С этими словами Зи оставила меня. И с ее уходом разлетелись в прах все мои мечты о троне Вриль-я, а также и о всех тех политических и социальных реформах, которыми я хотел облагодетельствовать эту страну в качестве ее неограниченного государя.

После описанного разговора с Зи я впал в глубокую меланхолию. Тот интерес, который возбуждали во мне жизнь и обычаи этого удивительного общества, совершенно пропал. Меня теперь постоянно преследовала мысль, что я нахожусь среди народа, который, при всей своей внешней доброте ко мне и мягкости, во всякую минуту и без малейшего колебания может подвергнуть меня смерти. Добродетельная и мирная жизнь этих людей, вначале казавшаяся мне столь привлекательною, по сравнению с бурными страстями и волнениями нашего мира, теперь удручала меня своей скукою и однообразием. Даже ясная тишина этой, вечно освещенной, атмосферы способствовала к упадку моего духа. Я жаждал какой-нибудь перемены, все равно – будь то зима, буря, мрак. Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал.

Общественное устройство Вриль-я было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям в своих утопиях будущего человеческого счастья. Это было общество, незнакомое с войной и всеми ее ужасами; общество, где была обеспечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти. Громадный вопрос о труде, до сих пор считающийся у нас неразрешимым и ведущий к ожесточенной борьбе между классами, здесь был разрешен самым простым образом: упразднением рабочих как отдельного класса общества.

Удивительные механизмы, приводимые в движение новой силой, по своему могуществу и легкости управления далеко превосходившей все результаты, полученные нами от применения пара или электричества, под надзором детей, нисколько не утомлявшихся этой работой, скорее похожей для них на игры и развлечения… всего этого оказывалось достаточным, чтобы создать народное богатство, которое исключительно применялось к осуществлению общественного блага. Для развития пороков наших больших городов здесь не было почвы. Развлечений было множество; но все они были самого невинного характера. Увеселения не приводили к пьянству, буйствам и болезни. Любовь здесь существовала самая пылкая; но раз было достигнуто обладание любимым предметом, верность ее никогда не нарушалась. Разврат представлялся таким небывалым явлением в этом обществе, что слова для обозначения разных его видов приходилось искать в забытой литературе, существовавшей несколько тысяч лет тому назад. Всем, знакомым с нашими философскими и социальными науками, хорошо известно, что многие из приведенных здесь уклонений от обычаев цивилизованной жизни, представляют только воплощение идей, давно известных, осмеянных одними и горячо защищаемых другими; причем они частью были испробованы и еще чаще облекались в форму фантастических книг, но до сих пор не получили практического применения в жизни.

Описываемое общество сделало несколько других крупных шагов на пути к тому совершенствованию, о котором мечтали наши мыслители. Декарт был убежден, что жизнь человеческая может быть продолжена до так называемого возраста патриархов, и определял ее от ста до ста пятидесяти лет. И они не только достигли осуществления этой мечты великого мыслителя, но даже превзошли ее; потому что люди сохраняли здесь всю бодрость среднего возраста даже за пределами ста лет. С этим долголетием было соединено еще большее благо – постоянное здоровье. Все встречавшиеся между ними болезни легко поддавались целебному действию открытой ими силы природы, как разрушающей, так и восстановляющей жизнь, известной у них под именем вриля. Эта идея уже отчасти известна у нас на земле в виде разнообразных лечебных применений электричества и животного магнетизма, хотя ею много злоупотребляют легковерные энтузиасты и шарлатаны. Не распространяясь о сравнительно легком применении крыльев к летанию (подобные попытки с древних времен известны каждому школьнику), я перехожу теперь к самому чувствительному вопросу, от разрешения которого, судя по мнениям, высказанным за последнее время, со стороны двух самых влиятельных и беспокойных элементов нашего общества – женщин и философов, – зависит все дальнейшее счастье рода человеческого. Я подразумеваю женский вопрос.

Многие юристы допускают, что всякие разговоры о правах при отсутствии достаточной силы, чтобы отстоять их, являются одним из видов празднословия; и у нас на земле мужчина, по той или другой причине обладающий большею физическою силою, а также лучше владеющий оружием, как оборонительным, так и наступательным, если дело доходит до личной борьбы, в большинстве случаев может одолеть женщину. Но среди этого народа не может быть вопроса о правах женщин уже потому только, что Гай выше и сильнее своего Ана; к тому же, обладая в большей степени способностью сосредоточения воли, необходимой для полного проявления действия вриля, она вдобавок может еще подвергать его могучему влиянию этой силы, почерпнутой из самой природы. Поэтому все, что требуют наши передовые женщины для своего пола, в этом счастливом обществе уже неотъемлемо принадлежит им по праву сильного. Кроме такого физического превосходства, Джай-и (по крайней мере в молодости) превосходят мужчин и в своем стремлении к научному образованию; и из них состоит большая часть ученых, профессоров – одним словом, самая образованная часть общества.

Конечно, при таком общественном строе женщина (как я уже показывал) удержала за собою и самую главную привилегию – инициативу в выборе мужа. Без нее она, пожалуй, отказалась бы и от всех других. У меня являются не вполне безосновательные опасения, что если б и у нас на земле женщина обладала такими необыкновенными преимуществами, то, взяв себе мужа, она, пожалуй, обращалась бы с ним с крайним самовластием и тиранством. Не так поступали Джай-и: раз выйдя замуж и повесив свои крылья, они обращались в самых милых, покорных и нежных жен, забывающих о своих преимуществах и всеми силами старающихся угодить своему супругу; одним словом, превосходили все, что только могло создать пылкое воображение поэта в его картинах супружеского благополучия.

Перехожу к последней характеристической черте Вриль-я, отличающей их от нас и наиболее повлиявшей на сохранение мира и тишины в их общественной жизни, – это всеобщее между ними убеждение в существовании милосердного Божества и будущей жизни, перед которой их настоящее существование кажется столь кратковременным, что им просто жаль тратить его на помыслы о богатстве, власти и силе. С этим убеждением у них неразрывно связано другое: что им доступно только понятие о необъятной доброте этого Божества и невыразимом блаженстве будущей жизни, что делает невозможными всякие богословские диспуты по поводу неразрешимых в сущности вопросов. Таким образом, этому подземному обществу удалось достигнуть того, чего еще не достигала ни одна из существующих стран, озаренных солнцем: счастья и утешения, доставляемых религиею, при полном отсутствии всех тех зол и бедствий, которые обыкновенно сопровождают религиозную борьбу.

На основании всего этого следует признать, что жизнь Вриль-я, взятая в целом, несравненно счастливее нашей, на поверхности земли; и, представляя собою осуществление самых смелых идей наших филантропов, почти приближается к понятию о высших существах. Но, если бы взять тысячу из самых лучших и развитых граждан Лондона, Парижа, Нью-Йорка и даже Бостона и посадить их в это удивительное общество, я уверен, что менее чем через год они или умрут от скуки, или сделают попытку революции, направленной против общественного блага, и по просьбе Тура будут обращены в пепел.