Беэр-Шева встречает сигналом воздушной тревоги: тягучий вой заполняет улицы, ускоряя движение транспорта и гоня людей в убежища (у кого они есть). Встретив меня на автовокзале, Давид топит газ, мы гоним к дому и, припарковавшись, быстрым шагом поднимаемся в квартиру. Где видим Жанну, у которой в одной руке болонка, в другой – баул с вещами.
– Привет. – говорит озабоченно, – Извини, целоваться позже будем, надо быстрее вниз.
Они с Давидом смотрят друг на друга.
– У нас проблемы? – осведомляется мой друг.
– А как же! Она опять не хочет в убежище!
– Понятно…
Давид открывает одну из дверей.
– Мама, почему вы не хотите в подвал?!
– Я тебя умоляю, Додик! – доносится старушечий голос. – Если бомба влетит сюда, вам будет счастье!
– Почему, мама?!
– Одной нахлебницей станет меньше!
Приблизившись к дверному проему, заглядываю внутрь, чтобы увидеть Сару Львовну, сидящую в кресле и укрытую клетчатым пледом.
– Здравствуйте! – машу рукой из-за плеча Давида. Сара Львовна надевает очки, всматривается, затем всплескивает руками.
– Ой, не могу! Зачем ты сюда приехал?! Ты видишь, что здесь творится?!
– Мама, вам нужно спуститься вниз! – раздраженно произносит Давид.
– А вам с Жанной нужно купить себе мозги! Когда вы меня увозили, говорили: тебе будет покой. И где мой покой?!
Компромиссом служит переезд главы семейства прямо в кресле от окна вглубь комнаты. После чего мы вместе с собакой спускаемся на несколько пролетов и оказываемся в небольшом полуподвальном помещении.
– Недурственно… – озираю выбеленную комнатку с ковролином на полу. Слева в углу вижу штангу и велотренажер, справа – электрическое пианино Yamaha.
– Это Борька устроил тут спортзал. А заодно музыкальную студию оборудовал.
Болонку по кличке Тошка опускают на пол. Пока собака исследует помещение, Жанна достает из баула бутерброды, а Давид извлекает из шкафчика водку.
– И кто же ее туда поставил? – интересуется супруга.
– Дед Пихто! – отвечает супруг. – Стратегический запас – на случай затяжных военных действий.
Свиста ракет не слышно, за небольшим зарешеченным окошком сияет солнце, так что тревога кажется напрасной. Но лица супругов напряжены, даже выпивка не снимает напряжения. Разговор не про нас – переживают за старых и малых. Сара Львовна упорно игнорирует требования гражданской обороны, а сын так вообще сторонник сухопутной операции, дескать, только она решит проблему терроризма окончательно и бесповоротно!
– Так их отправили все-таки в Газу?
– Слава богу, нет, – отвечает Жанна. – Надеюсь, все утихнет скоро.
– Ага, утихнет, – отзывается Давид. – А потом опять начнется!
Он разливает водку по пластиковым стаканам.
– Странно все это. Вот я лично не могу сказать: это – моя война. А Борька может. Он ведь даже в языке спотыкается, но за страну порвет любого. Только рвать и метать бессмысленно, это тупик. Ну, давай!
Выпив, Давид усаживается за электропианино.
– Боря сам на него заработал, – говорит Жанна с гордостью. – Они со школьной группой концерты платные давали!
– Давали, ага. Только теперь ему не до музыки. Ладно, что бы такое вспомнить, соответствующее моменту… А-а, вот!
Он начинает бить по клавишам:
– По Голгофе бродит Будда и кричит: аллах акбар! Опа! Опа! И кричит: аллах акбар!
Болонка заливисто лает, Жанна зажимает уши.
– Прекрати ломать инструмент!
Вдруг замечаю: приятель музицирует (если это можно счесть «музицированием») двумя руками. Жанна этого не замечает и буквально оттаскивает мужа от пианино.
– Знаешь, сколько оно стоит?!
– Знаю. Дорого.
– Дорого – не то слово!
Она поворачивается ко мне.
– Он совсем как ребенок. Все уши прожужжал про какой-то кирпич в земле. Его возле твоей гостиницы раскопали, да? Так он уже две статьи про это накатал! Нашел еще один повод впасть в детство!
– Хватит, а? Ты в этом не разбираешься!
– Ты у нас во всем разбираешься!
Тревога и впрямь оказывается напрасной, а может, «купол» сработал на все сто процентов. Мы мотаемся по окрестностям Беэр-Шевы, доезжаем даже до Мертвого моря, после чего собираюсь в обратный путь.
– Тебе сколько осталось? Три дня?
Оглянувшись на Жанну, Давид склоняется к уху.
– Я к тебе еще приеду! Только Жанке ни слова, хорошо? Женщина – что она понимает?!
Я – не женщина, но с пониманием реальности тоже не ах. «По Голгофе бродит Будда», – вспоминаю, видя происходящее под окном. Солдаты оцепления уже отошли в сторонку и мирно курят, сняв с плеч тяжелые винтовки. А вокруг котлована совершает молебны разношерстная публика: тут хасиды с книжками в руках кланяются, будто заведенные, там падают ниц на расстеленные коврики палестинцы, а чуть в стороне бородатый православный батюшка помахивает кадилом. Вот еще делегация: католический священник в черной сутане привел за собой паству и теперь ищет местечко. А места-то заняты! Католики движутся по периметру котлована, вклиниваются между евреями и православными и тут же начинают исполнять чин богослужения.
Только у лестницы, ведущий вниз, дежурит военнослужащий: котлован не такой уж просторный, надо следить за очередностью. На дне то черным черно, когда спускаются евреи либо христиане, то белым бело, когда настает черед арабских паломников. Ко мне на балкон отдельные слова не доносятся, слышно только разноязыкое: бу-бу-бу… Кажется, сама земля исторгает из себя некие словеса, вот только кто их разгадает? Кому по силам постичь тайну мироздания, которую несет в себе камень?
Это «водяное перемирие», впрочем, сопровождается бытовыми неудобствами. По гостинице слоняется разношерстный народ, наехавший из отдаленных мест, так что о покое приходится забыть («И где мой покой?!»). Народонаселение «Хаверы» резко возрастает, Моше веселеет, но постояльцам вроде меня от того одна головная боль. Теперь и на моем этаже то и дело гулко топают, хлопают дверями (в том числе ночью), так что к очередному завтраку выхожу совершенно не выспавшийся. Механически глотаю творог, выпиваю кофе и на выходе покупаю сигареты. А в номере вдруг обнаруживаю, что в кармане нет бумажника. Нераспечатанная пачка Pall Mall – вот она (значит, доставал деньги), а паспорт, электронный билет и шекели с долларами – йок!
Потерять в чужой стране (воюющей стране!) документы и деньги – что может быть хуже?! Быстренько обшариваю номер, затем вылетаю в коридор и едва не на карачках исследую метр за метром путь до столовой. Нету! Вхожу в столовую, озираю жующую публику, но на меня – ноль внимания. Одни сосредоточены, видно, все мысли о том, как они прильнут к святыне; другие о чем-то переговариваются, думаю, не о моей утрате. А тогда палочка-выручалочка одна – хозяин этого Ноева ковчега…
Подбежав к стойке, нелепо жестикулирую, тараторя что-то про утраченные «мани». Брови Моше ползут на лоб, затем он жестами показывает, мол, сделай звонок другу!
– Только этого не хватало… – слышу в трубке голос Давида. – Точно везде смотрел?
– Точно!
– И нигде нет?
– Нигде! Да его наверняка нашли, только разве отдадут?!
Мне очень жаль себя, безвинно пострадавшего, да еще утратившего веру в человечество. Как к вам относиться, люди?! Вы собрались тут молиться и падать ниц, но лишь попадается на пути соблазн – сразу забываете про облик человеческий! Мимо ресепшн шествует знакомый хромец из строительной бригады, и хочется ткнуть в него пальцем – вот один из вас! Алчный, жестокий, нетерпимый, дай такому волю – он с ног до головы разденет, может, и того хуже: прибьет!
Хромец тем временем тормозит, достает из кармана красную книжицу, смотрит в нее, затем на меня. Физиономия, подошедшая бы головорезу из фильма про пиратов, расплывается в улыбке, и мне протягивают книжицу вкупе с бумажником.
– Да как же это… Ну, дела…
Ошарашенный, трясу ладонь своего спасителя, но слов, как всегда, не хватает.
– О’кей?! – хлопает по плечу Моше, я же с идиотской улыбкой на лице развожу руками.
