Как философ и как исповедующий Святую Троицу знает он и границы своего философствования: к Богу, к «неизреченному свету», к красоте, «недоступной постижению» приступает он со смирением и благоговением [8, с. 96].

Прекрасное вело Григория по жизни. Бог как совершенство, как «первообразная красота», как «непостижимая красота» [8, с. 96] – этим жила вдохновенная душа мыслителя. Все и вся им поверялось этим великим чувством. Пишет он о сестре своей – преподобной Макрине, о девстве, о брате, о другом некоем – все становится предметом его любования. Любования совершенным, принимаемым Богом, соотносимым со Святою Троицею.

Прекрасным жила душа вдохновенного мыслителя. Может быть, потому ничто плохое не пристало и не могло пристать к ней в его жизни, конечно же, не лишенной столкновений, хулений и прочего, прочего человеческого.

Григорий Нисский являл собою (жизнью своею) достоинство человека – христианина. В своих письмах обстоятельно он говорил о том, что никому не позволено унижать достоинство другого человека. Всякий из людей – образ Божий. В этом он (всякий) уже достоин уважения. «Обида в отношении к свободным не извинительна», – пишет святитель [8, с. 247]. Страстные, глубокие тексты святителя суть развертывания мыслей человека с высоким достоинством.

Чтящий себя как Богову духовность (человек) и может, по Григорию, говорить глубоко и ответственно и о Святой Троице, и о людях, и о жизни. Это читается в его (святителя) поведении и словах.

…Всех каппадокийцев – тринитариев объединяет дивная черта – открытость их душ движениям человеческой души. Да, да, именно так. Все богословы были волею своею, избранничеством своим монахами. Тем не менее, каждый из тринитариев в трудах и молениях не только не отгородился от жизни человеков, но и жил человеческими переживаниями и поступками, разумеется, в мере, каковая позволительна для монашествующих. Но так ли это? Приведем характерные высказывания мыслителей.

«Друга верного нельзя ничем заменить, – пишет Григорий Богослов, – и нет меры доброте его. Верный друг – крепкая защита (Сир. 6: 14, 15) и огражденное царство (Прит. 18: 19); друг верный – сокровище одушевленное. Друг верный дороже золота и множества драгоценных камней… Друг верный – пристанище для упокоения. А если он отличается благоразумием, то это еще драгоценнее!..» [1, с. 234]. О Григории Нисском – о друге своем – пишет святитель. Пишет не как монах. Пишет как просвещенный христианин и живой человек. Тепло и поэзия его души светятся в избираемых им фразах и заимствованиях. Не скрывает святитель своего чувства, лелеет его и являет в своей речи.

Григорий Нисский в одном из писем разражается речью о причиненной ему несправедливости со стороны одного из епископов. (письмо Епископу Флавиану). Гневается явно святитель, изливает свои переживания в связи с творимым в отношении его епископом – собратом. «Но оскорбление людей свободных и нанесение бесчестия равночестным, какими законами узаконено?» – восклицает Григорий [8, с. 247]. Сдерживается святитель, но не лицемерит и – возмущается, возмущается. Кипучая и честная его натура никак не может забыть нечестия в отношении себя, не может, и волю ей дает наш святитель, не видя в том укора себе как монашествующему.

Василий Великий более сдержан в своих речах в сравнении со своими сподвижниками. Но и его живая, полная чувств, переживаний натура заявляет о себе в его словах. Василий ищет «объять всю вселенную» [выражение его друга Григория Богослова; 1, с. 764]. Объять – и это важное – братски, с пристрастием, с любовью, с желанием поддержать все и вся, уврачевать нестроения и боли (в этом его полная любви к человеку натура).

Вот Василий взывает к человеку, чтобы он внял себе самому и в себе открыл Божий мир. «Внемли… и подивись, какое приличное виталище устроил разумной душе наилучший Художник… [10, с. 125]. Вот обрушивается он – именно обрушивается! – на ищущих богатства, корысти людей. Ср.: «Промышляй о настоящем и о будущем, и не утрать последнего ради гнусной корысти» [10, с. 190]. Вот проговаривается Василий, что не любит (не любит!) незаконченных дел [10, с. 140]. Вот пишет он постигшем человеков голоде, пишет о том, как плакал он о бесплодии полей [10, с. 177]. Вот задерживается его взгляд на том, что и сам Христос плакал (о Лазаре; Ин. 11: 35). Вот замечает он, что Господь «вкушал и вкушал, и пил, не Сам имея в том нужду, но (нам) оставляя меру и предел необходимых ощущений души (разрядка авторов)» [10, с. 131].

Во всем, что ни становится предметом его мысли, являет себя Василий человеком, в котором богословие не вытеснило интерес и симпатию к живому.

Приведенное о тринитариях – приведенное о живости их душ – видится не случайным, но выражением утверждения и развития ими учения о Святой Троице. Святая Троица, в отличие от Бога ветхозаветного, не требовала от человека забвения человеческого в нем, что порождало такую реалию, к примеру, как фарисейство (хладное богословие и лицемерная жизнь). Напротив, Святая Троица востребовала в детях своих – людях – радость и приятие жизни. Приятие жизни, в коей светло сопрягаются и любовь к Богу, и переживание светлых человеческих чувств (последние освящаются единением с Создателем).

…Возвышенные души Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского… Сколь запечатлелись движения их в деяниях и мыслях святителей!..

Святая Троица… Какие чýдные смыслы несет в себе эта (ир) реалия? Постараемся развернуть их, опираясь на святоотеческую традицию.

Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца Небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго господа Иисуса Христа, Сына Божиего, Единородного, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век, Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рождена, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша: нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, вочеловечшася: распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребена: и воскресшаго в третий день по писанием: и возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца: и паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца; и в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже с Отцом и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки…

Нами приведены формулировки Константинопольского Символа веры [9, c. 279].

Бог Отец, Бог Сын и Святый Дух… Святая Троица. Реалия, сменившая Бога Ветхозаветного, Того, Кто был Один, без Сына и без Святого Духа (в Его новозаветном прочтении), Кто был недосягаем для человека и в этом далек от него? Что изменила Троица в восприятии человеком мира и самого Бога? Изменила все. «Услышав об Отце, – пишет Григорий Нисский, – мы подразумеваем причину всего; узнав о Сыне, познаем силу, воссиявшую из первой причины для устроения вселенной; узнав о Духе, постигаем совершительную силу того, что приведено в бытие творением от Отца чрез сына» [8, с. 297–298].

Знание о Троице (Григорий Нисский пишет о познании, о постижении и пр.) и приятие Ее в качестве своего духовного опыта ввело человека в его подлинное бытие. Это важнейшее, что следует из догмата о Троичности Бога.

Ветхозаветный Бог (Бог иудеев) человека не допускал к познанию мира и его самого (человека), не допускал к познанию мира и участию в его бытии. Человек слепо шествовал в своем заблуждении со времен Адама по просторам мироздания. Не видел ни себя, ни мира, ни Бога. И вот Святая Троица обращается к человеческой духовности и сосредоточивает ее внимание на причине всего и вся (на Боге Отце), на ней самой (человеческой духовности) – на Спасителе, вочеловечившемся и спасающем ее своей любовью к ней и на утверждающейся среди мира людей и всей твари свершительно – животворящей силе (Святом Духе).