Расфер владел этим инструментом, как художник. Резким и легким ударом оставлял яркую красную полосу на нежной молоденькой коже, не повреждая ее, но удар этот обжигал, как укус скорпиона, и жертва начинала выть и извиваться от боли. Но мог также дюжиной свистящих ударов содрать кожу и мясо со спины человека, обнажив его ребра и хребет.

И вот теперь он стоял надо мной и, ухмыляясь, гнул в руках длинный бич. Расфер любил свою работу и ненавидел меня со всей силой, какую только могли породить зависть и ощущение моего превосходства, основанного на уме и красоте.

Вельможа Интеф погладил мою обнаженную спину и вздохнул:

– Ты иногда так коварен, мой милый. Пытаешься обмануть того, кому обязан быть верным до гроба. Кому ты обязан самим своим существованием. – Он снова вздохнул. – Почему ты заставляешь меня заниматься такими неприятными вещами? Тебе следовало бы знать, что бесполезно обращаться ко мне с такой просьбой и вступаться за двух молодых глупцов. Это смехотворная попытка, но мне кажется, я понимаю, почему ты сделал это. Ребяческое сочувствие – одна из многих твоих слабостей, и в один прекрасный день оно может стать причиной твоей гибели. Однако временами это несколько забавляет и даже умиляет меня, и я был бы готов простить тебя, если бы мог посмотреть сквозь пальцы на то, что ты чуть было не обесценил порученный тебе товар. – Он повернул мою голову так, чтобы я мог ответить ему. – За это ты будешь наказан. Ты понимаешь меня?

– Да, мой господин, – прошептал я и попытался разглядеть кнут в руках Расфера.

Однако вельможа Интеф снова повернул меня к себе и обратился к палачу:

– Половчее, Расфер, не порань кожу. Я не хочу испортить такую великолепную чистую спину. Для начала хватит и десяти ударов. Считай вслух.

Я был свидетелем того, как сотни несчастных подвергались такому наказанию, и некоторые из них были воинами и даже прославились героизмом в сражениях. Никто из них не мог сдержать крика под кнутом Расфера. Во всяком случае, лучше было и не пытаться. По его мнению, молчание жертвы бросало вызов его ловкости. Я хорошо знал это, потому что не раз проходил этой дорогой горя. Нужно было проглотить свою гордость и как можно громче воздать должное искусству Расфера. Я набрал в легкие воздуха и приготовился.

– Один, – прохрипел Расфер, и бич просвистел в воздухе.

Как женщина со временем забывает о родовых болях, так и я забыл острую боль от удара кнута и закричал даже громче, чем рассчитывал.

– Тебе повезло, Таита, – прошептал Интеф мне в ухо. – Я приказал жрецам Осириса осмотреть товар прошлой ночью. Все в порядке.

Мое лицо скривилось, но дело было не только в боли – я с отвращением подумал о том, как эти похотливые козлы щупали своими пальцами мою маленькую девочку.

Расфер придумал свой собственный ритуал наказания для того, чтобы и он, и его жертва могли полностью насладиться происходящим. После каждого удара он неторопливо обегал вокруг беседки и хриплым голосом выкрикивал приветствия и похвалы самому себе, высоко подняв бич, как во время военной церемонии. Описав круг, снова вставал возле жертвы и заносил кнут.

– Два! – И я снова завопил.

Одна из служанок Лостры ждала меня на террасе перед моим жилищем, когда я, выйдя из сада и хромая от боли, поднялся по лестнице.

– Моя госпожа требует тебя к себе немедленно, – сказала она вместо приветствия.

– Передай ей, что я не расположен к беседе, – сделал я попытку избежать разговора, крикнул мальчику-рабу, чтобы тот перевязал мне раны, и поспешил к себе.

Я был не в состоянии предстать перед Лострой. Меня приводила в ужас мысль о провале моей миссии: теперь мне придется заставить ее посмотреть в лицо реальности и убедить в невозможности любви с Таном.

Черная рабыня последовала за мной, с кокетливым ужасом разглядывая алые рубцы.

– Иди и скажи госпоже, что я изранен и не могу прийти к ней сейчас, – резко бросил я через плечо.

– Она предупреждала, что ты постараешься увильнуть, и приказала оставаться с тобой, пока ты не придешь.

– Ты – наглая рабыня, – строго укорил я ее, пока мальчик обрабатывал мне спину мазью моего собственного изобретения.

– Да, – с усмешкой согласилась нахальная девчонка. – Но и ты такой же. – Она легко увернулась, когда я вяло попытался шлепнуть ее. Лостра слишком мягко обращается со своими служанками.

– Иди скажи госпоже, что я приду к ней, – сдался я.

– Она приказала мне подождать и убедиться в этом.

И вот через некоторое время мы с ней прошли мимо охранников внутрь гарема. Охранники были евнухами, как и я, но, в отличие от меня, эти крупные бесполые существа прославились своей силой и свирепостью, несмотря на большой вес, а может быть, именно из-за него. Однажды я воспользовался своим влиянием на господина, чтобы обеспечить им тепленькое местечко, поэтому они уважительно приветствовали меня.

Женская половина дворца была далеко не так роскошна и удобна, как покои мальчиков-рабов, и всякому, кто оказывался там, становилось ясно, что́ в действительности интересовало вельможу Интефа. Гарем представлял собой группу зданий из саманного кирпича, окруженную высокой глинобитной стеной. Единственным украшением его служили сады и росписи, сделанные Лострой и ее служанками с моей помощью. Жены визиря были слишком толсты и ленивы и слишком увлечены скандалами и интригами между собой, чтобы тратить силы на другие занятия.

Покои Лостры располагались у главных ворот. Их окружал небольшой красивый садик, где в пруду плавали лилии, а в клетках, сплетенных из расщепленного бамбука, пересвистывались певчие птицы. Глинобитные стены домика украшали яркие росписи с видами Нила, изображениями птиц, рыб и богинь, которые она сделала с моей помощью.

Ее рабыни молча толпились в дверях домика. Многие из них перед этим плакали. На лицах виднелись следы слез. Я протолкался через толпу в сумрачную прохладу передней и услышал всхлипывания госпожи во внутренней комнате. Я поспешил к ней, устыдившись своей низости: ведь я пытался избежать того, чего требовал мой долг.

Она лежала на кровати лицом вниз, и все ее тело содрогалось от горестных рыданий. Она услышала, как я вошел, скатилась с кровати и бросилась ко мне:

– О, Таита! Тана отсылают прочь из города. Фараон прибывает к нам завтра, и отец добьется, чтобы он приказал Тану отправить свою флотилию вверх по реке к Элефантине и порогам. Я больше никогда не увижу его. Лучше умереть. Брошусь в Нил, пусть крокодилы сожрут меня. Я не хочу жить без Тана… – выпалила она в одном долгом вопле отчаяния.

– Тише, тише, малютка, – говорил я, словно укачивая ее. – Откуда тебе известны такие страсти? Может, ничего страшного не случится.

– О, случится, Тан прислал мне письмо. Брат Крата служит в личной охране отца. Отец каким-то образом узнал обо мне и Тане. Он знает, что мы были в храме Хапи одни. О, Таита, отец присылал жрецов осмотреть меня. Эти грязные старики делали со мной ужасные вещи. Мне было так больно, Таита…

Я нежно обнял ее. Мне нечасто представляется такая возможность. Она забыла о своих ранах, и ее мысли снова обратились к любимому.

– Я больше никогда не увижу Тана, – заплакала она. Я снова вспомнил, как она молода. Еще почти ребенок, такой ранимый и совершенно раздавленный собственным горем. – Отец погубит его.

– Даже твой отец не может навредить Тану. – Я попытался успокоить ее. – Тан командует отрядом личной, избранной стражи фараона. Он человек царя. Тан подчиняется только приказам самого фараона, он под защитой двойной короны Египта. – Я не стал говорить, что, возможно, только по этой причине ее отец еще не погубил Тана. Вместо этого мягко продолжил: – Почему ты говоришь, что никогда не увидишь Тана? Ты будешь играть с ним в моем спектакле. Я постараюсь дать вам возможность поговорить наедине в перерыве.

– Теперь отец не допустит, чтобы спектакль состоялся.

– У него нет выбора. Если сорвет представление, то может вызвать неудовольствие фараона, а этим наверняка он рисковать не будет.