— Скоро осень, — вздохнула Варвара, думая о чем-то своем. — И они все умрут.
— Кто? — не сразу поняла Клава.
— Пчелки, кузнечики, — грустно сказала Варвара. — Они же не живут, когда холодно.
Клава ничего не ответила, но заметила легкие слезы на глазах Варвары и задумалась над непостижимым существом своей вечной маленькой любви, одним движением убившей человека, зато жалеющей мириады безымянных существ, умирающих каждый год, чтобы никогда больше не встретиться с солнцем. Они ведь и правда не знают, подумала Клава, что на следующий год снова наступит лето.
Третий разговор вышел уже в Озеринке.
На самом деле Озеринки больше не было. Пока Клава ходила в Злотово спасать Варвару из плена раздувшегося черного духовенства, на деревню вышел красноармейский отряд, руководимый идейным коммунистом товарищем Победным, со всем двойным смыслом своей диалектической фамилии. Товарищ Победный послан был для розыска пропавшего продотряда, но на пути получил дополнительную депешу, что в районе орудует белая банда, подорвавшая целый стратегический бронепоезд, а вместе с ним и здоровье вождя мировой революции товарища Свердлова. «Смерть всей контрреволюционной сволочи!» — стояло в депеше. И внизу: «Тов. Троцкий»
Победный существовал как практический марксист, потому он сразу осознал имевшую место в Озеринском районе угрозу перехода количества саботажной косности в бандитское, пропащее для революции качество, и приступил к делу со всей суровостью. Суровость же Победного также основана была на одном из главных принципов марксизма, а именно на отрицании отрицания. Еще в двадцати километрах от Озеринки отряд Победного арестовал четырех баб, побиравшихся на болотах ягодой, рожи у баб были непонимающие, намертво перекошенные ненавистью к страданию и нежеланием терпеть временные трудности новой жизни, существование белой банды они упорно не хотели признавать, и Победный приказал произвести отрицание этого отрицания путем расстрела баб на месте. «Кто отрицает правоту революции, того самого революция отрицает, и в этом ее правота, товарищи красноармейцы!» — выдал Победный перед строем своих бойцов следующую теорему марксизма, только что выведенную практическим усилием из его аксиом. Во всяком своем революционном действии товарищ Победный умел находить такую теоретическую мораль и сразу сообщал ее товарищам.
Малолюдность района для Победного являлась закономерным следствием перехода из количества в качество: количества не должно было остаться, одно единое и коварно таящееся где-то на глубине злокачество. Так оно и вышло: в Озеринке отряд Победного обнаружил новых людей, поедавших революцию непосредственно в форме ее исполнителей, а в лопухах красноармеец Вытюжный нашел и высшую форму злостного качества: мальчика с размозженной собачьей головой. Пораженный чудовищностью озеринского факта, Победный приказал вывести всех жителей деревни на гумно и убить рабочими, не ведающими отвращения пулями, перед расстрелом же Победный хотел услышать от них самое отрицание, потому что в уродливом цветении боковой ветви контрреволюции должна была содержаться новая антиистина, которая завтра, может быть, взята будет на вооружение следующим врагом.
— Отрицай, сволочь! — велел сгрудившимся для смерти озеринцам Победный, не сходя со своего боевого коня.
— Всякая власть есть угнетение! — охотно бросил лозунг из толпы Михей Гвоздев. — Раньше угнетались рабочие да крестьяне, а теперь — скотина бессловесная. Да здравствует мировое возмущение коровьего и конского пролетариата!
Толпа не поддержала оратора, только плачущие перед гибелью бабы завздыхали от сочувствия к умирающей без понимания правде и принялись креститься.
Победный выделил Гвоздева из массы, чтобы казнить его особо и памятно.
— Революция едина со своей противоположностью! — публично осветил затем истину Победный, привстав в стременах. — Не всякое движение есть прогресс, бывает и бессмыслица! А ну, бей гадов!
Красноармейцы дали залп. Все озеринцы повалились на поверхность гумна, хотя многие упали просто от хитрости. Победного же провести было нельзя: он сразу велел бойцам проверить штыками глубину созданной смерти. Завизжали, забарахтались под штыковыми ударами озеринские бабы. Одна, особо прыткая, даже вскочила на ноги и понеслась босиком по гумну к лопухам. Победный выхватил револьвер и дал бабе пулю, та с разгону, не успев повернуть, влетела в стену сарая и, зашибленная, свалилась наземь. Какой-то мальчишка прокусил зубами ветхий сапог одного из красноармейцев, и тот, кривясь от боли, долго отбивал мальчишке голову прикладом. Боец Неводов принес Победному забрызганного чужой кровью вопящего младенца, подцепив его за пеленки штыком, потому что не знал, будет из ребенка человек или же прямая сволочь. Победный на месте изобрел и исполнил делом независимо от царя Соломона, о котором ничего не знал, его тысячелетнюю мудрость: он рассек ребенка саблей на две половины, которые обе упали на землю, освободив одновременно штык, слух и сознание Неводова от возникшей было заботы. Но глядя на дернувшие конечностями куски ребенка и его вывалившиеся розовые кишечки, Неводов с трудом подавил в себе выход походной каши. «Все одно поить его было бы нечем», — утешил бойца Победный. «Не то что бабы, козы при нас нет. Такая уж нам судьба, товарищ Неводов, указанная партией большевиков: бороться со своей противоположностью, пока не выйдет завершенное единство».
Клава с Варварой нашли место расправы по глухому, басистому гудению мух. Дойти туда было совсем не трудно, потому что отряд Победного сжег все избы, и улиц в деревне больше не было. Тела озеринцев лежали вповалку по всему гумну, там и тут растеклись большие темные лужи, как после кровавого ливня. Над лобным местом парил Михей Гвоздев, насаженный на вбитые черенком в крышу сарая вилы: собственно, сидел Гвоздев только на одном рогу вил, а второй подпирал его вытекшую кровью грудную клетку. Кроме того, руки Гвоздева удерживались в непрерывном взмахе посредством привязки к другим вилам, проходившим за его головой по плечам, к ним же крепилась веревкой, захлестнувшей горло, и голова Михея, так что глядел он прямо перед собой, раскрыв руки, словно хотел обнять любого пришедшего человека, и разинув рот с долгой рыжеватой бородою. На шее Гвоздева висела табличка, на которой было написано: «ЭСЭР».
— Стрижа из дедушки сделали, — догадалась Варвара, глядя, как в рот Михею залетают по какой-то надобности мухи. Таблички она не поняла, потому что не умела читать.
— Они тут сами людей ели, — сообщила ей Клава, вспомнив ряд маленьких волосатых черепов на полке в темной горнице Терентия.
— И пусть бы ели, — пожалела людоедов Варвара. — Мне мамка рассказывала, что раньше тоже в лесу людоеды жили. А большевики — они хуже людоедов, они и не люди даже, сплошь нечистая сила.
— Да, — согласилась Клава. — Ленин — тот вообще в небо поднимается. Он — колдун.
— Ты что, Ленина видела? — изумилась Варвара, даже наступив оплошно в кровавую лужу.
— Он лысый такой, кепку носит, — рассказала Клава. — И букву «р» не выговаривает.
— Ну, точно бес, — перекрестилась Варвара, забыв о своей обиде на Бога. — Они всегда такие, потому что их Сатана по-настоящему сделать не умеет.
— А еще он как схватится руками за пиджак, — Клава на своем платье показала, как Ленин хватается руками. — И полетит. Ой, ты в кровь наступила.
Варвара вышла из лужи и вытерла ноги о землю.
— Ну, где тут твой Петька лежит? — вспомнила она.
Петька лежал на том же месте в сильно порубленных штыками лопухах. Красноармейцы искали тут затаившуюся контру по приказу товарища Победного, который и в лопухах увидел отрицательно качающего бычьей головой, вечно во всем неуверенного Маркса: «Контрреволюция», — заявил Победный, — «есть там, где ее и быть не может. Таким способом она сама себя отрицает». Из того факта, что обыск лопухов ничего живого не дал, Победный сделал торжественный вывод: враг до того исхитрился, что истребил себя самоотрицанием до полного небытия. «Чем сильней гад — тем ближе вся его темная гибель. Ура, товарищи!», — провозгласил он, трогая коня в чистое поле, навстречу своей собственной смерти, лица которой так и не суждено ему разглядеть в светлой луговой дали, только придется раз Победному тронуть отвердевшие в пыли тела своих непобедимых бойцов, лишенные своего дыхания, выхватить револьвер и упасть с дороги в траву, терпеливую, поделенную на маленькие, прижавшиеся к земле стебельки, и пуля, которую выпустит Победный, переходя в новое качество, улетит в глубокое голубое небо, улетит, да там и потеряется, в ясном море света, в белых копнах облаков.
