– Немцы?!

– С ума сошла, что ли?!

– Фашистам никогда здесь не бывать! Поняла?! Никогда им не быть хозяевами тут!

После того как ребята умолкли, Зина робко возразила:

– Они уже вон сколько стран в Европе захватили – и Францию, и Польшу…

– Мы не Франция, и не Польша! Мы – Советский Союз, фашисты об нас зубы сломают! – громко завопил Васька и энергично взмахнул кулаками.

На крыльцо вышла Надина мама Мария Федоровна и позвала ребят обедать. Они вошли в дом, разулись, сняли пальто и шапки, помыли руки в уголке кухни под потемневшим стареньким рукомойником и расселись за столом. Мария Федоровна поставила посреди стола миску с вареной картошкой, крынку со свежим молоком и стала нарезать небольшими кусочками ржаной хлеб.

– Кушайте картошку, не торопитесь, – наставительно говорила Мария Федоровна, раздавая каждому аккуратно нарезанные кусочки хлеба, – и молоко тоже пейте, молоко обязательно надо пить – оно полезное. Вам расти надо, сил набираться, впереди еще много важного предстоит сделать.

– Чего важного? – спросил Васька. – С фашистами воевать?

– Фашистов, я думаю, к тому времени уже разобьют и прогонят, но и других дел будет предостаточно.

После обеда ребята еще немного посидели и поговорили, но как-то нехотя, и вскоре мальчики засобирались по домам. На улице стало уже сумрачно. Студеный сырой ветер дул со стороны степи. Ребята вышли за ворота. Васька, сказав «до завтра», побежал в направлении своего дома в одну сторону улицы, а Колька и Ваня пошли в другую.

– Я туда пойду завтра, – сказал Ваня твердо.

– Куда? – машинально спросил Колька, не понимая Ваниной реплики. Мысли его были уже далеко от темы их предобеденного разговора.

– В подземелье, – коротко ответил Ваня.

– Зачем?

– Как зачем? Чтобы себя готовить к преодолению страха. Мало ли чего случиться в жизни может.

Через час после этого, сидя около теплой печи и вглядываясь в темноту улицы через окно, Колька думал об этих Ваниных словах. В тот момент он услышал в них лишь сообщение, не уловив того, что Ваня, вероятно, предлагал ему пойти вместе с ним.

От этой догадки Колька невольно поежился. В душе у него неприятно защемило ощущение неизвестной опасности и противного чувства страха. Входить в подземелье, даже если ненадолго, ему не хотелось, пусть вместе с Ваней, – всё равно страшно. Можно представить, какие там скользкие, липкие, кишащие червями, омерзительные стены и осыпающийся свод. Там, конечно же, ползают пауки и бегают крысы, а, возможно, где-то лежат человеческие кости, в темноте их не видно, но от этого мысль о них становится только более ужасающей. «Как же Ваня один может решиться войти туда?» – едва представив себе это, Колька вздрогнул и опять поежился и в этот момент вспомнил об отце. Отец был спокойным, сдержанным и немногословным человеком, но с той, безусловно, крепкой волей, которая позволяла ему выдерживать напасти судьбы.

На следующий день, когда закончились уроки в школе, Ваня, одевшись, вышел на крыльцо и остановился. День выдался морозный, ясный, с приятным ощущением свежего чистого воздуха. Ваня обвел взглядом вокруг себя, не останавливая его ни на чем и ни к чему не приглядываясь, а просто, чтобы чем-то занять свое внимание. Он решил подождать Кольку. Тот тоже вскоре вышел из школы, и Ваня с серьезным и сосредоточенным видом шагнул к нему.

– Я прямо сейчас пойду, – сказал он коротко и как бы невзначай.

Колька почувствовал, что Ваня не просто так сообщает ему свое намерение, в его незатейливой фразе опять, как и вчера, таится скрытое предложение. Колька поднял взгляд и увидел Ванины глаза. Это были глаза человека, твердо решившего что-то, но при этом жаждавшего поддержки в своем намерении. Они были наполнены не столько уверенностью, сколько ожиданием и надеждой. «Похоже, Ваня тоже боится, но не признается в этом», – молниеносно мелькнула у Кольки догадка.

– Да, я тоже пойду, – ответил он, будто загипнотизированный Ваниным взглядом.

Они незаметно проскользнули за околицу и направились к лесу. Дождя не было уже целую неделю, и земля была сухая, лишь едва подернутая кое-где тонким белесым инеем замерзшей росы. Ветер затих, и вокруг стало тихо. Не слышно было даже птичьего крика и порхания крыльев. Кольке показалось, что природа затаилась.

До самого подземелья мальчики шли молча, не решаясь рассказывать друг другу о своих мыслях. На душе у них было неспокойно, но они старались не показывать вида. Ваня вообще по своему складу характера не любил болтать попусту, а Кольке, старавшемуся совладать с сильным внутренним волнением, было не до разговоров.

Быстрота их шага заметно убывала. Сначала, отходя от школы и выворачивая на дорогу, ведшую к лесу, они шли быстро, но затем, чем ближе они подходили к нужному месту, тем ощутимее замедляли шаг. Наконец они остановились перед маленьким покосившимся сарайчиком, со всех сторон опутанным чахлой и засохшей травой. С одной стороны стены у сарайчика не было, и именно здесь находился вход в сгущающуюся темноту подземелья. Неровные, сбитые ступени, которые сейчас были не видны под ворохом сухой травы, перемешанной с опавшей листвой, вели вниз.

Колька и Ваня стояли рядом с чернеющей пустотой и недоверчиво вглядывались в мрак. Каждый дожидался, когда другой сделает следующий шаг первым. Даже у Вани решительный настрой иссяк, и он беспомощно вздохнул и часто заморгал ресницами. Он ничего не говорил и не делал, а только стоял молча и поеживался.

– Может быть, в другой раз, – негромко вымолвил Колька.

Ваня после небольшой паузы, во время которой в нем отчаянно боролись противоречивые чувства и желания, кивнул головой. Он смотрел прямо перед собой застывшим и растерянным взглядом, потом отступил на шаг и, повернув голову, посмотрел на Кольку. Колька тоже отступил от сарайчика, они еще немного потоптались в нерешительности, а затем повернулись и пошли обратно. Колька испытывал чувство облегчения от подобного поворота событий, он даже мысленно соглашался признать себя трусом, но всё равно был рад тому, что не надо лезть в темное подземелье. Ему было стыдно за свою слабость, но не так сильно стыдно, насколько было страшно, когда они стояли на пороге спуска в мрачную неизвестность. В конце концов, он успокаивал себя тем, что никакой реальной необходимости спускаться в подземелье не было, а была только Ванина выдумка о том, что так, дескать, нужно для воспитания характера. Но ему лишь так кажется, а он может и ошибаться. Короче говоря, Колька нашел сейчас для себя несколько доводов, по каждому из которых выходило, что лучше всего было поступить так, как у них сейчас и вышло, и что даже сам случай оказался на их стороне. А то, что у них не получилось почувствовать себя сейчас героями, так это в данный момент может совсем и не нужно, Колька охотно соглашался с этим подождать. Он почти уже совсем успокоился и даже стал уверять себя в том, что после сегодняшней попытки Ваня забудет о своей затее, но в тот самый момент, как он подумал об этом, Ваня внезапно остановился.

– Нет, так нельзя, – решительно сказал он уже совсем другим, жестким и даже резким голосом.

Колька прошел еще несколько шагов по инерции и оглянулся на Ваню.

– Что «нельзя»? – переспросил он непонимающе.

– Нельзя так отступать. Мы не имеем права на позорное бегство. Мы не можем уйти, не добившись своей цели. Надо обязательно сделать то, что решили, – убежденно говорил Ваня. Его худенькое бледное лицо стало как будто шире и угловатее, карие глаза его блестели необыкновенно выразительно.

«Решили? Я ничего не решал, – подумал Колька. – Но зачем же я тогда пошел?»

Он не успел продолжить ход своих рассуждений, как Ваня повернулся в сторону подземелья.

– Пойдем снова туда.

Но Колька уже настроился на возвращение в деревню, и изменить свой настрой в данную минуту он был не в силах.

– Мне домой надо, – выдавил из себя Колька скулящим голосом.

Ваня несколько секунд раздумывал, наморщив лоб, по которому беспокойно металась, колыхаемая ветром, прядь светлых волос. «Ну, давай же в другой раз! – мысленно уговаривал Ваню Колька жалобными душевными стонами. – Только не сейчас, пожалуйста!»