До места нас сопровождал командир моего зенитного взвода лейтенант Ятьков. Он ехал в кабине газика, а мы втроем полулежали на мешках и ящиках, которыми был набит кузов полуторки. Я взял с собой Тохтасынова и Эргешева, людей хозяйственных, работящих и спокойных. Наконец мы оказались на широкой полянке, к которой с трех сторон лепились перелески.

— Согласитесь, что местность очень напоминает наш аэродром, — сказал лейтенант, ожидая моего одобрения.

Я согласился, хотя настоящего аэродрома разглядеть не успел.

— Сам выбирал, — похвастался Ятьков. — Всю округу облазил и высмотрел. Авось немцы клюнут на пустышку и долбанут. Вот будет потеха!

— Это смотря для кого, — заметил я. — Для нас действительно смеху будет полный чемодан.

— Ну, вы тут как следует прячьтесь в щели, — посоветовал Ятьков. — Пусть твои люди разгружают машину, а мы пойдем поглядим.

На краю поляны были насыпаны четыре капонира, в них стояли макеты из жердей и проволочной сетки. Эти предметы, по своим контурам отдаленно напоминающие самолеты, держались на кольях.

— Что, не похожи? — спросил Ятьков, видя, что я не в восторге от качества исполнения. — Вблизи оно, конечно, совсем не то. А с воздуха от настоящих не отличишь. Три дня трудилось наше саперное отделение, вон сколько дров наломали в лесу!

Через полчаса лейтенант уехал, посчитав свою миссию исчерпанной. Нам же предстояло налаживать жизнь на пустом месте, в необитаемом лесу. Материальная база для обустройства у меня была несколько беднее, чем у Робинзона Крузо, зато я был вознагражден сразу двумя Пятницами. Они тут же сбросили гимнастерки и, поплевав в кулаки, начали рыть котлован под землянку. А я занялся вооружением. Тут уж начальник штаба Сомов не поскупился, его девиз: «Патронов не жалеть!» — был подкреплен вескими вещественными аргументами. Дали два трофейных ручных пулемета «МГ-34», автомат «парабеллум», три ракетницы с набором разноцветных ракет. Ну, а боеприпасами нас обеспечили на всю войну вперед.

Разобравшись с оружием, я выкопал щель, где можно было укрыться в случае воздушного налета. Срезал в лесу две толстые рогатины, забил их по обоим концам окопа. Прикрепил к ним за сошки пулеметы, получилось что-то вроде зенитных установок. Опробовал пулеметы, они работали безотказно, да и сектор обстрела был хорош: все небо. Тем временем мои помощники Тохтасынов и Эргешев закончили строительство нашего жилища, покрыли крышей, оставили окошко с видом на «взлетную полосу».

В последующие дни занимались оборудованием «аэродрома». Закопали дырявую цистерну от бензовоза, вокруг разбросали пустые бочки, будто это склад ГСМ. Устроили «метеостанцию»: пустые ящики, вымазанные белилами, поставили на тумбы, вроде там внутри находятся всякие приборы, на большом шесте повесили полосатый матерчатый чулок, раздувавшийся на ветру, как флюгер. Не трудно было изобразить и взлетно-посадочную полосу. Из парусиновых полотен выложили знак «Т», вдоль его прикопали ночные фонарики — гильзы из артиллерийских снарядов, наполненные соляркой.

Через недельку мы из строителей превратились в эксплуатационников. Для личного состава я установил свободный распорядок дня. Подъем — по настроению. Зарядка для лиц старше двадцати — необязательна. Водные процедуры — по потребности. Из родничка, вытекающего в десяти шагах от землянки, я умывался по пояс, Тохтасынов и Эргешев совершали лишь символическое омовение — опускали в воду кончики пальцев, и то не каждое утро.

Наш повар Эргешев с утра разводил костер. В одном котелке варил пшенную кашу из концентрата, в другом кипятил чай. С кашей мы управлялись быстро, зато чаевничали не торопясь, согласно восточным традициям, кейфовали. Мои товарищи вели между собою душевные беседы; прислушиваясь, я понимал, что они все больше говорят о доме. Впрочем, больше говорил Тохтасынов, а Эргешев, сохраняя должностную гражданскую дистанцию, согласно кивал и вставлял отдельные реплики, когда бывший заведующий конетоварной фермой делал паузы.

Я полагал, что мои помощники все еще не очень ясно представляют, зачем мы приехали в этот дальний лес. В первый раз, увидев в капонирах какие-то чучела вместо самолетов, они долго смеялись, взявшись за руки. Им показалось, что опять затевается что-то весьма забавное, вроде игры в караул в чистом поле у телеграфных столбов.

— Не хватает только мячиков, чтобы кидать друг другу, — заметил Тохтасынов.

За чаепитием я вспомнил о том разговоре и сказал, что мы и на самом деле участвуем в игре.

— Только играем с немцами и, как в каждой игре, хотим схитрить. Надеемся, что немецкие летчики не разберутся, решат, что здесь настоящий аэродром, и сбросят бомбы.

— На нас? — удивился Тохтасынов.

Эргешев было засмеялся, но, заметив, что старший товарищ весьма тревожно отнесся к моему сообщению, умолк.

— Не думаю, что они будут бросать бомбы, — сказал аксакал после тягостных раздумий, — как же летчики заметят нас в лесу?

Мысли о том, что они примут наши чучела за настоящие самолеты, он не допускал.

Я тоже считал это маловероятным, восторгов лейтенанта Ятькова не разделял. Разве может клюнуть вражеская авиаразведка на неуклюжие чучела в капонирах, на пестрый чулок, болтающийся на длинной палке, на прочий примитив? Мне казалось, что ложный аэродром надо было оборудовать солиднее. Неплохо, чтоб для приманки здесь хоть изредка садились настоящие самолеты или на худой конец совершали облет зоны над «аэродромом». Тогда бы еще куда ни шло…

Днем делать нам было просто нечего, я лежал на лужайке в чем мать родила, загорал. Шершавая трава приятно щекотала кожу, зудевшую от укусов и расчесов. Если бы не эти укусы, я бы чувствовал себя прямо в раю. И никаких других проблем. Раскачивающиеся верхушки берез чуть не доставали до самого неба, по которому плыли кудрявые облака. Если иметь немножко фантазии и уйму времени, то можно разглядывать их, как загадочную картинку в журнале «Пионер», когда среди штрихов и линий просят отыскать фигурку охотника с собакой или всадника на коне. Ну вот, нашел! Конечно же, это охотник проплывает как раз над моей головой, только борода, как у сказочного Черномора, почему-то больше туловища. А вон то облако на краю неба вполне можно принять за собаку. Правда, она далеко отстала от своего хозяина и теперь пытается его догнать. Но не догоняет. Собака-облако расплывается, сначала исчезают ноги, потом голова, и теперь это уже не собака, а карта Франции. Отчетливо видно, как на северо-западе Франции выступает в море полуостров Бретань…

А кругом ни души. Никто не проедет, не пройдет. Лишь в лесу шелестит трава да скрипят на ветру сухие сучья. А загадки-облака уже не видать. Уплыло далеко на запад, и теперь на него глазеет из своего окопа какой- нибудь немец. Что там на фронте? Газет мы не читаем, писем не получаем, репродуктора в лесу, понятно, нет. Судя по всему, на нашем участке полное затишье. А войска идут…

— Сержант, чаю хочешь? Только что заварил, — слышу из-за кустов голос Эргешева.

— Иду!..

И опять гоняем бесконечные чаи за неторопливой беседой…

Работа начинается с наступлением сумерек. Тохтасынов и Эргешев идут зажигать светильники на «взлетно- посадочной полосе». Это чтоб фашисты думали, что здесь ждут возвращения своих самолетов. Выпускаю ракеты, красные и зеленые, в любом порядке и в любом количестве, как бог на душу положит. В десять вечера, как по часам, в небе возникает вой чужих моторов. Мои киргизы срочно гасят фонари, а я открываю огонь, перебегая от пулемета к пулемету. Стреляю туда, откуда слышится гул. «Патронов не жалеть!» Все небо расцвечивают трассирующие очереди…

Навестили нас лейтенант Ятьков и старшина Зеленый. Старшина привез нам сухой паек на следующую декаду, а лейтенант передал, что командование нашей работой довольно, мы даже раньше зенитчиков обнаруживаем вражеские самолеты и открываем огонь.

— Только вот нас не бомбят, — вздохнул лейтенант.

«Нас или вас? Что вас не бомбят, то вы, наверно, не больно тужите», — подумал я, а вслух сказал: