«И были прокляты двое из двенадцати за свои злодеяния. В наказание первого погрузили в вечный сон. Кара второго была во сто крат тягостнее, суждено было ему пребывать в одиночестве стеклянного лабиринта тысячу лет».

Отшельник. Из сказаний о Двенадцати

Уже второй день живу в одиночестве в деревенском доме, оставшемся в наследство от прабабушки по материнской линии. Эта старая развалюха по какому-то недоразумению считается нашей семейной дачей, со всеми прилагающимися к этому понятию садами и огородами. А что мне еще остается делать? Ведь у меня отпуск! Вынужденный, но об этом позже. Эта дача в Подмосковье – единственный вариант. С моей профессией много денег не заработать, во всяком случае, пока ты никому не известный аспирант.

Помню, как, узнав о моем выборе специализации «Религиоведение», мама воскликнула: «Арина, одумайся! Кому это сейчас нужно? Кем ты будешь потом работать?» Но я решила твердо. Отец неожиданно меня поддержал: «Отстань от дочери, дай ей набить свои собственные шишки. Не понравится – заново поступит или получит второе высшее». Мой разумный папа, я была так благодарна! Но не передумала. Меня завораживала и манила эта информация о сходстве и различии в верованиях разных народов.

Я еще не знаю, что делать дальше. С ительменами, с аспирантурой, с исследованиями. До слез обидно, что Эдуард Михайлович так поступил со мной. Не понимаю. Зачем было выставлять меня из проекта? Решила не забивать этими вопросами себе голову хотя бы до конца месяца. У меня есть свои собственные наработки. Вот ими и буду заниматься.

С утра так увлеклась найденной на чердаке книжкой без обложки, что даже поленилась обед сварить. Нужно хотя бы об ужине позаботиться. Режу овощи на салат и напеваю под нос мелодию без слов.

– Вот же шь!

Порезалась. Нож в крови, капли крови на ломтиках салата, и даже на полу брызги. Нахожу аптечку в соседней комнате и с удивлением обнаруживаю, что кровь уже остановилась и свернулась. У страха глаза велики. Всего лишь царапина, даже пластырь не понадобился. Возвращаюсь на кухню и обнаруживаю там котенка. Черный лохматый зверек урчит, вылизывая деревянные доски пола. При моем появлении нехотя отрывается от своего занятия. Оно не котенок! Не бывает у кошек таких зубов. Больших, острых, страшных.

Это все из-за крови. У меня кровь Избранной, которая может освобождать всяких запертых существ! Откуда я это знаю? Да произошел один случай на Камчатке пару недель назад. Я почти убедила себя, что это был сон. Иногда у меня очень хорошо получается врать самой себе. Но об этом тоже позже.

– Ты кто? – Нельзя сказать, что спрашиваю это совершенно бесстрашно, но голос не дрожит. Какая я молодец!

Лохматый гость старательно обнюхивает пол, на котором больше не осталось капель крови, и недовольно фыркает. Впивается в меня голодным взглядом, ощерив полный ряд острых зубов. Отступаю, а существо не спеша крадется следом за мной. Ох, оно облизывается! Не нравится мне этот явно гастрономический интерес. Арина, думай! Ты же знаешь все мифы и сказки. Кто это и как от него обороняться? Просто пнуть? Эти зубки мой тапок прокусят и не заметят преграды. Может быть, поможет серебро? Железо? Святая вода?

Существо припадает к полу, готовясь к прыжку…

– Чур меня! Чур! – Машу руками, стараясь защитить лицо. Мой крик застает существо врасплох. Оно валится на пол на середине прыжка, недовольно фырчит, сворачивается мохнатым клубком.

– Ну зачем так орать?!

Там, где только что был спутанный клубок черной шерсти, теперь стоит маленький человечек с всклокоченной бородой, глаза его отливают фосфоресцирующим зеленым. Существо только отдаленно напоминает человека: росточком оно мне по колено, острые ушки с кисточками шерсти. Одето оно в длиннополую рубашку из неотбеленной холстины, подпоясанную бечевой.

– Кто ты? – решаюсь спросить еще раз, видя, что, став человекообразным, существо передумало нападать.

– Чур я, чур, сама позвала. Домовой. Пра-пра-пра-много-пра-дед твой.

– Пра-пра-пра-пра?.. – меня заедает на очередном «пра», а человечек усмехается.

– Чуром зови или дедушкой. Эх, силы почти не осталось, совсем малым духом стал! Разум почти потерял. А тут кровь твоя. Разбудила.

– Ты что, под половицей спал?

– Зачем под половицей? За печкой я спал. Уже лет семьдесят, посчитай, не выходил оттуда. А тут чую, запах разнесся сладостный, силой веет. Как тут не выйти?

Понятно, что ничего не понятно.

– А на меня почему напал и почему остановился?

– Так ведь сила. – Человечек делает вид, что смущается, но продолжает говорить, посматривая на меня и облизываясь, точно кот, углядевший крынку со сметаной: – Кровь и плоть твоя дает силу великую. Смогу не просто домовым быть, а лешим стать или водяным. Русалок гонять буду.

Вид у моего собеседника становится мечтательным. А я потихоньку начинаю смиряться с тем, что, возможно, все, вот действительно все легенды и сказки имеют под собой реальные прототипы. Этак выяснится, что бог существует!

– А почему остановился? – переспрашиваю еще раз, так как домовой не спешит делиться этой очень ценной информацией.

– Так ведь пращур я твой… – Он горестно вздыхает, явно сожалея об этом. Оглаживает бороду, пытаясь придать ей менее всклокоченный вид, и, помедлив еще немного, продолжает: – Ты меня позвала, признавая родство. А потомков своих я обижать не могу. Вот и не съел тебя.

– Почему поедание меня дает какое-то могущество? – пытаюсь добиться от лохматого пращура более внятного ответа и не поддаваться на паническое: «Он меня сожрать хотел!»

– С людьми такое бывает иногда… – Домовой опять медлит с ответом. Хотя то, что я не такая уж уникальная, радует.

– Чур!

– Тебя благословили и прокляли одновременно. Ты теперь Избранная. Жертва. Больше не знаю ничего. Просто такое с людьми бывает. Наказание и награда одновременно. Ты что-то сделала? – В домовом просыпается любопытство.

– Кажется, я освободила какого-то кролика и его друга в виде змейки, – говорю я, понимая, что больше «Избранности» неоткуда взяться. Вот же пушистый длинноухий гад! Мог бы хоть упомянуть о жертвах и силе!

– Ах-ха! Моя прапраправнучка освободила Десятого и Двенадцатого!

– Чур? – Ограничиваюсь только одним словом, хоть так и тянет спросить: «А что такого смешного-то?»

– Что «чур»? Разчуркалась тут! Натворила-то делов, кто разгребать будет? Тебя-то сейчас быстренько съедят, а нам в этом хаосе дальше жить! Хоть ты и мой потомок, но последыш какой-то! Дура набитая, честное слово! Выродился род, совсем выродился! – Домовой стоит подбоченившись, смотрит на меня с вызовом.

Возмущаться сил нет, в голове заезженной пластинкой повторяются слова: «Тебя-то сейчас быстренько съедят». Очень уверенно чур это сказал, как аксиому, без тени сомнения.

– Что же мне теперь делать? – задаю я вопрос скорее самой себе, чем домовому, но неожиданно получаю ответ.

– Что хоть в награду получила-то? Наверняка глупость какую-нибудь пожелала, а демоны тебя и облапошили. Награду надо с умом требовать, подумавши!

– Я не успела…

– Ах-ха-ха! – Домовой заливается смехом пуще прежнего, а потом вдруг останавливается и серьезно смотрит на меня: – Помогу тебе, последыш. Все-таки родная кровь. Ты только как надо попроси меня.

– Как в сказке? В баньке искупать, накормить, а только потом разговаривать? – деловито интересуюсь, чур благожелательно кивает. Эту сказку я знаю. За дело. Где там у меня ведра и березовый веник?

Через час на пороге кухни появляется чисто вымытый, причесанный домовой. Он теребит красный шнурок пояса и выглядит чрезвычайно довольным. И совершенно не страшным. Просто маленький опрятный старичок. Ну и что, что уши острые и волосатые. У каждого свои недостатки.

– Откушайте, пожалуйста, не побрезгуйте! – Протягиваю ему миску с молоком и сухариками. Ультрапастеризация – это мое спасение. Старый холодильник давно не морозит и годится только на то, чтобы служить шкафом.