Захотелось завернуться в паранджу и лицо чадрой завесить. А что? Они для того и придуманы, чтоб у всех мусульманок равные возможности были. И чтоб мужики их вот такими скабрезными взглядами не окидывали.

– Тебе что, делать нечего? Все крестьяне работают, хлеб добывают, а ты дурью маешься? – патетично воззвала я к его совести.

Зря. Похоже, подобного чувства у него отродясь не бывало.

– Да, работают. А что, тебе тоже хочется?

И почему это мне показалось, что сказанное им с подозрительным вывертом вполне приличное слово «хочется» к нормальной работе никакого отношения не имеет?

Нет, в подобном словоблудстве я не сильна. Как бы мне поскорее избавиться от этого охламона, считающего себя неотразимым? Некомфортно мне с ним что-то. Инка бы употребила другое, более выразительное словцо – «стрёмно».

Прерывая наш тет-а-тет, оглушительно загрохотал байк, и к нам подкатил Вадька на своей «Судзуки». Но как к нам? Мы-то были с этой стороны ограды, а он с той.

Увидев меня с Красовским, потемнел и сжал кулаки.

– Неплохая машинка, – снисходительно похвалил «Судзуки» Леха. – Но мой «ИЖик» лучше.

Я поразилась. Как может тихоходный старый мотоцикл еще советского производства быть лучше импортного спортивного байка? Посмотрела на хитрую морду Красовского и догадалась, что от «ИЖа» осталась только видимость.

– Правильно мыслишь, – улыбнулся мне Красовский. – У нас все драндулеты подшаманенные. С виду старые, никто и не подумает, что сходу до двухсот разгоняются. Я вас вчера не догнал нарочно, боялся, что в аварию попадете, от меня уходя. Да и к чему было спешить? Я все равно все о тебе узнал.

– Замечательно! – добродушно одобрила я его действия и без перерыва рявкнула: – А теперь брысь с моей территории!

Он удивился, будто не понимая, как может такое субтильное существо, как я, издавать такие громкие мерзкие звуки.

– И что ты сделаешь? – прозвучало на редкость заинтересованно. – Полицию вызовешь? Или этого типа на помощь кликать будешь? – он пренебрежительным взглядом окинул нахохлившегося Вадима. – Я сразу предупреждаю – этого дохляка я одной рукой заломаю. Уже пробовал.

Я одобрительно покивала и с лучезарной улыбкой пообещала:

– И я тебя тоже. Одной. И даже не рукой, а пальчиком. Как твоя пострадавшая от меня ручка, кстати, отошла? Сколько времени понадобилось?

Смотрела я на него с откровенным научным интересом, так, наверное, лаборант смотрит на подопытную мышь, гадая, когда она подохнет, сейчас или немного опосля.

Ему мой заинтересованный взгляд не понравился.

– Эй, ты что, еще раз попробовать хочешь? – недоверчиво спросил он, явно не понимая, как это я не западаю на его неотразимую для девиц физиономию.

С широким зловещим оскалом, рьяно имитирующим дружескую улыбку, я вежливо поинтересовалась:

– Ты вчера так быстро оправился, нужно опыт повторить, очень интересно. Я время засеку, вчера не заметила, жаль. Ты же не будешь против?

Он был против. Причем категорически.

– Знаешь, мне мои руки еще пригодятся.

И тут на «Ямахе» подкатили Данил с Серегой. Тоже, как и я, изобразили столь же милые улыбочки и предложили:

– Может, выйдешь к нам, гроза девичьих сердец?

Красовский укоризненно поцокал языком.

– Ну вот, слышала, кто я? – горделиво так вопросил. – А ты мне всю репутацию портишь. Нехорошо. Стыдно должно быть, стыдно, девушка. Ай-яй-яй, одним словом, – таким тоном, наверное, его учительница в школе за плохое поведение ругала.

Я рассмеялась. Настроение стало легким. Нет, у него чувство юмора присутствует, несомненно, а я людей с юмором уважаю.

Посмотрела на него уже с доброй открытой улыбкой, и он вдруг замер, как-то странно глядя на меня. Потом сглотнул и тряхнул головой, будто избавляясь от глюка. И что это с ним? Но это его проблемы: что с ним, меня не особо волновало.

Подхватив стоявший возле крыльца уже приготовленный мной для молока семилитровый бидон и шлем, оставленный вчера Вадимом, я решила воспользоваться оказией:

– Вадим, не подкинешь меня до Ясиней?

Он кивнул и с намеком посмотрел на незваного гостя.

– Извини, но у меня дела, – достаточно воспитанно намекнула я Красовскому, что пора бы и честь знать.

Но он отчаянно замотал головой и с мольбой протянул ко мне подрагивающие якобы от страха руки.

– Как ты не понимаешь, что стоит мне выйти с охраняемой тобой частной территории, как меня тут же до полусмерти изобьет эта безжалостная троица!

Он кривлялся, это точно. Я посмотрела на мрачных парней и поняла – они это сделать уже пытались. Но ничего не получилось. Интересно, он что, карате занимается или самбо? Или что там еще есть из спортивных единоборств?

– Ну-ну, – насмешливо утешила, – не плачь, бедолага. Я здесь, и я тебя от злобных злодеев защищу, – показательно расправила плечи, выпятила грудь, демонстрируя силу и отвагу, и добавила уже тихо, только для него: – Но учти – если ты и впредь будешь распускать руки, я уделаю тебя так, что папа с мамой не узнают.

– Папа с мамой? – он скривил губы в какой-то странной ухмылке. – Папу не знаю, маму не вижу. Вот дед с бабкой могут не узнать. Но им не привыкать.

Если это было рассчитано на жалость, то он промахнулся. Я и не такие байки в жизни слышала. Может, и не байки, но такие же жалостливые.

– Выходи! – открыла калитку и сделала приглашающий взмах рукой. – И поживее.

Он нехотя вышел. Парни следили за ним неприязненными взглядами, но с места не двигались. Я натянула шлем, привычно устроилась позади Вадьки. Повесила бидон на руку, приспособила так, чтоб не бил по бедру, и похлопала по плечу, давая команду «старт».

Взревели моторы, и мощные байки рванули вперед. На этот раз Вадим ехал быстро. Что это с ним? Данила не отставал, рыча мотором метров на пять позади.

Я поняла, почему мы едем на весьма приличной скорости, когда нас догнал старенький с виду мотоцикл. Объехав нас по стерне, Красовский поднялся на заднее колесо, привстал в седле и так помчался впереди нас.

Потом опустился, развернулся и принялся нарезать круги вокруг, поднимаясь то на заднее колесо, то на переднее. «ИЖ» высоко подскакивал на неровной стерне, то и дело грозя завалиться на бок, и удерживался лишь каким-то чудом.

Разозленный Вадька крикнул мне:

– Вот циркач! Это он перед тобой выхваляется.

Это я понимала и без подсказок. И как он только свою буйную головушку не свернул, я же наверняка далеко не первая, перед кем он так выпендривается. Большой опыт?

До Ясиней мы добрались, вернее, домчались, не в пример быстрее прежнего. Вадька не сдерживал мощь своего байка, откровенно бесясь от выкрутасов Красовского, а тот смеялся во все горло, то рассекая рядом с нами, то уходя далеко вперед.

Когда перед домом тети Кати, мамы Маринки, враз остановились три байка, Маринка уже стояла у ворот, привлеченная ревом моторов.

Слезая с мотоцикла, я заметила, как Лешка насмешливо подмигнул Маринке. В ответ та зарделась злой удушливой волной.

Интересно, чем же он ее шантажировал? Ни за что не поверю, чтоб Маринка была замешана в каком-то криминале. Уж скорее здесь что-то сугубо личное.

Не снимая, откинула шлем на затылок и чинно поздоровалась. Маринка не менее чопорно вымолвила:

– Здрасьти! – и мы с ней вошли в широкий двор, отгороженный от улицы высоким глухим забором из крашеных в зеленый цвет досок.

Оставив моих сопровождающих за крепкими воротами, она пошла вперед, показывая дорогу, будто я не бывала здесь последние десять лет почти каждый день.

Зашли в чистую маленькую комнатку перед стайкой. Маринка налила мне из подойника полный бидон густого парного молока, аккуратно обвязала горлышко полиэтиленом, чтоб молоко не пролилось по дороге.

Взяла деньги и снова хмуро предупредила:

– Машка, ты этому прохиндею не верь. Он только смеяться может, ничего для него святого нет. Он как из армии вернулся, так никакого удержу не знает. Всех девок в деревне перещупал.