точно знал, что от него в подобного рода работе проку ноль – многократно доказано опытным путём. Гавриил десятки раз убирал последствия его порывов к самостоятельности, но со временем эти опыты не становились менее болезненны.

— Со мной всё в порядке, правда, — торопливо заговорил он, стоило Дину отправить мусор в корзину. — Гавриил не должен был вызывать тебя из Рима.

— Дело не в нём, — оборвал его Дин, и в голосе его слышались незнакомые нотки волнительной решимости. — Я сам решил вернуться.

— Почему? — сердце замерло в груди испуганной птицей и ухнуло в бездонную пропасть, стоило прозвучать ответу.

— К чёрту фотографию, — хрипловато признался Дин. — Мне не хватало там тебя.

Комментарий к Глава 9. Замкнувшийся круг

https://vk.com/photo-156701226_456241797

========== Глава 10. Осенённые крылом счастья ==========

Незаметно наступила очередная весна, а вместе с нею в их жизнь пришло нечто невесомо-призрачное, сродни ускользающему поутру сну. Дин вернулся в мастерскую Сингера, но его успехи на почве фотографирования наконец сдвинулись с мёртвой точки. Один из столичных журналов неожиданно опубликовал серию его римских фотографий, и Кастиэль радовался вместе с другом, жалея лишь о том, что не мог увидеть снимки собственными глазами. Дин неловко отшучивался насчёт «сентиментальных соплей», как он называл те свои работы, но по голосу чувствовалось, что он ошеломлён и счастлив ничуть не меньше.

На фоне подобного грандиозного события как-то затерялись их мелкие перебранки из-за переезда Дина в квартиру Кастиэля. Винчестер молча выслушал претензии по поводу самовольно отосланного им назад в Лондон Гавриила и нанятого в кафе временного работника, а потом оттолкнул недовольно ворчавшего Каса и, подхватив подмышку путавшегося под ногами Гадриэля, принялся разбирать свои чемоданы. Иногда он мог быть чертовски упрям и бесчувственен по отношению к обидам друга, но именно это видимое безразличие придавало его поступкам радовавшей душу естественности – Кастиэль не ощущал себя обязанным, с какой точки зрения не смотри на происходившее. Напротив, душу радовали наполнившие его жильё звуки: плеск воды в ванной, немелодичное мурлыканье Дина во время бритья, перестук посуды в мойке после обеда и сытое урчание устроившегося на коленях нового жильца Гадриэля. Собственные проблемы уже не казались настолько всеобъемлющими, а улыбка случайно сталкивавшегося с ним в дверных проёмах Дина сияла в душе ярче солнца.

— Зачем ты это делаешь? — в сотый раз пытался добиться правды Кастиэль, но получал в ответ либо неловкое молчание, либо привычно шутливое «Придурок». Дин стал на редкость неразговорчив, но от его неразговорчивости не было неуютно. Напротив, чувствовавший теперь намного тоньше Кас кутался в ауру его умиротворения, словно в подаренный некогда плед, и впервые за долгое время вообще не задумывался о своей инвалидности.

В мае пришло письмо от Чака, и Дин долго ворчал, прежде чем согласился прочесть послание вслух. «Козёл», - вынес он окончательный вердикт, а потом добавил почти сердито: «Чёрта с два ты попрёшься в эту тьмутаракань». Кастиэль лишь усмехнулся в ответ – ему даже не требовались слова, чтобы в сотый раз признать эгоизм отца, отреагировавшего на дошедшее наконец до него известие о слепоте сына пожеланием «надеяться на милость бога» и предложением принять участие в его «священной миссии». Внутренне Кас радовался скорее реакции Дина, чем собственному равнодушию на невнимание близкого человека. Он разучился называть старшего Новака отцом примерно к пяти годам.

А потом пришёл июнь, и на очередном обследовании у врача они неожиданно услышали вполне благоприятные прогнозы. Мир не стал в одночасье ярче, а лето не обрело привычные краски, но поселившаяся в душе Кастиэля надежда отражалась тихой улыбкой на губах вечно маячившего рядом Дина. В этом отвоёванном у болезни пространстве Кас ощущал себя почти счастливым – теперь у него была обретённая с возвращением друга уверенность в своих силах, было его старое увлечение кулинарией, которому не являлось помехой даже как прежде неважное зрение, и наконец был Дин, каждый день возвращавшийся в их общую квартиру и чувствовавший себя там как дома. Кас почти не задумывался в то время о завтрашнем дне, он просто дышал полной грудью и наслаждался днём сегодняшним, не замечая, как часто взгляд Дина застывал на соседе по квартире, жадно впитывая каждую заострившуюся черту бледного лица. А потом того прорвало.

— Кас, я должен тебе кое-что сказать, — решительно заявил он однажды во время завтрака, и окружающее вдруг замерло для ошеломлённого его тоном Кастиэля. В тот миг он будто умер в душе, ощущая уходившую из-под ног землю. Не то чтобы он не ожидал однажды утратить иллюзию счастья – он всё-таки был реалистом – но подсознательно настолько отчаянно оттягивал момент, чтобы быть к нему теперь готовым в полной мере. А Дин вдруг осторожно уложил ладонь поверх его дрогнувших пальцев и всё тем же серьёзным тоном произнёс: — Наверное, ты меня возненавидишь, но я больше не могу молчать. Я люблю тебя.

Короткая фраза прозвучала ударившим с ясного неба громом, и мигом насытившаяся статическим электричеством квартира засияла для полуслепого хозяина почти как новогодняя ёлка с единственным отчётливо видимым объектом в центре. Кастиэль элементарно не поверил своим ушам, и ещё некоторое время продолжал молчаливо пялиться куда-то в солнечное сплетение сидевшего напротив Дина, ожидаемо принявшего его безмолвие за красноречивое подтверждение своим словам. С тяжёлым судорожным вздохом он поспешил убрать руку и попытался подняться, но в запястье внезапно вцепились чужие пальцы.