Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Что берется?

— Да все эти разговорчики, которые вы ведете. Люди рвутся в бой, горят желанием сойтись с врагом в смертельной схватке, а вы их деморализуете. Дескать, БАО не боевая часть, а шарашкина контора.

Да кто рвется в бой? Может, этот капитан-особист? Или старшина Зеленый, пригревшийся возле своей Надьки-пекарши? Или Чекурский? Стоп… Кому же я говорил, что нечего корчить из себя героев перед джусалинскими девицами? Да только Зеленому и Чекурскому. Значит, кто-то из них донес! Впрочем, Чекурского я исключаю…

— Вы не только словами, но и действием разлагаете людей, — продолжал капитан тем же веселеньким тоном, каким рассказывают анекдоты. — Вам приказано проводить занятия с новым пополнением, а вы устраиваете получасовые перерывы, балуете молодых бойцов.

— Этим молодым по пятьдесят. Одышка, желудочные язвы…

— «Желудочные язвы», — передразнил меня капитан. — Медицинская комиссия признала их годными. Вы врач? У вас есть особое мнение?

Я промолчал.

— Вы хотите подготовить нам неженок, белоручек, — продолжал капитан. — Вам известны слова: «Тяжело в ученье — легко в бою»?

— Суворовские заповеди знаю. Но наша аэродромная рота в бой не пойдет. «Пуля — дура, штык — молодец» — сказано не для них. У них «топор — молодец, лопата — молодец». Они с детства привыкли к труду, будут строить хорошие капониры, копать землянки. Наша часть так и называется: БАО. Она обслуживает, а не воюет.

— Вот-вот. Значит, сержант, я потерял с тобой время впустую. Откуда же ты набрался таких идей?

У меня давно уже закипала злоба; бомба замедленного действия, сидевшая во мне, отсчитала последние секунды и взорвалась.

— Откуда я набрался?! — закричал я, не узнавая своего голоса. — В плену, в котором я не был, в окружении, из которого не выходил!

— Люблю ершистых, — засмеялся капитан. — С ними проще, все на поверхности. Вспылят, надерзят и сразу расколются. А вот с тихонями, с молчунами повозишься, никак не узнаешь, что у них на уме. — Он не стыдился передо мною своего профессионального цинизма. — Так вот, сержант, ни в чем я тебя не обвиняю. Но хотелось, чтоб из беседы ты извлек пользу. Ни в каких этих самых разговорчиках участвовать не должен. А как услышишь, должен сразу же сообщить в особый отдел. Понял?

Я притворился, что ничего не понял, хотя понял все.

— Что же я должен делать?

— Ставить в известность о настроениях людей.

— Настроения людей всем известны. Мои бойцы тяжело привыкают к армейской жизни, тоскуют о доме: у всех много детей, переписки не имеют, так как не могут ни читать, ни писать. Ну а, к примеру, старшина Зеленый со мной своими настроениями не делится, лучше спросить у него самого.

Мне показалось, что капитан понял, почему я упомянул фамилию старшины.

— Да я не о том. Вражеская разведка не дремлет. Она засылает шпионов, диверсантов. Такие случаи бывали не раз. Тебе смешно, Фома Неверующий?

— Не смешно. Если узнаю, что готовится диверсия, сразу же явлюсь к вам.

Я не кривил душой, именно так бы и поступил. Но доносить на товарища, как донесли на меня… Этого он от меня никогда не дождется.

Я вышел на крыльцо. В синем небе безраздельно господствовало яркое солнце, захватывая своими лучистыми объятиями весь мир. Легкий ветерок, гуляя по глинобитной улице, дышал зноем пустыни. У ворот школьного двора стоял старшина Зеленый и переговаривался с дневальным. Сутулая фигура старшины напоминала вопросительный знак.

— Это ты только идешь! — воскликнул Зеленый, который наверняка меня дожидался. — Долго же он тебя держал. О чем говорили, если не секрет?

— Обо всем понемногу. Толковали за жизнь. Была ознакомительная беседа о задачах БАО на текущий момент.

— И только-то, — протянул Зеленый. Его, конечно, интересовало, называлось ли его имя в нашем разговоре или нет.

До ужина было еще далеко, я построил свой взвод, и мы двинулись на плац. Теперь предстояло обучить бойцов основам караульной службы, скоро они должны были принимать присягу, получать оружие, заступать в караул.

Мне было известно, что боец Эргешев работал в своем колхозе ночным сторожем. С него-то я и решил начать. При всем взводе я затеял с ним такой разговор:

— Что вы в колхозе сторожили, Эргеш-ака?

— Сельмаг сторожил, правление сторожил. Куда председатель пошлет, то и сторожу.

— В армии тоже есть помещения и имущество, которые надо сторожить. Только сторож в армии называется часовым. Понятно, товарищи?

Все закивали. Вдохновившись, я продолжал:

— У часового есть только один начальник, вот я. Я привожу его на пост и увожу с поста. Никого больше часовой не должен к себе подпускать. Ни командира части, ни брата родного. Всех, кто к нему приближается, он останавливает окриком: «Стой, кто идет?»

— Стой, кто идет? — охотно повторил боец Эргешев, которому я, как профессиональному охраннику, доверил пост № 1 у телеграфного столба.

Я отмерил пятьдесят шагов, поставил рубежный камень и сказал, чтобы ближе этого места он никого не подпускал. Но не тут-то было. Эргешев никого не останавливал, те, кого я посылал, спокойно к нему подходили. И все другие «часовые» вели себя с «нарушителями» точно таким же образом. Их реальное мышление не воспринимало условностей, абстракций. «Какой мне враг Камбаров? — рассуждал „часовой“. — Ведь с Камбаровым я ем из одного котелка и сплю рядом. Почему я должен останавливать его грубым окриком „Стой!“, если он идет ко мне? Какой вред он может причинить столбу, который я зачем-то охраняю? Вон сколько столбов в степи, подходи к любому! Нет, уж пусть сержант сам играет в эту игру, которую для нас придумал!»

Но я не терял надежд. Я был уверен, что, когда тому же Эргешеву вручат боевую винтовку и доверят охранять самолетную стоянку, он увидит, как важен объект, как вероятна угроза нападения, и будет держать себя на посту совсем по-другому…

В чем был прав капитан из особого отдела, так это в том, что я действительно жалел своих старичков. И вовсе не потому, что я уродился каким-то сердобольным. Мне никогда не было жаль себя, мне не было жаль своих товарищей из Харьковского пехотного, когда мы бежали с этой неудобной минометной трубой, натиравшей нам спину до самых костей, когда, падая от усталости после тяжелейшего броска, доползали до столовой и ложка не лезла нам в рот. Никто из нас не нуждался в жалости, мы пошли добровольцами, мы не боялись трудностей, мы были живучи, спортивны, молоды, нам было по восемнадцать, а не по пятьдесят…

Занятия со своими старичками-киргизами да беседа с весельчаком капитаном из особого отдела были наиболее яркими событиями моей джусалинской жизни. Ну и потом — отъезд. Длинный эшелон стоял на запасном пути долго — три дня. И хотя основную матчасть для обслуживания боевых авиаполков нам должны были дать уже в прифронтовой полосе, всякого имущества набралось на полтора десятка вагонов. Провожало нас все население поселка, состоящее в ту военную пору в основном из женщин. На перроне объятия, целования, трогательные прощания, — обнаружились какие-то незаметные раньше связи, за время своего стояния в Джусалах личный состав БАО оброс немалыми знакомствами. Некоторые жительницы не провожали, а уезжали с нами, они определились работать поварихами, кладовщицами, прачками, официантками, для вольнонаемных был выделен целый вагон. Среди них была и Надька, подружка старшины Зеленого, крупная, уже немолодая женщина с мощным торсом.

Ровно год назад, в курсантском эшелоне, я ехал тем же маршрутом, поэтому вторая поездка не оставила особых впечатлений, они наложились на старые и растворились в них. Так же, как и тогда, тащились со скоростью черепахи, больше стояли, чем ехали. А если останавливались, то это всерьез и надолго. Поступил приказ возобновить обычные занятия. Связисты сидели в машине- радиостанции, закрепленной на открытой платформе, и отстукивали свои точки и тире. Начхим Шиленко проверил с десяток имевшихся противогазов и даже в одном из вагонов, наполовину загруженном кирками и лопатами, затеял провести окуривание. Ну а я на остановках со своим взводом занимался строевой. И не без гордости отмечал, что мои бойцы заметно лучше слушаются команд, да и выглядят если не совсем молодцевато, то, во всяком случае, поприличнее: животы заметно втянулись под брезентовые пояса, могучие задницы-монолиты поубавились в окружности, — сказывалось здоровое влияние обезжиренной, селедочно-гороховой диеты при сухарях.

64
{"b":"648265","o":1}