— А зачем? Детей заводить не собираемся. А так — зачем? Удобнее без этого.

Вышло, что оправдываюсь. Замолчал. Закурил и вопросительно посмотрел на нее.

— У меня тоже. Детей то есть нету.

Она улыбалась.

— Отчего такой нестандарт?

— Ого! — сказала Юлька. — Ого! Левантийская непосредственность или русская бесцеремонность?

— Еврейское любопытство, — мне уже самому стало неловко — какое, собственно, мое собачье право?

Кажется, я все-таки заставил ее изменить свои планы. Вернее, это сделала моя левая нога.

— А, — сказала Юлька не без сожаления, — все равно собор красивее снаружи, чем внутри. Поехали кататься на vaporetto. По каналу Гранде.

Водный трамвайчик причалил к остановке очень скоро. Я только и успел зацепиться за рекламную фразу SHIPS, THAT PASS IN THE NIGHT и после нескольких вариантов перевода, стал повторять ее про себя, как мантру.

Напротив нас сидела юная японка с округлившимися от красоты глазами. А навстречу плыли гондолы, причем добрая половина была набита ее сородичами в смешных шапках. Там было весело, как на сельской свадьбе — наяривали на гармошке и пели итальянские песни на японском языке. У гондольеров были невозмутимые лица таксистов.

Отражения наши дрожали, дробились, но были привязаны к пламенному мотору.

Трамвайчик, как пьяный матрос, тыкался то в правый, то в левый берег канала, сходили и заходили люди, и все это по-прежнему было не слишком реальным, поскольку рядом со мной сидела живая Юлька, а по обеим сторонам канала вырастали из воды казавшиеся мертвыми дворцы. Некоторые дома были в масках — венецианцы зачехляли реставрируемые дома и рисовали на чехлах их фасады. Взгляд выхватывал незнакомые, но обыденные детали этого ненормального быта — то ли паркинг, то ли коновязь для лодок у порога; старую даму, сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду. У здешних обитателей с водой совсем другие отношения. Если остальные жители Земли пресмыкающиеся, то венецианцы — амфибии.

— Венеция — это европейский Китеж, — сказал я из какого-то общего ощущения, не слишком понимая аналогию. Наверное, просто не удержал паузу.

Юлька посмотрела на меня грустно:

— Венеция похожа на стареющую красавицу.

— Сидящую на ступеньке лестницы, уходящей в воду.

— Беда в том, что мы с тобой не изменились. Но при этом стали совсем другими. Не изменились, а просто прошли обработку временем.

У нее стало какое-то детское выражение лица, которого никогда не было в детстве. Я ее обнял. Поцеловал за ухом, шепнул дурацкое, забытое. От нее пахло не так, как в номере.

— Ты знаешь, что первый раз до меня дотронулся? С тех пор, как вышли из номера? — она прижалась ко мне, зарылась носом в шарф. Шарф этот мне подарила Орка на двухлетие нашего «хаверута».

— Это от голода. Зверски хочется жрать, — полусоврал я. — А когда ты духи успела сменить? Эти мне больше нравятся.

— Я не меняла.

— Не может быть.

— Может. У этих духов есть «нижние ноты». Нет, правда. Это так называется. Когда через какое-то время проявляется истинный запах. После взаимодействия духов с с кожей. Когда устанавливается гармония.

— Что, запах духов для каждого разный?

— Да. Запах настоящих духов индивидуален. А твой шарф пахнет женскими духами.

— Да? Это потому, что у нас еще жарко. Он долго лежал в шкафу. У нас один шкаф.

Держась за руки чтобы не потеряться, мы обрели почву под ногами у моста Риальто, прошлись по нему, а потом углубились в сушу. Было людно. Ларек на углу чем-то напоминал наш школьный буфет на большой перемене. Не разжимая рук, мы протиснулись к прилавку. Щедрый выбор сэндвичей, вино, кофе. То, что надо, по народным ценам. Кофе дороже вина. Ага, вот значит как выживают в этом городе сами венецианцы. За несколько долларов мы получили сэндвичи с крабами, сэндвичи с неизвестными мне морскими гадами, сэндвичи с копчеными сальностями, по бокалу местного «Вальполичелла» и по чашке кофе. В качестве бонуса прилагалось подзабытое чувство локтя.

Толпа, торговля, уход от воды, все это как бы отодвинуло многозначительные декорации, и возникшее ощущение ярмарки сразу все упростило. Здесь уместно быть сытым, веселым, поверхностным и жаждать удовольствий. Большая перемена, одним словом.

Мы прошли мимо общественного туалета с кучкой разъяренных туристов разных оттенков кожи и наречий на входе. МикроООН. Объединяла их неспособность постичь изощренную систему оплаты. А я врубился лихо, на одном опасении, что не смогу разобраться. Бумажными купюрами, но через автомат. А потом полученный талон надо было прокомпостировать в еще одном пропускнике. В нормальном состоянии это постичь было невозможно. Кроме того, я успешно выступил в роли инструктора — так как предбанник был общий, обучил кучу народа обоего пола как дорваться до отправления своих нужд. Ухахатывающаяся Юлька, похоже, мною слегка гордилась.

Затем мы вышли на охоту за образами и сравнениями. И сразу все вокруг преобразилось. Веницианцы, в хорошей европейской одежде над резиновыми охотничьими сапогами, проходили мимо, спокойно неся свои «петербургские» лица. Прочие же итальянцы все время двигаются, как воробьи подбирающиеся к пище. Создается вокруг тревожное подозрительное пространство. Как-то им не доверяешь. Это был мой улов. А Юлька сказала:

— Гондолами управляют упыри. Ты заметил, как они смотрят — маняще и томно. Ох…

Мы так и шли, как первоклашки — за руки. Смеялись. Вспомнили, как я катал ее и Светку на украденной лодке.

Той ночью мы угнали моторку. Не специально, а просто все так сложилось. Шли втроем на берег за романтикой и костром, а оказались на средине реки, под холодными осенними звездами, пьяные, мокрые, с заглохшим мотором. Кончилась водка, поднялся ветер, было уже предрассветно, трезво и плохо. Нас сносило в залив. Юлька хохлилась. Светка странно улыбалась и говорила о смерти. Что хотела бы умереть, но ей неприятна мысль о могиле. А тут есть шанс, что тела не найдут. Меня это страшно злило, потому что до смерти было еще далеко, а до уголовной ответственности — рукой подать. Но я оказался неправ. А она как будто знала, что на ее надгробье кто-то напишет «дура».

— А помнишь наш последний месяц? Перед моим отъездом. Когда мы прощались? Я подумала… знаешь, у нас ведь был медовый месяц наоборот. Я чувствовала себя невестой-вдовой…

— Ты тогда уже знала, что это прощание?

— Честное слово — нет.

Ее увезли родители. От всего, что вокруг завертелось. От меня. От светкиной смерти. От неблагополучной компании. К светлой американской мечте. Да что там. Нормальное родительское телодвижение.

— А помнишь, уже в аэропорту…

Она тянула из меня воспоминания, как шелковую нить из несчастного червя. Может быть она знала, что будет шить из этого шелка? Алые паруса?

— А помнишь…

— Помню…

Помню даже насколько это было не так. Ей почему-то хотелось, чтобы мы казались наивными, даже глупыми, не отвечающими ни за себя, ни за поступки. Понятно, впрочем, почему. Я решил быть великодушным. Пусть.

Очевидно, великодушие как-то отразилось на моем лице — перед пристанью нас тормознула бойкая итальянка. Цыганским профессиональным взглядом она осмотрела мои ботинки, затем Юльку в целом:

— Господа, вы люди искусства? Не поставите ли вы свои подписи под призывом усилить борьбу с наркоманией? Вы ведь знаете сколько наркоманов среди молодежи?

— Где крестик ставить? — спросил я.

Перед моим носом распахнулась папка с разлинованным листом:

— Вот здесь, пожалуйста, ваше имя, адрес…. о-о, вы из Иерусалима, вот тут подпись, спасибо, а здесь, рядом с вашей подписью, укажите пожалуйста сумму, которую вы решили пожертвовать для борьбы с наркоманией среди молодежи…

— Подожди! — театрально вскричала Юлька, уперла левую руку в бедро, а правой замахала у меня перед лицом. — Ты хочешь отдать им деньги? Да? Но если ты отдашь этой женщине деньги, нам не хватит на дозу!!!