– Князюшка, ты же ехал сюда, в столицу, через Шклов. Как тебя встретил наш щеголь, Сима Зорич? Ведь у него опричь кадетской школы, и дворец, и громадная оранжерея, и театр не хуже Шереметьевского…

Потемкин весьма недолюбливал Зорича, но зла на него не держал. Однако князю удалось раскрыть аферу, прикрываемую Семеном Гавриловичем.

– Все оное у него успешно, права ты государыня-матушка, но есть за ним весьма приметный грешок.

Екатерина посмотрела на князя с большой аттенцией.

– Что натворил сей генерал?

– Вообрази, всемилостивейшая, чтоб уверить его, что я не держу на него зла и благоволю к нему, мне пришлось остаться у него на ночь. И вот вдруг мне докладывают, что один еврей просит разрешения поговорить со мной наедине.

– Любопытно, князь, – расширила глаза императрица.

– Так тот еврей, приносит мне ассигнацию и стал утверждать, что она фальшивая.

Брови Екатерины поползли вверх:

– Фальшивая ассигнация!

– Сначала я ничего не заметил, понеже она весьма хорошо подделана, но сей еврей показал мне, что вместо «ассигнация» на фальшивке написано «ассигиация». Буква «н» заменена на «и».

– И кто же занимается выпуском сих фальшивок? – гневливо испросила Екатерина.

– Еврей указал на камердинера графа Зановича и на карлов Зорича.

– Что же ты, князюшка учинил? Паче того, для чего ты толико времени молчал, Светлейший князь?

Князь, взглянув на нее, криво усмехнулся:

– Я собирался доложить, но пока не хотел беспокоить тебя, матушка моя, до поры. А что сделал? Я дал оному еврею тысячу и велел поменять их все на фальшивые и привезти мне в Дубровки, что неподалеку от Шклова. Опричь того, послал за губернатором Энгельгардтом. Как он прибыл, я ему и говорю: «Видишь, Николай Богданович, у тебя в губернии делают фальшивые ассигнации, а ты и не знаешь». Тот тут же организовал следствие, кое на следующее утро, перед самым моим отъездом вскрыло причастность к афере родственников Зорича, Зановичей, кои обещали Семену Гавриловичу выпутаться из долгов.

– Уму непостижимо! До чего докатился! – нервно воскликнула Екатерина Алексеевна, рука ее потянулась к графину с водой. Князь, опередив ее, налил и подал ей стакан воды.

Расхаживая по кабинету, он продолжил:

– Сами хитрецы, как оказалось, давно находились в розыске в Венеции и Париже, понеже, путешествуя по Европе, они везде находили простачков и разными способами выманивали у них деньги.

Потемкин остановился супротив Екатерины.

– А Сима Зорич, кормилица моя, всем известный простак. Вот и попался.

Екатерина расстроено отвернулась.

– Где же теперь сии авантьюиристы?

– В Шлиссельбургской крепости. Но что делать с Зоричем, я не ведаю, посему жду вашего, государыня-матушка, решения.

Екатерина, медленно допив стакан воды, не поднимая глаз, молвила:

– Не надобно его в крепость, но следует уволить с военной службы и установить негласное за ним наблюдение.

Князь улыбнулся, хлопнул в ладоши:

– По вашему велению, по вашему хотению, государыня-матушка, быть по сему!

Екатерина, вздрогнув от нежданного хлопка, с укором молвила:

– Григорий Александрович, пора бы вам, князь, угомонить свою неуемность!

– Кормилица моя, ну, кто-то ж должон унять вашу грусть-печаль. Кто, естьли не я?

Довольный, что вызвал у нее улыбку, он, тоже улыбаясь, подошел к ней и крепко обнял.

– Не изволь беспокоиться, матушка-голубушка, – уверил он ее, размыкая объятья, – с Зоричем ничего не станется, однако, полагаю, сей щеголь поумнее будет.

Записки императрицы:

Чарльз Камерон заканчивает двухэтажный корпус с холодными банями на первом этаже и Агатовыми комнатами на втором. Оттуда, через овальную лоджию можливо выйти в Висячий сад. Очень красиво сочетание яшмы и агаты, коий посоветовал Александр Ланской. Мною велено перенести сюда и узорчатый паркет из его покоев, дабы оное напоминало мне, что Александр Дмитриевич по нему ходил.

На место Шарля де Сен-Жоржа, маркиза де Вернака, не самого удачливого полномочного французского посла в Санкт-Петербурге, был прислан молодой, тридцати лет, граф Луи-Филипп де Сегюр. Рослый, подтянутый красавец-француз появился в столице не ко времени: императрица никого не принимала. Колиньер, поверенный в посольских делах, убедил де Сегюра, что императрица не принимает его, понеже весьма опечалена недавней смертью генерал-адъютанта Александра Ланского, коего сильно любила.

Де Сегюр, коий тоже любил и даже боготворил свою жену, оставленную с детьми в Париже, высоко приподнял свои густые черные брови:

– Она императрица! Ужели дела приватные так могли на нее повлиять, что она не хочет заниматься делами государственными? – возмутился он.

Рассудительный Колиньер заметил:

– Сказывают, фаворит ее того стоил по искренности и верности его любви к императрице. Сей генерал, бывши совсем не честолюбивым, за четыре года успел убедить ее, что привязанность его относилась именно к ней самой, как женщине, а не к императрице.

Де Сегюр сделал саркастическое лицо:

– Друг мой, Колиньер, скажи мне, откуда может кто-нибудь оное доподлинно знать?

– Откуда? Так говорят люди, окружавшие его и государыню.

Неоднократно и безрезультатно проводя время в приемной Ея Императорского Величества Екатерины Второй, потеряв всякую надежду на встречу в ближайшее время с ней, французский посол неожиданно все-таки получил аудиенцию.

Государыня Eкатерина Алексеевна, может статься, еще бы не скоро пришла в себя после кончины Ланского, естьли бы не дела государственной важности, особливо, связанные с Иностранной Коллегией. Опричь того, множество чиновников ждали назначений, некоторые из них – отставки. Первым делом, Екатерина Алексеевна просмотрела реестр своих посланников. Все также в Лондоне Российским послом проживал граф Семен Романович Воронцов, в Швеции – Морков Аркадий Иванович, во Франции – князь Иван Сергеевич Барятинский, в Гишпании – Степан Степанович Зиновьев, в Турции – Яков Иванович Булгаков, в Австрии – барон Иван Матвеевич Симолин, в Неаполе – заменивший Андрея Разумовского, граф Павел Мартынович Скавронский, в Польше – граф Отто Магнус фон Штакельберг.

Ее аудиенции нетерпеливо ожидал новый французский посол Луи-Филипп де Сегюр, коего непременно надлежало принять. Сказывают, сей молодой аристократ, борец за свободу, уже повоевал за освобождение американских колоний и показал себя героем.

Наконец, посол, настойчиво ищущий аудиенции, предстал пред нею. Молодой, одетый по последней парижской моде, широкоплечий, большеглазый, с глубокой ямочкой на подбородке, словом, приятной внешности посланник, увидев ее, заметно оробел. Она стояла, лицом к нему, облокотившись на одну из колонн кабинета с высоким, украшенным лепниной потолком. В глаза послу бросились два массивных стола, заваленных аккуратными стопками бумаг, и четыре низеньких столика, все на гнутых ножках и множество стульев, кресел и два дивана, вся мебель в позолоте.

По справедливости сказать, наблюдательный де Сегюр, на минуту, доподлинно онемел. Все слова у него вылетели из головы: пред ним стояла стройная красавица, может быть, из-за весьма элегантно покроенного красивейшего серебристого цвета платья, императрица – совершенная красавица, выглядевшая гораздо моложе своих лет. Но не красота его смутила, а величественный вид ее, грустная полуулыбка и печальные внимательные глаза, резко выделявшиеся на ее бледном, слегка нарумяненном лице. Она изволила любезно представить ему своего вице-канцлера, графа Остермана. Они раскланялись друг другу. Растерявшийся французский дипломат, кланялся и произносил слова каким-то деревянным языком. С видимым усилием, взяв себя в руки, прочистив горло, он, наконец, выговорил:

– Ваше Императорское Величество! Мой монарх, Людовик Шестнадцатый, счастлив иметь возможность чрез меня, посланника Франции, графа Луи-Филиппа де Сегюра, передать во всей полноте свое почтение и уважение к вам и вашей стране!