Удовлетворять любопытство можно, заглядывая в раздевалки и душевые. В бани не рекомендуется до исполнения совершеннолетия – там горячая атмосфера, и размытая паром фантазия может нанести не солнечный, но вполне ощутимый удар пахучим веником в лучшем случае; в худшем – тазиком, благоухающим мылом «Махарани», что впоследствии ослабляет влечение неокрепшего организма к женскому полу вообще. Но нет в мире более высоких ценителей прекрасного, чем малышня: образы фей, попавших в кадр детства, остаются молодыми навсегда и не стареют в памяти, облепленной чудным видением. Что по сравнению с этим восторг и переживания археолога, разглядывающего череп Нефертити! Это вам не окна мыть в спортивном трико! Это вам не два часа бриться! Это надежда случайного попутчика в дороге, вспышка окна в вагоне поезда дальнего следования, стремление собственного «Я» через ноль времени к «Мы». На границе здравого смысла часовые стоят с одной стороны. Не многие женщины знают об этом и с волнением надевают на лицо вечернюю маску (то бишь макияж).
Бассейн с вливающимися сюда курортниками и вытекающими отсюда последствиями всегда привлекал ребят, а платный вход и ограда лишь подстегивали желание, и всегда обеспечивалось наличие дыр в заборе и бюджете. Путь к нему (бассейну) лежит через озеро, по берегам которого принимают солнечные ванны камуфляжные толстые бабки в утепленных ядовито-зеленых рейтузах для соблюдения нравственности. Они рьяно обсуждают девушек в бикини и парней с волосатой грудью без маек. Узкотерапевтическая старость не может найти оправдание молодости. Поэтому, пробираясь по берегу озера, кто-то из друзей Рика совсем не случайно наступил на подозрительную колыхающуюся кочку – она оказалась окопавшейся за кустом бабкой, которая с недовольным хрюканьем вскоре приобрела естественный вид, и глаза ее, наконец, перестали напоминать военно-полевой бинокль. Сопровождаемые ее ласковыми пожеланиями, Рик и К0 добрались наконец до бассейна и направились в душевую. Недавно сколоченная, она пахла скипидаром сосновых досок, которые под лучами солнца пускали янтарные слезинки смолы, но постоянно омываемая водой, не приклеила еще ни одну, похожую на обеденный кисель в санатории, задницу отдыхающего.
Здесь стоял дух чужого пота и еловых шишек. Обследовать место пребывания нужно всегда – можно найти рубль или булавку (нужно надеяться – намного безопаснее, чем копаться в чужих карманах – руки могут оказаться коротки, а карманы глубоки). Жадность и зависть – второй порок после привычки, а равнодушие по сравнению с ними – обычный нож гильотины, на который можно смотреть, а можно и отвернуться. Юность, если находит, всегда поделится чужим – в ней всегда горит огонь революций. Лазейку нашел Ширитов – вечный демагог и женоненавистник. Если знакомая девушка с кем-нибудь поговорила, у него сразу находилась порочащая ее информация. Удивительно, что позднее он женился. Многие, обладая меньшей информацией, не женятся. Это или брезгливость, или страх насмешек за спиной. Многие получают настоящие удары и безразлично ходят с кинжалами в спине, как новогодние ежики. Целомудрие – не противозачаточное средство. Женщин не надо открывать – поверьте себе и пользуйтесь одеколоном.
Душевую разделяют доски на мужскую и женскую половины (доски, положенные горизонтально, могут их соединить). В одной из них обнаружился сучок, который легко вынулся, образовав отличный смотровой глазок, как раз на уровне детских глаз (а у детей глаза всегда на уровне). С величайшей осторожностью обезьян, подкрадывающихся к удаву, чтобы его пощекотать, любопытные пацаны приникли к открытому каналу сообщений с другим миром. До боли стало завидно муравью. Стесняясь показать друг перед другом интерес, пацаны молча толкались и боролись за одноглазое место. Возня напоминала схватку регбистов за не брошенный еще под ноги мяч. Декорации могут быть разные, но так будет всегда. Кто и что там увидел – неизвестно, но подглядывать за теми, кто подглядывает, – стоит дороже, это точно.
Под струями душа двигались убийственно-оглушающие формы, но никто и не думал вызывать скорую помощь – там такие же, только одетые, а значит, и строгие, и вредные. За грубо отесанными досками плавали и порхали два треугольника – золотистый и черный, едва различимые сквозь водяную завесу, они соперничали друг с другом в красоте, напрашиваясь на аплодисменты. Затем оттуда в отверстие просунулся палец, обычный палец, мягкий, как несваренная сосиска, со сломанным ногтем и белой чайкой на его розовой поверхности, палец взрослой женщины – и атас! – сделал несколько сгибательных движений, словно хозяйка подзывала свою собачонку к ужину, к ноге, мол, и жди косточку! В мужской половине стало тихо, будто там разорвалась вакуумная бомба. За перегородкой послышался шепот, затем смешок, прыск…
Куча мала толкалась у двери, не помещаясь в нее целиком и, подгоняемая неизвестным злобным дрессировщиком, забилась, дрожа в дальний угол за бассейном, сжалась, как пороховые газы от выстрела в упор, – остались глаза, направленные в сторону раздевалки в ожидании последнего смертельного номера. Вскоре дверь распахнулась и оттуда вышли две симпатичные женщины в халатах и шлепанцах, весело переговариваясь, они прошли к своим лежакам и томно развалились под зонтиками. Ширитов первый членистоного потянулся, Борисенок и Рик тоже встали, и остальные очухались, – теперь они уже могли идти домой, и по пути долго обсуждали: как так могло случиться, что обе они брюнетки. Это остается тайной до сих пор.
Жажда открытия и страх неизвестного – вот два полюса жизни.
За священником идут покорители.
Чужая кровь – необходимый элемент
мерцания грязных душ.
Поток воды рождает песню
под знойным солнцем пустыни -
В ледяной воде трудно петь.
Песня – это пыль выжженных дорог, пройденных босиком, и сердце, просвечивающее сквозь лохмотья бродяги. Толик был «Гитлер», они были похожи, только у одного были усы, у другого их не было. Зато у уличного был свой сарай, ему его подарил отец; хоть и ветхий, но ценный подарок отца сыну – единственный жест милиционера, не нуждающийся в адвокате. Привязать к себе сына можно и мотоциклом, а цепью – только к собачьей будке. «Гитлер» любил возиться в своем логове, мастерил там приемники и велосипеды, допоздна колдовал над схемами и диодами, заставляя невидимые нейтроны бесплатно бегать по проводам, своими действиями он напоминал Чумака или Кашпировского – те были иллюзионистами и якобы удаляли опухоли, а Толик однажды удалил питание от магазина, и приехавшая опергруппа чуть самого его надолго не удалила; спасла принадлежность его отца к «касте» – его простили. Видимо, разочаровавшись в опытах с электричеством, он стал пить вино, оно медленно, но с неизбежностью прихода зимы, красило его худеющее лицо в насыщенный цвет тумбочки из черного дерева, придавая ему дополнительное сходство с настоящим Шикльгрубером, считавшимся великим палачом, но в итоге убившим себя. А сколько лично он убил? А кто убивал? История – патина, треснувшая на обнаженном зеркале души. Толик лишь однажды проявил к девочке заинтересованность; решил, наконец, оправдаться перед обществом – не каждому даются такие изысканные триумфальные клички. Шел дождь, она шла по улице и думала о том, что опять ей влетит от мамы за мокрые босоножки. Неужели не придет время, когда она сама себе будет покупать все, что ей захочется? Зонтик не спрятал ее от дождя, и платье прилипло к телу, не давая возможности кокетливо его отдернуть. На груди четко обрисовалась кнопочка, неизвестная даже ушлому любителю погонять нейтроны, он и нажал на эту кнопочку и чуть отстранился, подозревая, что оттуда что-то может выскочить вроде чертика. Но чертик не выскочил даже из его собственных штанов. Это была бедная воспитанная девочка, и ему повезло; без миноискателя он мог бы нарваться на такой фугас, что и Люциферу не снился, и бежал бы он тогда по лужам со скоростью, завидной даже светлячку, в интимном парении налетевшему ночью не на светлячка, а на тлеющий окурок.
