Следующий час я переписываю договор, вмещая текст на одну страницу. Кролик молча сидит в центре пентаграммы, положив уши вдоль спины, прикрыв глаза, всеми силами изображая покорность судьбе и скуку. Зачитываю новый договор. Золотые буквы бегут по полотну свитка, мигают, и лист опять осыпается серой пылью. Чтоб тебя!
Надеюсь, хоть количество попыток не ограничено! От этой мысли меня бросает в жар. В сказках чаще всего все завязано на цифре три! Неужели у меня остался последний шанс?
– Децимус, – начинаю без особой надежды на сотрудничество.
– Чего тебе, тупая ослица? – Демон явно не горит желанием мне помогать.
– Мое имя Арина.
Кролик не отвечает, только приподнимает одно ухо и выжидающе смотрит на меня. Похоже, ему не нравится сидеть в центре пентаграммы и ждать, пока я тут желание формулирую. Попробую его задобрить.
– Хочешь, я тебе морковку принесу?
– Мяса лучше принеси! Свежего, с кровью.
Так я и думала! Он плотоядный. Но у меня нет никакого мяса. Его негде хранить, так что я вынуждена блюсти пост до похода в магазин.
– Если поможешь, я тебя покормлю, – обещаю, не уточняя детали. Не все же демонам хитрить!
– Я не знаю допустимые размеры и емкость свитка, – отвечает Децимус на незаданный вопрос. А он умный! А я, похоже, не очень, потому что не знаю, как еще переформулировать мое пожелание.
– Арина, ты еще долго думать будешь? Вызови меня, когда будет что пожелать. – Кролик потягивается, разминая лапы, демонстрируя, как ему надоело сидеть в центре пентаграммы. Даже тупой ослицей больше меня не называет. Подозрительно. Отпущу его, а он найдет способ защититься от моего призыва. Нет уж, пусть сидит.
Иду на кухню, нахожу единственное яблоко и ставлю его в микроволновку с ложкой меда в вычищенной сердцевине. После завершающего писка прибора чур появляется из-за печки, даже звать не пришлось. Домовой раздувает ноздри, вдыхая сладкий аромат печеного фрукта.
– Угощайтесь, дедушка. – Я протягиваю человечку исходящее горячим паром яблоко. В этот раз он не прячется обратно за печь, чтобы съесть подношение, а одним неуловимо быстрым движением отправляет плод целиком в рот. Жует с чрезвычайно довольным видом, раздувая щеки. Облизывается, смотрит по сторонам. Похоже, одного яблока ему мало. А у меня больше не осталось, я только завтра собиралась сходить в магазин и прикупить продуктов. Кто же знал, что появится прожорливый домовой и демон, требующий мяса!
– Излагай, потомок, – усмехается чур, видя мою растерянность. Я рассказываю ему об осыпающихся в пепел свитках, показываю свой договор. Домовой ухватывает листы маленькими волосатыми лапками, пробегается глазами по тексту. Надо же, он читать умеет!
– Я еще и вышивать могу, и детей укачивать. – Домовой опять усмехается в бороду, как будто угадав мои мысли, и протягивает договор обратно.
– Дедушка чур, помоги кратко сформулировать желание!
– Яблок не хватит, жертва мне нужна. – Домовой широко улыбается, демонстрируя острые зубы. Опять вижу в его глазах жадный блеск. Кажется, он крови моей хочет! Ой, мамочки!
– Чур! Дедушка чур! Чур меня! – На мгновение мне мерещится, что старичок горбится и превращается в лохматого зверька, который вылизывал половицы кухни.
– Шумная какая! Сказал же – не съем. Потомок ты мой, к сожалению. – Домовой поправляет красный пояс и объясняет: – Отдашь то, что тебе дорого, получишь то, что тебе нужно. Понятно иль не зря Десятый тебя тупой ослицей кличет?
Не очень понятно, если честно, но я не решаюсь расспрашивать дальше. Киваю, прохожу в спальню мимо пентаграммы. Кролик изображает, что спит, но я спиной чувствую его взгляд. Перебираю свои вещи. Что мне из этого дорого? Что я могу отдать за совет чура? Одежда, немного косметики и украшений, ноутбук, книги, мои заметки. Открываю блокнот. Ительменская сказка, которую я записала, но не успела показать научному руководителю. Это мой самый главный аргумент в предстоящем споре за проект, если я решусь конфликтовать с Эдуардом Михайловичем, отстаивая свои интересы.
«Это я-то болтаю?! – встрепенулась сорока. – Неправда! Это всё куропаткины сплетни! Уж я-то её знаю! Сама видела: ночью куропатка из гнезда в тундру летала. Где это видано, чтобы порядочная птица…»
Помимо воли улыбаюсь, читая сказку «Почему у сороки длинный хвост», а потом вздыхаю и решительно направляюсь на кухню с блокнотом в руке.
– Вот, дедушка чур, это мне дорого, – протягиваю записи, но домовой не берет.
– Растопи печку и в огонь кинь, приговаривая, что подношение для пращура Тихона Пановича, – задает мне почти невыполнимую задачу чур. Эту печку еще топить можно? Я микроволновкой и плитой обходилась до настоящего момента. Но делать нечего. Поленницу я нахожу в сарае, долго мучаюсь, раскалывая несколько чурбаков на дрова. На руках тут же появляются мозоли. Складываю дрова в жерло печи, подсовываю под них листы неудавшегося варианта договора. Пламя занимается на удивление быстро, дерево начинает потрескивать.
– Заслонку вон ту открой, последыш, а то на тебе род и прервется, – высовывается чур из-за печки, довольно жмурясь и ласково трогая теплеющую кладку. Я отодвигаю заслонку, и огонь начинает пылать еще ярче, охватывая все полешки. Топчусь рядом с пламенем и побелевшими от напряжения пальцами сжимаю блокнот, не решаясь кинуть записи в печь. Откуда-то поднимается уверенность, что после того, как бумага сгорит, я и слова не смогу вспомнить из этой сказки. И даже если бы я предварительно скопировала запись в другой блокнот или на ноутбук, это бы не помогло. Я просто знаю. Это у меня так дар Избранной проявляется или просто крыша едет от всех этих страшных сказок?
– Для пращура моего Тихона Пановича подношение. Да пребудет с тобой сила! Чур меня! – Импровизирую, так как точных инструкций, что говорить, не было. Кидаю блокнот в огонь резким движением, не давая себе времени передумать. Страницы записной книжки раскрываются, пламя несколько секунд пляшет на них, а потом гаснет, оставляя после себя черные скукоженные листы. Вздыхаю. Прощай, кандидатская по ительменским преданиям!
Когда все дрова прогорают, превратившись в угли, чур показывается из-за печки. Я отшатываюсь от неожиданности. Накатывает волна страха. Домовой вырос! Глаза горят ярко-зеленым огнем, густые черные волосы топорщатся во все стороны. Борода потемнела, струится шелковой волной до пояса. Когти на руках отливают сталью, рот растянут в лягушачьей улыбке с частоколом острейших зубов. Он неумолимо приближается.
– Чур меня! Чур!
– Что же ты так орешь? Пугливая какая! – ворчит домовой. Он по-кошачьи втягивает когти, моргает. Голодный блеск в глазах пропадает. Чур поправляет подол рубахи, который сейчас ему еле до колен доходит, и интересуется: —Я подрос чуть-чуть. Теперь срамота получается, а не одежа.
Чуть-чуть! Это называется чуть-чуть! Он же мне теперь до пояса достает, а был по колено.
Пращур вещает, прохаживаясь туда-сюда мимо печки и поправляя подол, который так и норовит задраться, показав волосатый зад. Хвост. У него есть хвост даже в «человеческом» обличье. Чему я так удивляюсь?
– Десятый тебе не защитник, молодой еще. Он, конечно, может отбиться от слабой нечисти. Но за тобой скоро кто посильнее охоту начнет. Новости расходятся быстро. Поищут тебя на месте бывшего узилища демонов, не найдут. В округе поищут, а потом смекалистые все поймут. Найдут и съедят. Ох, последыш, оглянуться не успеешь, как схарчат! Может, мне разрешишь, а? С разрешением и я смогу! Ну что тебе, жалко? Уж лучше так, по-родственному. Что ж добру зазря пропадать!
Домовой выжидательно на меня смотрит и облизывается. Тоже мне «дедушка»! Чтоб тебе мои косточки поперек горла встали!
– Чур, подавай то, что мне нужно! – говорю излишне резко. Ну не нравятся мне разговоры о поедании меня! К моему удивлению, домовой не обижается, а даже одобрительно кивает и усмехается в бороду.
– Сделай Кролика своим даймонием4. Это как советник, но который не может дурного присоветовать. Это слово не извратить, не перетолковать. Только обязательно срок определи, чтобы лазейки не оставить.
