А. А. Холодович (1906–1977), по специальности японист и кореист, в 1961 г. основал нынешнюю Лабораторию типологического изучения языков (ЛТИЯ) Института лингвистических исследований РАН (в то время – Ленинградского отделения Института языкознания АН СССР), поставив перед ней задачу сопоставительно-типологического исследования категорий глагола, связанных с синтаксисом90. Одним из принципов такого исследования является четкое различение семантических (смысловых, ролевых) и синтаксических (членов предложения) единиц. Соответствие между теми и другими, именуемое диатезой, вошло в широкий обиход отечественной лингвистики. Структура предложения признается вербоцентрической, с направлением синтаксической зависимости от глагола-сказуемого к актантам, т. е. не только к дополнениям, но и к подлежащему, в согласии с общеграмматической концепцией Л. Теньера. В исследовательской работе используются исчисляющие классификации логически возможных способов выражения данной категории и типологические анкеты.

Коллектив ЛТИЯ, ядро Ленинградской/Петербургской типологической школы, под руководством сначала А. А. Холодовича, а с 1970-х гг. – В. С. Храковского (арабиста по полученному образованию) выполнил при участии российских и иностранных специалистов ряд исследований по сопоставлению каузативных, пассивных, возвратных, взаимных конструкций, конструкций с предикатным актантом (модальные, фазовые и др.), императивных, итеративных, условных, уступительных, таксисных. Каждая из соответствующих коллективных монографий включает теоретическую часть и описания исследуемой категории на материале порядка пятнадцати—двадцати языков. Эти описания построены по единому плану, что облегчает межъязыковое сопоставление.

В результате сопоставления на основании избранных различительных признаков выделяются типологические классы языков. Например, при изучении повелительных предложений оказывается, что языки различаются по признакам спряжения: глагол спрягается по лицам и числам только в императиве (монгольский, японский и др.), либо также в других наклонениях (армянский, немецкий и др.) Есть языки, в которых очень употребительны повелительные предложения пассивной конструкции (тагальский, яванский)91. В выражении категории таксиса (одновременности и следования действий) выделяются языки, в которых главным способом выражения этой категории служит сложноподчиненное предложение, и языки, где таксис выражается в структуре осложненного предложения (с помощью деепричастий и т. п.)92. Коллективная монография может включать также раздел, содержащий альтернативные теоретические подходы и обобщения. Самая большая такая монография, посвященная реципрокальным (взаимным) конструкциям на материале более сорока языков, издана по-английски В. П. Недялковым (1928–2009), исследователем немецкого, чукотского, нивхского, грузинского и других языков93.

Типологические обобщения используются в современных работах по истории языков, в описаниях их ранних зафиксированных на письме состояний, в реконструкциях праязыков различных уровней по компаративным данным94.

Приведенный краткий, далеко не полный обзор показывает, что российские лингвисты-востоковеды не только развивают концепции, известные по фактам русского и других европейских языков, но и вводят определенные концептуальные новации, обобщающие их собственные результаты95.

Понятие «востоковедная лингвистика» давно утвердилось в языковедческой литературе. Чаще всего оно трактуется достаточно прямолинейно – как изучение языков Востока, т. е. прежде всего Азии и Африки. В то же время неоднократно отмечалось, что названная сфера языкознания очень важна для общей теории языка, так как при исследовании языков Азии и Африки возникают теоретические проблемы, не высвечивающиеся в той же мере при анализе более традиционного языкового материала. Неслучайно многие крупные востоковеды-лингвисты были одновременно столь же крупными специалистами в области общего языкознания (Е. Д. Поливанов, Н. Ф. Яковлев, А. А. Холодович и др.). Л. В. Щерба, не будучи востоковедом, признавал чрезвычайно большую роль «экзотических» языков для разработки общей теории, например, слова96.

Со своей стороны, востоковеды всегда уделяли большое внимание языкам – как «восточным», так и «западным». Определения «восточные» и «западные» заключены здесь в кавычки, поскольку имеются в виду не географические, а историко-культурные характеристики97; далее для простоты мы будем использовать соответствующие определения без кавычек. Роль западных и восточных языков в научной деятельности востоковеда существенно различна. Западные языки для востоковеда – это орудия, которые дают возможность пользоваться трудами по проблемам востоковедения, принадлежащими западным авторам. Восточные языки играют ту же роль только в применении к трудам восточных авторов: например, китаист-историк, безусловно, должен использовать в своей работе труды по истории, написанные на китайском языке. Наряду с этим тексты на восточных языках дают в распоряжение востоковедов ничем не заменимый материал для проникновения в культуру соответствующих стран, этносов, и прежде всего в духовную культуру. Это не только материал для научных исследований, но и средство вживания в восточный духовный мир, без чего не может быть настоящего востоковеда. В словаре и грамматике каждого языка закодирована специфическая картина мира соответствующего этнокультурного сообщества; иначе говоря, анализ словаря и грамматики, помимо моделирования основного орудия коммуникации – языка, дает исследователю доступ к пониманию типа ментальности сообщества, говорящего на данном языке.

Чтобы поддерживать абсолютно необходимую традицию систематического обращения к языку, к текстам, востоковедение должно располагать специалистами по данным языкам – лингвистами, которые создают грамматики и словари восточных языков. Здесь возникает вопрос: есть ли основания говорить о специфике востоковедной лингвистики? Или же профессиональному лингвисту все равно, что описывать – грамматику французского языка или языка суахили?

Обратимся к истории вопроса. Очевидно, что для создания грамматик и словарей любого языка лингвист должен ориентироваться на категории общего языкознания; невозможно представить себе грамматическое и/или лексикографическое описание какого бы то ни было языка, которое было бы абсолютно идиосинкратичным, не соотносящимся с описаниями других языков. Нельзя в то же время не осознавать, что общее языкознание, сложившееся к нашему времени, есть продукт исторического развития. Истоки же его следует искать в разработке теории классических языков – латинского и древнегреческого, в дальнейшем и послужившими основными моделями, ориентирами для лингвистов, имеющих дело с восточными языками. Позднее роль латинского и древнегреческого приобрели также языки колониальных держав (английский, французский, немецкий, испанский, португальский). Эти языки были родными для христианских миссионеров, которые и выступали чаще всего авторами первых грамматик и словарей для языков Азии и Африки, что закрепилось даже в специальном термине подобных трудов – «миссионерские грамматики». Можно сказать, что в разработке миссионерских грамматик роль общего языкознания фактически играли модели описания привилегированных языков (латинского и др.).

Миссионерские грамматики, скроенные по лекалам классических или современных романо-германских языков, в достаточно типичном случае вносили в описание то, чего реально нет в соответствующих восточных языках. Например, усматривали звательный падеж в сочетании апеллятивной частицы с именем и, наоборот, проходили мимо принципиально важного для грамматики или лексикографии данного восточного языка, не замечая такой значительной языковой единицы Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, как слогоморфема (см. об этом ниже). Конечно, к настоящему времени общее языкознание далеко ушло от миссионерского подхода; развитие типологии помогло осознать, что далеко не все привычные индоевропейские категории вполне приложимы к восточным языкам. И все-таки опасность искажения грамматической картины восточного языкознания под влиянием (иногда неосознаваемым) привычных парадигм до сих пор остается.