Тут-то и появился в кабинете заполошный сопровождающий, старший лейтенант госбезопасности. По его требованию от эшелона отцепили опломбированный спецвагон и загнали в тупик, состав же отправился дальше. Офицер предъявил бумаги за высокими подписями и печатями, в которых непререкаемо требовалось оказывать старшему лейтенанту Краснобоярову всемерное содействие в выполнении государственного задания. А задание было непростое – спрятать посреди голой степи вагон с государственными ценностями.

Тыча пальцем в карту местности, сопровождающий излагал свою идею, как исполнить приказ. Вагон нужно было загнать в старый песчаный карьер, используя проложенную туда временную узкоколейку. А затем засыпать карьер песком, подорвав крепления на опалубке, чтоб ни одна собака не пронюхала.

Всё это Краснобояров обрисовал, чередуя мат с угрозами, – собственной головой отвечаешь! В вагоне, сказал, музейные экспонаты особой ценности и документы. Подрыв нужно было произвести ночью, обеспечив операции повышенную секретность. Его, начальника станции, задача – экстренно организовать проверку и спешный ремонт времянки-узкоколейки, а при нужде, если вагон не пройдёт, перекладку рельса для расширения пути. Потом, после завершения операции, потребуется немедленно всю линию демонтировать. Перегружать ценности из вагона нельзя ни в коем случае!

Пожав плечами, узкоколейку Степаныч с сыном, двумя станционными рабочими и стариком-обходчиком подготовили сами. Подходящий карьер располагался неподалеку, делать почти ничего не пришлось, дня хватило. Вагон отправили в последний путь накатом, своим ходом под откос.

Дело шло к вечеру. Ломать не строить, разбирать пути можно и в темноте. Подрывать после окончания работ собирались сам Краснобояров и тот молоденький сержант, охранявший вагон.

Немцы были совсем рядом, думал Степаныч, раз такая паника и уже ценности в степи бросают, лишь бы в чужие руки не попали. От этих, родных мест до Калмыкии – рукой подать, того и гляди, линия фронта прокатится здесь и уйдет дальше на восток. Что будет с ним самим, с его семьей? Один Бог ведает.

Случись что, головой он отвечал бы в любом случае. Хоть перед одной стороной – если успеет эвакуироваться, хоть перед другой, если не успеет. А коль уцелеет, как тогда они будут жить-выживать с семьей в чужих местах?

Степаныч долго сомнениями не мучился. Подлил в чай Краснобоярову снотворного (не слишком много, чтоб у лейтенанта, не дай бог, не возникло какого подозрения). Того после обеда быстро сморило. Он так вымотался за последнее время, двое суток не спал, и пожалуй, можно было бы обойтись без снотворного. Но пусть, для верности.

Потом отнес супа в котелке сержанту к вагону. И тоже – того самого чайку. Бессловесную свою жену Степаныч поставил на стреме возле лейтенанта, чтоб прибежала, если тот начнет проснется. А сам с четырнадцатилетним сыном прокрался к вагону. Дождавшись, когда сержанта тоже сморит, оторвал несколько досок в днище вагона и, протиснувшись в щель, наскоро обследовал ящики. Выбрал два, что потяжелее, да ближе стояли.

О каких-таких бумагах болтал Краснобояров? Во всяком случае, в выбранных ящиках были не бумаги. Кое-как Степаныч спустил их вниз сыну, чуть жилы не лопнули. И ведь не прогадал! Конечно, в других ящиках тоже могло быть что-то ценное, но курочка по зернышку клюет. И не мог же он содержимое всего вагона перетаскать за отпущенное ему время! Потом заделал дыру кое-как, а добычу свезли с сыном в сарай.

– А снотворное-то где взял?

– Жена бессонницей мучилась с самого начала войны. Взрывов боялась, канонады… У нее в садике всяких травок целебных полно растет, любит она это дело. Вместо цветов – валерьянка, там, душица, пион, кипрей… Я и названий-то всех не знаю. Она состав себе делала. Никакая канонада не беспокоила, спала, как сурок.

Лейтенант соврал, а может, и сам толком правды не знал. Кто бы стал ему докладывать, мелкой служивой сошке! Ценности-то в вагоне были, но не музейные экспонаты. Скорее всего, банк эвакуировали, потому и боялись не проскочить. В тех ящиках, что умыкнул Степаныч, уложены были золотые слитки.

Краснобояров со сна был словно чумной, но объяснял себе это хроническим недосыпом. Сержанта Степаныч еще раньше разбудил, поклялся не выдавать его, уснувшего на посту, опасному в гневе командиру. Вагон засыпали благополучно. Отобрав у всех участников операции подписки о неразглашении государственной и военной тайны, Краснобояров с сержантом отбыли на попутном эшелоне. А позже пришла весть, что тот поезд уже под самым Сталинградом попал на глаза пилотам немецких «Штук». Юнкерсы в два захода превратили состав в пылающие обломки.

Степаныч с сыном следующей ночью перевезли ящики, от греха, подальше от села, к горе. Там в одной из пещер и укрыли неподалеку от входа. Во-первых, чтоб далеко не углубляться, все-таки с тележкой вниз не спустишься, а на себе тяжело тащить. Во-вторых, не настолько он хорошо под землей ориентировался. Да и время поджимало, нужно было срочно возвращаться на свой хлопотный пост.

Степаныч родом был из этих мест, немножко знал пещеры. Пацанами, случалось, лазили, несмотря на строжайшие родительские запреты. Решил, сейчас тут живой души нет, а при первой же оказии можно перепрятать понадежнее.

И позже, действительно, перепрятал. Как только дождался контрнаступления, так и озаботился. Оказалось, своевременно: вскоре на гору пригнали толпы пленных немцев, а там и геологи понаехали, все чего-то в горе ковырялись.

– Ближе тебя, Василич, у меня человека нет, – говорил Степаныч за последней своей пирушкой. – Жену с пацанами я тогда же отправил к ее родне в село, в степь. Всем соседям говорил, что на Урал, к своим родственникам отправил. Велел рты там лишний раз не разевать. Да они у меня и так не из болтливых. Я думал, если прорвут немцы фронт, может казахов не тронут. Но обошлось. И насчет вагона тишина, хотя за таким грузом явиться давно должны были! Видно, сгинул Краснобояров с тем эшелоном. Но сам понимаешь, по лезвию бритвы хожу. Да ведь все для семьи! Так что слушай: война не завтра кончится, и если что со мной – ты найдешь и владей. Там не только тебе, там и твоим внукам хватит, но только чур и про моих не забудь! Ради них башкой своей рисковал!

– А в какой пещере-то? Их там, говорят, с полсотни!

– А я покажу! Вглубь особо далеко забираться не надо, но немного поплутать придется. Надо нам с тобой в ближайшее время выбраться туда, лучше ночью. Проверить, как оно там. Может, и перепрятать надежней. Как-то мне в последнее время не по себе, муторно что-то на душе. Сны дурацкие стали сниться. В общем, покажу тебе местечко, а потом к своим попробую вырваться хоть на денек.

– Это ты просто без бабы заскучал! Ты что, бабы себе тут найти не можешь?! – загоготал повар. – К жене торопишься, надо же! Хоть русскую, хоть казашку – сейчас все голодные без мужиков!

– Дурак ты, Василич, хоть и родственник. Я свою жену люблю. И по пацанятам соскучился. Так сумеешь вырваться? Ты же человек подневольный!

– Ради такого дела, да не суметь? Что-нибудь придумаю. Степаныч, ты ведь мне до гробовой доски – и брат, и отец родной!

– Дай бог, чтоб ты об этом всегда помнил!

– Я-то? Всю жизнь!.. Всю мою оставшуюся жизнь, Степаныч! Напомни, когда это я тебя подводил хоть раз?

– Нет, Василич, за что я тебя уважаю – такого раза еще и не было!

В этот самый момент в кладовке что-то упало.

* * *

Барак, в котором располагались кухня и столовая, имел форму русской буквы «Г». Меньшая его сторона была кухней. В одной из стен вначале были прорублены три окна, потом одно забили наглухо крепкими досками, а два других зарешетили. В небольшом закутке, где окно было забито, выгородили угол и устроили кладовую, уменьшив тем самым кухню. Вдоль двух стен в кладовке протянули стеллажи для продуктов, возле одной стояли бочки.

Отто, работавший при кухне несколько месяцев, знал про эту нехитрую перепланировку. Вероятно, он решил осуществлять свою месть по принципу: уж если назвали вором, так пусть хоть не зря! И – с пользой для себя.