Новый год Екатерина встречала далеко не так радостно, как прежде. Впрочем, и в прошлом траурном году, Новый год праздновали номинально. Тогда она была подавлена еще и тем, что впервые не получила позолоченный поднос с экзотическими фруктами. Не преподнесли ей его и в этом году. Екатерина, присутствуя на новогоднем балу вместе с Александром Ермоловым, в меланхолии размышляла о бренности жизни и о том, как все в ней поразительно меняется. Кто же тот не знакомый ей поклонник, коий толико лет радовал ее, и вдруг внезапно исчез из ее жизни? Что же случилось с ним, ужели умер? Екатерина опечаленно смотрела перед собой, не замечая грациозные фигуры молодых кавалеров и дам, проплывающих мимо ее глаз.

– Граф де Сегюр все время крутится около Вас, государыня-матушка, – услышала она слегка раздраженный голос князя Потемкина. – Вижу, преследуя свои цели, он ни на минуту не хочет выпустить Вас из виду.

– Не сумневаюсь: он преследует свои цели, – согласилась Екатерина, – большой умник. К тому же, сам знаешь, люди из дипломатического корпуса обыкновенно деятельнее, нежели дворцовые вельможи, они оживляют и веселят общество.

Светлейший усмехнулся:

– Особливо, сей дипломат с уродливым лицом, австрийский посланник фон Кобенцель. Ничто не может его украсить, несмотря на старания модных парикмахеров-французов Мюльета или Бергуана.

Екатерина поморщила нос, показывая, что он и в самом деле страшен.

– Но, – отметила она, – его некрасивость, князюшка, с лихвой компенсируется его любезностью и неизменной веселостью.

– А сей чопорный и сухопарый аглинский Фиц-Герберт? Я вижу на его голове модный парик из белых тонких ниток. Их, кстати, Мюльет, навез, кажется, из Парижу.

Екатерина паки повела бровью.

– Знаешь, он чопорен, любит модничать, согласна. Но он чувствителен душой и обладает самым образованным умом. Ты ведь сам любишь и ценишь умных людей.

Князь презрительно оттопырил губу:

– Не знаю. Меня мало интересуют чувствительные сердца в мужчинах. По мне пруссак граф Герц гораздо умнее.

Екатерина согласно кивнула:

– Меня он привлекает пылкостью, чистосердечием и живостью. К тому же, я заметила, за что он ни возьмется, уж конца добьется.

Потемкин усмехнулся:

– Чем же, в таком разе, вас привлекает Неаполитанский дипломат Серра-Каприола? Чаю, не красотой?

Екатерина мягко возразила:

– Меня, князь, не трогает таковая красота, хотя покойная его жена была настоящей красавицей, не правда ли?

Светлейший, демонстрируя свою осведомленность, с усмешкой ответствовал:

– Кажется, он собирается теперь жениться на княжне Вяземской, тоже отменно красивой. Она всегда разодета в пух и прах. Пожалуй, наша знаменитая модистка Виль, упражнена шитьем кисейных платьев для нее без передыха. А госпожа Кам-пиони, вестимо, едва успевает снабжать ее всяческими украшениями.

Екатерина с любопытством засмотрелась, на присутствующую здесь, княжну Вяземскую.

– А как она всегда причесана! – заметила она. – Недавно она явилась ко двору с накладкой волос в виде башен с висячими садами a-la Semiramid.

Помолчав, Екатерина вопросительно поглядела на князя Григория. Тот принялся за свои ногти.

– А вот кто мне не нравится, – довершила она, – так это барон Нолькен. Пожалуй, я отношусь к нему с предубеждением, постольку он представляет здесь, не любимую мною Швецию.

– Можливо ли любить Швецию? – мрачно промолвил Светлейший князь.

Екатерина ответствовала ему в тон:

– Стало быть, не можно. Сия страна слишком коварна, чтобы ее любить.

Записки императрицы:

Князь Потемкин выкупил у Кирилла Разумовского его оркестр за сорок тысяч рублев.

Французский посланник, оглянулся на графа Нарышкина, стоящего за креслом императрицы: сегодняшний с ним разговор был весьма свеж в его памяти. Граф де Сегюр удивился горячности Льва Нарышкина, с коей тот запальчиво огрызнулся на его неосторожную реплику об управлении Россией. Мало кто, собственно, ожидал такового от шутливого обер-шталмейстера императрицы.

– Промежду прочим, – сузив свои серые глаза, зло усмехнулся ему в лицо Лев Нарышкин, – нет того места в жизни нашего отечества, куда бы ни коснулась аттенция нашей царицы! Известно ли вам, что она основала Академию, общественные банки даже в Сибири! При ней основались фабрики стальных изделий, кожевенных заводов, разнообразных мануфактур! Благодаря ей, мы торгуем почти со всеми европейскими странами. Даже с китайцами – в Сибирской Кяхте. Государыня снаряжала морские экспедиции в Тихий и Ледовитый океаны, к берегам Азии и Америки. При ней учреждены новые училища военного и морского ведомства. Вам еще перечислять?

Лицо Нарышкина покрылось красными пятнами. Он был сам на себя не похож. Французскому послу пришлось долго оправдываться, доказывая, что он никак не имел в виду задеть саму императрицу. Де Сегюр отнес оное к ревности Нарышкина к нему, французскому дипломату, понеже императрица Екатерина теперь чаще разговаривала с ним, а не с обер-шталмейстером. Вот и сей час, не граф Нарышкин, а он – граф де Сегюр, сидел за игральным столом императрицы. Нарышкин же стоял у ее кресла. Держа себя предельно почтительно, французский посол вел прелюбезный разговор с Ея Величеством Екатериной Алексеевной. Вернее, она вела, а он, с удовольствием поддерживал, излагая свои мысли ясно и изящно. Беседовали о схожести и различии Франции и России. Императрицу интересовало мнение французского посла о русских женщинах.

– Я токмо могу сказать, Ваше Императорское Величество, что русские женщины – красавицы! – уверенно говорил посол. – К тому же, они опередили своих мужчин в развитии, понеже ведут себя естественно и непринужденно, а вот мужчины, – де Сегюр метнул взгляд на Нарышкина, – за исключением некоторых, большей частью необщительны и молчаливы, важны и неприступны даже здесь, при дворе.

Де Сегюр на мгновенье замолчал. Императрица никак не реагировала, и он продолжил:

– Что касается светской жизни, Ваше Величество, я заметил, что здесь кавалеры слишком много пируют. Ежели нет праздника при дворе, то они съезжаются друг к другу. Разве не разорительно и не утомительно русским барам, следуя обычаю, постоянно устраивать пиры? – обратился он к императрице.

– Да, – явно неохотно изволила согласиться она, и оглянулась на Льва Нарышкина. – У меня есть два близких дружка, которые делают все, дабы промотать свои состояния. Как вы догадываетесь, это графы Строганов и Нарышкин. Я даже иногда думаю написать указ по сему поводу и всякий раз откладываю, полагая, что надобно поразмыслить над оным обстоятельнее.

Де Сегюр не рискнул посмотреть на графа Нарышкина, но бросил веселый взгляд на Алексндра Строганова, находившегося неподалеку, в компании своего племянника Новосильцева.

– Потом, – увлеченно продолжил он, – не может не удивлять количество прислуги в дворянских домах, доходящих у некоторых до четырех сот и более человек!

Императрица не возражала, но на лице было заметно неудовольствие.

– Хорошо! Согласна, все сие худо. Что ж, ничего хорошего вы не заметили в русской жизни?

Луи де Сегюр виновато улыбнулся.

– Отнюдь, Ваше Величество! Конечно, заметил! К примеру, зимние, заснеженные дороги. У нас кареты не переставляют на сани, как бы холодно ни было. А здесь у вас, одно удовольствие ехать, вернее, лететь по гладким ровным и твердым дорогам на санях.

Де Сегюр замолчал. Императрица с недоумением испросила: – И это все, граф?

– О нет, Ваше Императорское Величество! Мне многое здесь нравится. Особливо, сам город Санкт-Петербург.

– Да, наш город красив! – согласилась Екатерина. – Я горжусь им. А, что же, сам русский народ? Али еще не имели возможность оценить его?

– Народ искренний, добрый, глубоко верующий и… совестливый.

Императрица порозовела от удовольствия:

– Как вы, граф, точно нашли ему определение! И, знаете ли, господин посол, – Екатерина даже прикрыла глаза, как бы ушла в себя, тщась точнее изразиться о сей материи, выбирая слова на французском языке, – русская совесть – есть особливо важное чувство. Она есть светило внутреннее, закрытое, кое освещает единственно самого человека, и речет ему гласом тихим без звука…