Многие из этих солдат еще не были в деле. Их пригнали совсем недавно из сел и хуторов, обмундировали, дали оружие. Сейчас, увидев четверку штурмовиков, солдаты в ужасе забились в землю, уткнулись лицами в мерзлую грязь. Но они, ожидающие неминуемой смерти, так и не услышали нарастающего воя авиационных бомб. Из бомболюков штурмовиков, из ощетинившихся пулеметами задних кабин, точно голуби, выпорхнули белые стаи. Искрясь и кувыркаясь в блеклых лучах зимнего солнца, листовки закрывали город, притаившийся внизу.

Перед вылетом я попросил у Саши Хлебутина нож, чтобы разрезать пачки. Механик улыбнулся:

— Ничего тебе резать не нужно. Бросай как есть.

Тогда я подумал, что Хлебутин смеется. А сейчас с удивлением смотрел, как тоненькие листочки, попав в струю вихря, обретали неведомую силу. Они легко разрывали трижды перекрученный шпагат и, словно боясь, что их поймают и снова свяжут одну к одной, быстро разбегались по всему небу.

Листовки опускались все ниже, ниже, уже путались в электропроводах, застревали на антеннах, ложились на бока опрокинутых трамваев. Они были напечатаны на немецком и венгерском языках: «Вы окружены со всех сторон. Сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь!»

Не прочитав листовок, город поспешил дать ответ — заговорили сотни зенитных батарей: с нами решили не церемониться. А ведь мы были, по существу, парламентерами. Я подумал, что во все времена, и тысячу лет назад, никто не поднимал руку на парламентера. И когда настоящий королевский мушкетер подходил с белым флагом к воротам осажденной неприятельской крепости, в него не стреляли, не бросали копья, не лили сверху горящую смолу, потому что никто не может, не имеет права убивать того, кто предлагает мир и жизнь другим… Зенитный огонь становился все неистовей, разрывы подползали все ближе, осколки со звоном впивались в обшивку, оставляя рваный след. Сейчас судьбу восьмерых летчиков решали мгновения. Надо было как можно скорее достичь переднего края, выйти из зоны обстрела. Но пока штурмовики шли еще над городскими кварталами. Били скорострельные «эрликоны». Небо прочерчивали пулеметные трассы. Пехота палила из винтовок и автоматов. Мы были просто живой мишенью, по которой стрелял каждый, кто хотел.

Вспомнились слова Клевцова, которые он обронил перед вылетом:

— Киев проходили за шесть минут, казалось, больше города и не встретим. А над Будапештом лететь десять минут. Десять минут подставлять бока под орудия и оружие всех калибров!

Десять минут! Это же целая вечность, когда на секунды идет счет. «Скорее, скорее!» — стучала кровь в висках. «Скорее, скорее!» — разрывалось сердце…

И вот в наушниках шлемофона раздался щелчок, я услышал голос командира:

Неужели все? Оглядел небо. Вдалеке таяли облачка разрывов, восходящий поток играл стайкой листовок и нес их через весь город. Крепкие крылья штурмовиков мчали нас домой, к теплу аэродромных землянок.

На земле я сразу же спросил Клевцова:

— «Конная Буденного» уже была. Значит, на сегодня все. Не полетим?

— Не полетим. Мы предъявили ультиматум. Им дали время подумать.

— Но ведь они в нас стреляли!

— Слово за фашистским командованием. Подождем до утра.

А наутро — общее построение. Митинг. Командир полка майор Косевич обратился к нам с речью. Фашистские главари отказались сложить оружие. Совершенно неслыханное злодейство: убиты советские парламентеры офицеры Остапенко и Штеймец, которые ехали под белым флагом.

— Получен приказ: брать Будапешт штурмом, иного выхода нет, — сказал Косевич. — Будут нелегкие бои, будут потери. Но мы выполним свой долг: Будапешт возьмем штурмом!

К моему удивлению, слово попросил Клевцов. Уже готовый к вылету, он косолапистой походкой вышел из строя, сдернул шлемофон.

— В дни решающего штурма фашистского бастиона хочу лететь в бой большевиком. Прошу принять меня в партию! — Лейтенант очень волновался, подбирал слова. И закончил: — Доверие родной Коммунистической партии оправдаю!

Следом за Клевцовым Аксенов и четверо других летчиков попросили принять их в партию.

Объявили вылет. Первый боевой вылет на Будапешт!

…И снова расплавленное небо над городом. И снова по советским штурмовикам ударили остервенелые зенитки. Если бы не этот несущий смерть шквал, можно было бы сказать, что небо сейчас необычайно красиво. В этот новогодний день лучшей иллюминации и не придумаешь. Словно пушистые хлопушки из ваты, что украшают детские елки, развешены облачка тридцатисемимиллиметровок. Качаются и медленно плывут, причудливо меняя форму, смолисто-черные разрывы тяжелых снарядов калибра сто пять миллиметров. В траншеях, на крышах домов мигают розовые вспышки зенитных пулеметов, и трассы судорожно мечутся по небу, напоминая точки и тире, выскакивающие на ленте телеграфного аппарата…

За хвостом самолета вдруг возникла стальная болванка. Какую-то секунду она стояла на одном месте, затем начала проваливаться вниз, набирать скорость, и вот уже невидима для глаз. Сообразил, что это послал нам свой «привет» танк, закопанный на улицах города.

Но танки в тот первый вылет нас не интересовали. Был дан приказ не обращать внимания на скопления пехоты. Не трогать доты. Не бить по пулеметным гнездам. Штурмовать только зенитные батареи, весь огонь по ним! Даже воздушным стрелкам, в отступление ото всех правил, разрешено стрелять по земле.

— Заходим в атаку! — крикнул мне командир.

Обычно штурмовики стараются обходить зенитные установки, не лезть без нужды на рожон. Теперь же надо идти прямо на дула зениток. Начиналась дуэль «воздух-земля», где бесспорное преимущество у «земли». Зенитчики хорошо укрыты, им проще целиться, наконец, в самый опасный момент они могут бросить свои орудия и разбежаться…

Клевцов свалил машину на левое крыло, и она стремительно полетела вниз. Резкий толчок — это с пилонов, установленных под плоскостями, сорвались реактивные снаряды. Тут же летчик ударил из пушек и пулеметов, мимо кабины осиным роем полетели гильзы и звенья, которые отсекались прямо в воздух. Но и зенитчики пристрелялись. Мы шли в сплошных всплесках разрывов. Огненный шар возник и рассыпался совсем рядом. Больно обожгло руку…

Я не сразу уловил связь, предположил, что невзначай ударился локтем о турель. Но вдруг заметил, что на рукаве комбинезона проступают бурые пятна, и только тогда сообразил, что ранен. Сжал пальцы, разжал, подвигал в локте, все вроде нормально. Ерунда, осколочек, должно быть, совсем крохотный, кость не задета, и говорить никому не буду, обойдется. Тут же шальная пуля ударилась в бронеплиту бензобака, вырвала клок с плеча комбинезона и вылетела в бушующее небо.

— Жив? — услышал я голос командира.

— Жив! — что было мочи крикнул я.

Машина с ревом уже выходила из пике, и я увидел, что зенитчики, решившие, что опасность миновала, выползали из щелей. Было очень нелегко повернуть вниз ствол пулемета и нажать спусковой крючок. Зенитчики отпрянули назад в укрытие, но три или четыре фигурки остались на месте. Попал или просто перепугал? Успел еще раз поймать в перекрестие вражескую батарею. Фигурки оставались недвижными. Может, все-таки попал!

На аэродроме мы даже не успели добраться до землянки, покурить. Оружейники добавили пулеметных и пушечных лент, загрузили прямо навалом мелкие бомбы в бомбоотсеки, и мы полетели снова. Задание: уничтожить зенитные батареи, прикрывавшие ипподром, где стали садиться транспортные самолеты с боеприпасами и продовольствием для осажденного гарнизона.

Мы выскочили к ипподрому, когда там только что приземлились два «Юнкерса-52». Удача! Под убийственным зенитным огнем зашли в атаку. Все ближе земля, все плотнее вокруг нас пляска разрывов. Но что-то замешкался мой командир. Молчали пушки и пулеметы, и вообще никто из летчиков не сбросил бомб. И тут я понял, зачем же потребовалась ложная атака. Под нами во все стороны разбегалась разномастная толпа. Фашисты согнали сюда на работы гражданскую публику, и летчики давали возможность людям спастись. Зато вторая атака была яростной. Запылали «юнкерсы», умолкли навсегда фашистские батареи, воронки перепахали посадочную полосу.