Оззи вздохнул, но покорился ее воле.
— Мирабелла, Инквизиция — это что-то вроде управляющего органа волшебниц. Они должны следить за деятельностью всех владелиц гримуаров и за тем, чтобы они не раскрыли существование магии и не создали что-нибудь ужасное. Но на деле инквизиторы — твари, которые отлавливают впечатлительных детей и внушают им мысль о принадлежности к высшей расе. Такие «юные инквизиторы» посылаются ими на задания, на уничтожение неугодных волшебниц, потому что сами инквизиторы убивать не могут, они же святые. Взращивание в послушницах ненависти — это самая эффективная стратегия их воспитания. Уверенные в том, что все остальные люди — отбросы, юные инквизиторы легко убивают любую, на кого укажет перст правительства.
— Вот ты все время говоришь «волшебницы», — задумчиво сказала Мира, — а волшебники бывают?
— Хотя в теории ничто не мешает мужчине найти гримуар, я еще ни разу такого не видел, — спокойно ответил Оззи.
Мира пожала плечами.
Утром она была в наилучшем состоянии. Была суббота, уроков не было. Маме она сказала, что заболела, чтобы остаться дома и не участвовать во всяких работах, к тому же, после вчерашнего избиения это было не удивительно; а когда мама оставила ее в покое, Мирабелла закрыла дверь в комнату, натянула новое бальное платье, принялась наряжаться. До бала было еще очень много времени, но ей не терпелось начать готовиться, ее трясло от жажды деятельности, и каждая минута простоя казалась вечностью.
Она накрасилась, заплела волосы, надела сережки и диадему. Оззи наблюдал за всем этим осуждающим, недовольным взором, но довольно долго молчал. Лишь когда Мира открыла окно, чтобы через него выбраться на улицу, он подошел к ней и сказал:
— Ведь ты понимаешь, что на самом деле он тебя не любит? Что это просто заклинание?
— Посмотри на это лицо, — попросила Мира, указав на себя пальцем, — на эти волосы, похожие на мышиный хвост, на эти бледные тонкие губы, впалые щеки, мешки под глазами, в которых можно картошку хранить. Разве меня может кто-то полюбить без магии?
— Я уверен, что может, — Оззи коснулся лапкой плеча Миры. — Ты очень хорошая девочка. У тебя еще есть шанс…
— Он смотрит на меня, он говорит со мной, он улыбается мне, держит меня за руку! Что, если не это, должно называться любовью? Все, Оззи, я ушла! Буду поздно, о-о да, я буду так поздно…
Мира выбрала из окна, подобрала подол пышного платья и короткими перебежками добралась до ворот, надеясь, что мама не увидела ее через окна (впрочем, судя по тому, что за ней не неслась злая тетка с ремнем в руках, мама ее не увидела). Мира выпрямилась, поправила волосы и вышла за ограду.
Мамин голос огорошил ее так, что Мира припала к забору, как собачка, и боялась вдохнуть.
— Это просто ужасно, — сочувственно говорила мама, — Вот что бывает, когда в столь юном возрасте девочка думает о мужчинах!
— Да разве же ей запретишь? — Мира услышала другой голос и узнала маму Анны. — Так у них все хорошо было с этим мальчишкой… А теперь уже который день рыдает беспрерывно, исхудала, бедняжка…
Мирабелла сглотнула и напрягла слух, вслушиваясь в разговор.
— Оно и к лучшему, — строго сказала мама. — Зато перестанет думать о мальчишках.
— Что ж вы говорите такое, — пожурила ее мать Анны. — Девочка страдает…
— Зато возьмется за ум.
Мира решила, что с нее хватит. Тихим облаком она проскользнула обратно в свой двор, задрала пышную юбку платья, вскарабкалась на дерево, чудом не испортив своего костюма, и повисла на ветке, обхватив ее руками и ногами — с такого ракурса она могла легко разглядеть все, что происходило в комнате Анны, а мама вряд ли бы увидела дочь в рыжей листве.
Сперва ей показалось, что в комнате Анны никого не было. Но, прислушавшись, она различила тяжелое, надрывное дыхание глубоко в темном помещении, а затем и сдавленный всхлип. Совершенно точно. Анна сидела в комнате, где-то в самой ее глубине, вероятно, под одеялом, иначе Мира увидела бы ее прекрасные волосы, и, видимо, горько плакала. А судя по словам мамы Анны, уже не первый день. Исхудала. Бедняжка.
Чувство, которое охватило Мирабеллу, было ей совершенно незнакомо. Казалось бы, у Миры все хорошо. Сегодня ее ждет бал, самый прекрасный бал в мире, и на него ее поведет самый прекрасный мужчина, и одета она будет в самое чудесное платье; но ничто из этого ее больше не радовало. Мире было отвратительно, гадко на душе, и богатое платье как будто жгло ее, и хотелось сорвать его с себя, а вместе с ним и кожу, ведь в собственном теле ей было душно, и пусть Мира и не могла понять причин, почему ей вдруг стало так плохо, но зато она точно знала, что должна сделать, чтобы это чувство исчезло. Кивнув собственным мыслям, она по дереву добралась до дома, спустилась на землю и забралась в свое окно. Розовое платье было все выпачкано, а местами и порвано, но Мирабелла без сожаления стянула его с себя, бросила на кровать, и раскрыла гримаур.
— Оззи! Я знаю, ты злишься на меня, но помоги мне разок! Это не для меня, это для Анны!
Оззи удивленно уставился на нее, но кивнул рогатой головой. Мира заглянула в книгу и начала читать заклинание, после которого в ее руках появилась записка, написанная чужой рукой.
— А теперь приведи в порядок платье, и вместе с тиарой и сережками отнеси Анне. А, и записку не забудь! Только так, чтобы она не увидела тебя, само собой.
Оззи посмотрел на Миру, и ей вдруг показалось, что он все, все понял.
— Оззи?
— Я очень рад, что именно ты нашла гримуар.
— Нет времени на нежности, глупый котик! До бала осталось всего часов пять, а мне еще нужно найти в городе болото, и разыскать растение… как оно выглядит?
— Это белоснежный пятилепестковый цветок, цветущий в самой топи. Будь осторожна, Мира, добыть его невероятно сложно! После этого ты должна будешь сварить зелье из земли, своих слез и щепотки корицы, варить на среднем огне двадцать две минуты, а после в эту жижу ты погрузишь цветок и напоишь его кровью из своего сердца! Если твои помыслы чисты, цветок заплачет от жалости к тебе, и эти слезы ты должна дать выпить Кевину, тогда заклинание будет развеяно.
— Поняла! — Мирабелла уже бросилась к двери, прижимая к себе гримуар.
— Подожди! Ты точно поняла? Ты должна вонзить себе нож прямо в сердце! Ты можешь умереть!
Мира замерла на пороге, задохнулась от страха, но даже страх за свою жизнь не смог поколебать ее решимость.
— Хорошая девочка страдает по моей вине, — ответила она мрачно. — Если я тоже должна страдать, то я хотя бы этого заслуживаю!..
Оззи вздохнул и отпустил ее с богом.
Гримуар сразу же подсказал ей заклинание телепортации, уже использованное ранее, и Мира перенеслась сперва в музей, где висела карта города, а затем, уже с ее помощью, к болоту — к счастью, в субботу музей был закрыт, и никто не увидел ее перемещений. Она хотела сделать все как можно быстрее, ведь и времени было совсем немного, но из-за спешки едва могла внятно читать заклинания, сделала несколько ошибок и едва не провалилась в трясину по самые уши.
— О, нет… «Как камень»! «Как камень»! Не «как рамен»! Что же это я сказала, рамен это вообще японский суп! О нет… Еще раз: «Волшебнице силы земли — не указ, и небо, и горы служат для нас…».
Последние слова заклинания она прочитала уже про себя, тихо булькая в трясине, но магия сработала, и ноги Миры вдруг наткнулись на что-то твердое. Она с трудом вытянула руку, схватилась за окаменевшее болото, вытянула свое грязное, промокшее тело, и поползла по-пластунски к центру топи, разыскивая волшебный цветок.
Но его не было. Не все так просто. Не на каждом болоте его можно найти.
Мира корректно выругалась и вернулась в музей, чтобы узнать, где еще есть заболоченные места.
Поиски волшебного цветка затянулись настолько, что Мирабелла не заметила, как настали сумерки. Вскрикнув, она с ужасом поняла, что времени до бала остается всего ничего, и все ее страдания могут оказаться совершенно бессмысленными; и именно в этот момент чуть не наступила на что-то белое, сиявшее маленьким огоньком над гладью окаменевшего болота. Она присела, подняла листок кувшинки, и воззрилась на прекрасный цветок, от белых миндалевидных лепестков которого как будто тянуло добротой и магией. Это точно был он. Это точно была магическая трава! Удача!
