В передаче Майя Михайловна сделала шокирующее, на первый взгляд, признание: «Я не танцевала в полную силу, чаще все делала «вполноги». Почувствовав мое удивление, сразу привела пример: «Балет «Дон Кихот». Дают третий звонок к началу спектакля, а я еще только крашу ресницы, хотя в этот момент уже обязана быть на сцене. Моя репетитор в панике хватается за голову, я же абсолютно спокойна. Первую вариацию танцую «не разогретая» и только к середине спектакля обретаю необходимую форму». Дальше Майя Михайловна поясняет: «Никогда не боялась, не волновалась – мне нравилось быть на сцене, я наслаждалась танцем». В этих словах – вся Плисецкая, формула ее успеха. Я задал Майе Михайловне вопрос: когда она поняла, что в балете может достичь бо́льших результатов, чем другие? Ответ был обезоруживающим: «Я лучше вам байку расскажу. Идет мужик по рынку. Навстречу мальчик: «Мужик, ты когда спать ложишься, бороду на одеяло кладешь или под одеяло?» Мужик думал-думал и спать перестал». Что ж, Майя Михайловна права. Истинный художник не задает себе подобных вопросов и не пытается найти на них ответы. Плисецкая была кометой, вихрем, стихией. Комета по имени Майя улетела в космос. И это самый лучший исход.

Выдающаяся певица и педагог, народная артистка СССР Галина ВИШНЕВСКАЯ всегда была в центре внимания, но до последних дней оставалась женщиной-загадкой.

С Галиной Вишневской судьба сводила меня дважды. Первый раз в 1993 году. Я снимал телерепортаж с репетиции спектакля МХАТа «За зеркалом», где Вишневская играла императрицу Екатерину II: «Из Большого театра я перенеслась прямо во МХАТ! Красиво», – прокомментировала она, и добавила: «Этот спектакль – продолжение моей карьеры. Оперную сцену я оставила совсем. Я максималистка. Не привыкла петь так, знаете, «немножко». Бросила. Все, хватит». На профессиональной сцене Вишневская пела сорок пять лет.

Вторая встреча случилась в 1996-м. Театральный продюсер Давид Смелянский предложил мне сделать полуторачасовую передачу о Галине Вишневской и Мстиславе Ростроповиче в рамках проекта «Субботний вечер со звездой», который я вел на канале РТР (теперь «Россия 1»). Конечно, сказал я, это очень интересно, но у меня настойчивое пожелание, чтобы съемка проходила не в Москве, где звездные супруги бывали тогда наездами, а в их парижской квартире. После возвращения российского гражданства Вишневская и Ростропович активно участвовали в политической жизни России. Мне же хотелось поговорить с ними не о политике, а о музыке, о личном. И конечно, Париж, который стал их домом, для такого общения идеальное место. Через несколько дней Смелянский сообщил, что знаменитая чета согласна принять меня в своей парижской квартире. Причем до этого ни одна российская съемочная группа к ним не приезжала! Но оказалось, у Мстислава Леопольдовича есть еще встречное предложение, и он просит, чтобы я позвонил ему лично. Хорошо помню, с каким волнением набирал номер телефона. «Привет!» – сказал Ростропович бодрым голосом. Он любил мгновенно сокращать дистанцию, как будто знаком с человеком сто лет. «В Лионе ставится опера по книге Вишневской «Галина», и я хочу, чтобы вы сняли там репетицию, на которой будет присутствовать сама Галина Павловна. А потом уже Париж». Отличная идея.

И вот через месяц я вошел в здание Лионской оперы. Театр произвел странное впечатление: красные стены, черные железные лестницы… Ощущение, что ты попал не в храм искусства, а в каземат. Несколько шагов – и я в зрительном зале, на репетиции. Сначала вижу в центре зала гордую спину Вишневской и ее как всегда безупречную прическу. Галина Павловна была очень приветлива, в хорошем настроении. На сцене репетировали эпизод, когда молодую Галину принимают в Большой театр. «Поразительное чувство раздвоенности. Как будто я одновременно в зале и на сцене», – произнесла Вишневская. Я сразу обратил внимание на такой нюанс: Галина Павловна, которой в то время было 69 лет, выглядела значительно моложе и изящнее, чем певица-американка, которая репетировала главную партию. А молодость была прежде всего в глазах: два огонька, даже огня. Я испытал великую магию этих глаз-рентгенов.

Вечером мы вместе с Вишневской возвращались в Париж на скором поезде. Правда, Галина Павловна, как и подобает царственной особе, ехала в первом классе, а наша съемочная группа – во втором. До отправления поезда оставался еще час, и она предложила попить чая, а заодно обсудить детали дальнейших съемок. Скромный привокзальный буфет и Вишневская в роскошной норковой шубе и бриллиантах, – зрелище поистине кинематографическое. Я пожалел, что не сообразил заснять этот эпизод на камеру. На перроне в Париже мы попрощались, а назавтра нам предстояли главные съемки – запись интервью в домашней обстановке.

И вот с редактором и оператором мы подходим к дому в престижном парижском районе, на авеню Жоржа Манделя, где жила легендарная чета. Дверь открыла хозяйка. Невероятно элегантная, в черной облегающей кофте, черных брюках и… тапочках. В этих самых тапочках и была энергетика домашнего уюта, к чему я так стремился, настаивая на съемке в Париже. Из дальней комнаты раздается громкий энергичный голос Ростроповича. Великий музыкант всего пару часов назад вернулся из очередной гастрольной поездки. А еще нас ждал сюрприз. Специально для съемки Галина Павловна пригласила свою дочь Елену и внуков, которые жили в Париже.

Я так и не понял, сколько комнат в этой квартире. Нам для съемок предложили расположиться в двух гостиных. В одной – огромный массивный палехский стол, на двух его концах изображены скрипичный ключ и виолончель. А на стенах – картины, картины, картины… Уникальная коллекция русской классической живописи. Во второй комнате Вишневская с гордостью показала тяжелые шторы из Зимнего дворца: «С этими шторами я чувствую себя царицей!» На этом, как мне показалось, «царственное» самоощущение закончилось.

Многие считали, и я в том числе, что Вишневская командует своим мужем и близкими. Здесь, в Париже, все было иначе. Я увидел прежде всего любящую жену, готовую кротко и покорно выполнять любую прихоть своего венценосного супруга. Вот пример. Вместе с Галиной Павловной мы долго выстраивали съемочный свет для интервью. Вдруг в комнату стремительно входит Ростропович и говорит, что хочет присутствовать во время интервью жены. «Нет-нет, не надо», – воскликнула Галина Павловна. «Тогда сначала запишем интервью со мной, а ты подождешь». И Вишневская тихо, не произнеся ни единого слова, выходит из комнаты. Я, честно говоря, был потрясен таким поворотом событий!

Дальше – больше. Галина Павловна рассказала мне, что в их квартире есть комната, куда ей вход строго воспрещен. Это кабинет Ростроповича. Меня эта история заинтриговала – после долгих уговоров Мстислав Леопольдович сдался и разрешил сделать там съемку. Правда, кабинетом ту комнату можно было назвать весьма условно. Скорее, это был склад нот, беспорядочно лежащих почему-то на полу, рядом множество чехлов для виолончели. А в одном углу я заметил пыльную графическую картинку. На ней был изображен Ростропович с виолончелью, причем виолончель являлась его туловищем. На мой вопрос, кто автор, Ростропович ответил: «Сальвадор Дали».

Экзотика продолжалась. Я попросил у Вишневской разрешения взять небольшое интервью у домработницы, которая жила с ними уже много лет. Галина Павловна с испугом замахала руками: «Я боюсь, Вадим, задавать ей лишние вопросы. Хотите, поговорите с ней сами». Мужественно иду на кухню и натыкаюсь на глухую стену отчуждения. Домработница категорически отказалась говорить на камеру. Она призналась мне, что мечтает об одном – как можно скорее уехать из этого ненавистного Парижа к себе домой, в деревню! Вот такие шекспировские страсти…