– Стоим здесь, – вполголоса говорит Гасан. – Тут еще две группы впереди, ждать надо…

Я вспоминаю деятеля, предлагавшего за полста баксов пройти без очереди к месту упокоения Христа. Получается: все-таки воспользовался блатом, поимел халяву, пусть и не по своей воле, а коллективно.

– Мы что-то должны? – вежливо осведомляюсь у гида. Гасан удивленно на меня смотрит, затем машет руками:

– Нет-нет, мы договорились! Не надо деньги!

И на том спасибо. Мы топчемся на месте, озирая убранство храма – не самого красивого, быть может, зато весьма особенного. Вперед продвигаемся не быстро, успокаивает лишь то, что общая очередь движется еще медленнее. Первые «блатные», наконец, сходят вниз, и перед нами лишь группа пожилых бодрячков, судя по разговору – англоязычных.

– И здесь американцы… – слышу справа недовольный голос. – Куда ни приедешь – везде они!

– Может, это англичане? – высказываю предположение.

– Какие англичане?! На морды посмотри! Америкосы, к бабке не ходи!

Получается, мы попали в один привилегированный поток с властителями полу-мира? Это греет самолюбие, хотя до их самоорганизации нам, пожалуй, далеко. Сзади напирает еще одна группа, проскользнувшая через волшебную калиточку, мы тесним американцев, и те занимают круговую оборону. Мужчины в группе пусть седовласые, зато крепкие, рослые, со здоровым загаром на лицах, и вполне умеющие за себя постоять. Они встают плечом к плечу, сцепляясь локтями. Живая стена, за которой находятся немногочисленные женщины (тоже бодрые пенсионерки), и пробить эту стену не может даже пронырливый Гасан.

– Слушай, дай пройти! – горячится гид, только без толку. Это генетика – так стремившиеся на Запад переселенцы выстраивали ограждение из повозок-фургонов, обороняясь от кровожадных индейцев. Уместность обороны под вопросом, но эффективность не подлежит сомнению: пока американская группа не сошла к яслям Спасителя, туда не проскользнула ни одна живая душа.

«Человеческое, слишком человеческое» в очередной раз мешает почувствовать что-то крайне важное. Выход из храма, жаркое солнце, бьющее прямо в темечко, и острая жажда. Я плетусь к киоску, где продается вода, выпиваю одним махом полбутылки, после чего, осоловевший, тупо внимаю выкрикам уже знакомого торговца:

– Десять шекелей! Сто рублей! Десять шекелей!..

По возвращению хочется отдохнуть от жары (ноябрь, а так печет!). Только фиг отдохнешь, когда пахнет сенсацией, и возле ямы в земле уже выставлено оцепление из людей в камуфляже. Возбужденный народ, тем не менее, напирает, и военным приходится сцепляться локтями – прямо как американским «ковбоям» в храме.

– Вернулся? А тут такое происходит… Ага, палестинцы явились!

Давид вытащил на балкон стул, поставил пепельницу и расчехляет (видно, не первый раз) фотоаппарат. В объектив попадают люди с клетчатыми «арафатками» на головах. Они приближаются к оцеплению, ведут переговоры, но военные стоят стеной – в котловане копошится несколько человек, надо полагать, ученая братия.

– Что ж, репортаж будет классный… Но как об этом написать?! Не поверят же!

Когда азарт отпускает, становится видно: Давид в недоумении.

– Дымшиц звонил. Сказал: порода какая-то уникальная, тут таких минералов отродясь не водилось. Откуда, спрашивается, этот взялся?!

– Как откуда?! – отвечаю ехидно, – Сам же говорил: краеугольный камень, с него началось сотворение мира! А потом из него эти самые смастерили… Скрижали Моисея!

– Да ладно тебе! – машет Давид рукой. Что любопытно – правой рукой, которая у него либо висела, как плеть, либо на шейной подвязке болталась. Видно, настолько возбудился, что даже про боль забыл – вот и фотографии делает, используя обе «конечности».

– Я еще про возраст спросил… Они, конечно, полноценный анализ быстро не могут провести, но по предварительной оценке – возраст ого-го! Так что не зря я говорил: тебе повезло!

К реальности возвращает звонок из дому. Звонит Жанна, и, судя по выражению лица Давида, известия не веселые.

– Хорошо, скоро буду.

Помрачневший, он зачехляет фотоаппарат.

– С Борькой что-то случилось? – не выдерживаю я.

– Нет, с ним все в порядке… Ракета упала на стоянку, что за нашим домом. Две машины сгорели напрочь, хорошо, людей внутри не было. Но она все равно боится, просит вернуться поскорей.

Уже на улице, усевшись за руль, Давид с виноватым видом говорит:

– Я тут вниз спустился, Левка через оцепление провел. И вдруг такое чувство охватило у камня… Странное чувство, скажу тебе. Почему-то вспомнилась цитата из одного умного человека: «На глубине бытия зла нет…» С чего бы это?

Я пожимаю плечами. Меня пока не охватывали подобные чувства, – а хочется!

– Ладно, это чушь. К нам когда соберешься? Не настаиваю – сам видишь, что происходит. Но если надумаешь – приезжай!

К ночи напор страждущего народа ослабевает. Кое-кто остается на стройплощадке, задремывает, усевшись на кучу грунта; только военные бдят, прохаживаясь вдоль ограждения. Я выкуриваю одну сигарету, другую, но уходить с балкона не хочется. Усиленно таращусь вниз и вскоре начинаю различать в полутьме вроде как свечение. Причем именно в той части ямы, где вылез пресловутый камень! Я протираю очки, вглядываюсь вниз, перегибаясь через перила, и в этот момент оказываюсь замеченным.

Следует жест военного, мол, уходи с балкона! Делаю вид, что не понял намека, но, когда с плеча снимают М-16, удобнейшую обзорную площадку приходится покинуть.

Утром режим «комендантского часа» отменяется, я могу хоть кофе пить на балконе, хоть загорать. Но не делаю ни того, ни другого, потому что замечаю в толпе Гасана и тут же решаю спуститься. Разыскав гида, хлопаю его по плечу, как старого знакомого.

– Это вы?! А что вы тут…

– Живу я здесь. Причем очень удобно – вон там!

Гасан смотрит на мой балкон, затем вертит головой.

– Я одного человека привез. Очень мудрый человек! Мулла!

Найдя мудреца, одетого в длинную рубаху до пят, Гасан что-то страстно ему говорит, указывая на мой балкон. Ай, молодца, на ходу подметки режет! Мулла, однако, отрицательно качает головой и, в свою очередь, тычет рукой в сторону котлована.

– Не хочет сверху… – вернувшись, с сожалением говорит Гасан, – Хочет вниз спускаться, чтобы след увидеть.

– Какой след?!

– Он говорит, с этого камня пророк на небо поднялся. Но камень не хотел расставаться с пророком и стал подниматься вместе с ним. Тогда ангел Джибраил придержал непослушную скалу, и на ней остался след его руки.

– Руки ангела?!

– Ага. И трещина на камне осталась… Но видишь, что делают? Не дают смотреть!

Гремучая смесь из фактов, верований, мифов уже распирает мою черепную коробку. Кажется, дыра в земле, которую столь тщательно охраняют, и столь рьяно исследуют, ведет к центру планеты. Именно, там, «на глубине бытия», должны быть получены ответы на последние вопросы. Тайна жизни и смерти раскроется, и люди, вернувшись обратно, принесут на блюдечке с каемочкой нам, обитателям поверхности, рецепт всеобщего благоденствия…

На следующий день решаю ехать в Беэр-Шеву. На моей стороне теория больших чисел: если даже среди коренного населения число жертв исчисляется единицами, то вероятность падения кассама на мою грешную голову ничтожно мала. И все же на подъезде к столице Негева я из-за автобусного стекла тревожно озираю горизонт. Где ваши «Железные купола», господа из Армии обороны? Дайте гарантию мирного неба над головой, хотя бы на ближайшие дни!

В автобусе много молодых парней и девушек в армейской форме. На их лицах не видно тревоги: кто-то говорит по телефону, кто-то общается с соседом, кто-то погрузился в свой гаджет. «Учись! – говорю себе, – Совсем дети, а какая выдержка! Какое самообладание!» Я автоматически выискиваю взглядом «Борюсика», хотя понимаю: вряд ли он окажется здесь. Во-первых, его часть расположена где-то на юге, в пустыне Арава. Во-вторых, она может быть давно передислоцирована в район Газы. Ну, а в-третьих, я, скорее всего, просто не узнаю юного пианиста, которого не видел более десяти лет.