И вот из помещения, пятясь, появился Сашко Безуглый - выносил с писарем стол на крыльцо. За ними не торопясь, торжественно шагал Ригор Власович.
Крестьяне теснее окружили наших сельских предводителей. Секретарь сельсовета вынес еще пузырек с чернилами, бумагу, попробовал на ногте перо, долго умащивался на скрипучем стуле, а Ригор Власович терпеливо ждал. Затем поднял вверх руку и крикнул: "Тише!"
- Товарищи и граждане! И вы, куркули, которых пока что не лишили голоса. Стало быть, настал для наших трудовых селян счастливый день, который будут помнить и дети, и внуки наши. Сегодня учреждаем коммуну, ради которой великое множество людей сложили головы в борьбе с мировым капиталом, ради которой товарищ Ленин принял великую муку от рук врагов чтоб нам всем лучше жилось... Не много сегодня тех, кто сердцем поверил в коммуну, а как увидят все люди, что такое социализм, так не будет отбою от охочих. И победит коммуна. А живоглоты разные - мировой капитал да куркули - заплачут вот такущими слезами, так им жаль станет, что они загодя не покаялись. А соввласть наша, которая радеет за бедный класс да средних селян, даст коммуне взаймы и денег, и машинерию разную - только робите, чтоб социализм взял верх! Чтобы коммунарам хорошо жилось да и другие, на них глядя, были за коммуну и сами в нее просились... Но не всем туда двери открыты. Разным мироедам входа нету, потому как долго грешили, да не каялись, а то еще и там эксплуатацию разведут... Нехай искупают грехи свои, пока бедными не станут...
- Стало быть - обдерете? - это кто-то из богатеев.
- Не обдерем. Сами шкуру спустите. Как змеи... Ну, так вот... Народ так говорит: "И рада бы душа в рай, да грехи не пускают". Это уже я про тех, кто и не богатый, а великую хитрость в сердце затаил. "Возьму я да запишусь в коммуну, чтобы там ничего не делать, а только галушки с салом уплетать". А мы ему, тому лодырю, что скажем? А скажем ему, товарищи, вот что: не мылься, бриться не будешь! И еще тех в коммуну не пустим, которые хапуги и расхитители, потому как это такие элементы, что ежли негде украсть, то у себя из кладовки стащит, только бы не отвыкнуть. И еще пьянчуг разных нельзя пускать - весь хлеб переведут на самогон да все машины растащат на трубки для змеевиков. Вот кого мы, товарищи и граждане, не пустим и на порог коммуны. Пускай и они, как и богатеи, покаются и станут другими. А теперь, Федор, зачитывай прошения, а народ, стало быть, кого похвалит и в новую жизнь пустит, а кого под микитки да еще и коленом под седалище!
Писарь гнусаво распевал:
- "От Полищука Ригора заявление в коммуну. Прошу вас принять меня в социализм, ибо я за него кровь проливал и жить без него не могу. А что я порубанный да пострелянный, то не сумлевайтесь, - робить буду в полную силу, чтоб не плестись в хвосте. И не думайте, что хочу начальствовать, а желаю быть как все, чтоб на меня, на большевика, никто пальцем не указывал, а в пример брали. Прошу не отказать в моей просьбе. Руку приложил Ригор Полищук".
- Ну, так как, товарищи, - выступил вперед председатель комнезама Безуглый, - удовлетворить или ослобонить?
- Удовлетворить!
- Нехай идет!
- Этот не украдет да и другому не даст!
- Нехай попробует киселя, что сам запарил! Сла-а-аденький!..
- Тише, куркули, вас туда все одно не пустят!
- А мы свой хлеб едим! Еще и вам даем! На отработку! Га-га-га!
- Заплачете, весельчаки!..
- Голосовать!
- Галасуйте, галасуйте! Он вам такую коммуну сотворит! Выдержали бы только!
- Но уже не на вас, гадов, робить будем!
Однако, когда стали голосовать, подняли руки дружно. Даже богатеи им до коммуны дела не было, да и не хотели задираться с Ригором. Одно дело подгавкнуть из-за чужой спины, а другое - на виду у всех тянуть руку: нате, мол, что Илья, то и я, что все, то и Евсей!..
Сашку Безуглому был отвод:
- Не пускать! У него теща богомольная!
- Дурные! Он ее пересвятил!..
- Тише, товарищи! - подал голос Сашко. - С тещей у меня и впрямь непорядок. Не хочет в коммуну. Ну, так пускай работает на мировой капитал! А женщина моя хотя и не хочет, но ничего ей не поможет, иначе развод возьму!
- Бож-ж-же ты мой!.. Разво-о-од!..
- Не выдержит, сердешная! Такого мужа я другой не отдала бы!..
- С таким и я бы до гурта! Целоваться!..
- Поветрия на вас нет, длиннохвостые!..
Заявления первых сельских комсомольцев Митя Петрука, Крикуна Тодосия, и Карпа Антосиного разбирали недолго. Даже богатеи, учитывая ревнивое внимание Ригора Власовича к подростку-наймиту, красноармейцу и к сироте, не охаивали их.
А Балан, Митин хозяин, отвернувшись от власти, находившейся на крыльце, только рукой махнул: про таких, дескать, и разговаривать не стоит.
Когда поддержали Митину кандидатуру, паренек вышел на крыльцо и поклонился односельчанам:
- Спасибо, люди добрые!.. А я уж того... буду так работать, чтоб того... буржуям было кисло...
Карп и Тодось с речами не выступали.
Так же осторожно отнеслись и к Василине Одинец. Только кто-то из толпы хитренько пожалел коммунаров:
- Оно-то конешно, да только у нее мать сухорукая да трое деток. Есть все просят, а работать будет только одна Василина... Вот вопрос...
- А мы для того и коммуну основываем, чтоб все, старые и дети малые, могли на кого надеяться! - Это Ригор Власович так. - Не сумлевайся, Василина, за соввластью - как за каменной стеной!
О нескольких спорили, о ком говорили - "ленивый", "равнодушный к хозяйству", о ком - "все между пальцев плывет", а в общем - проголосовали и утвердили.
А вот Онисима Дударя забаллотировали, то бишь заругали. Припомнили, что еще при Бубновском имел липкие руки, - то мешок пшеницы утащит с тока, то отруби из коровника, а уже при советской власти тайком лесу навозил столько, что во дворе не умещается, - штабель бревен на улице.
- Братцы, так то ж я у буржуя! - оправдывался Онисим. - Это я свое кровное брал!..
- А дубы?!
- Так это ж наше, общее!..
- В коммуне тоже общее!..
- Нет, товарищи и граждане, - покачал головой Ригор Власович, - такой нам не подходит!.. Коммунар должен быть таким, чтоб про него говорили: вот это человек - чистой души, беспорочный! А какой из тебя, Онисим, коммунар? Да ты хапуга, по тебе тюрьма плачет!
Провалили и Микиту Шамрая, хотя и бедный был, но пьянчуга несусветный.
А когда секретарь зачитал заявление Юхима Плескало, весь сход за животы хватался от хохота.
Ригор Власович потемнел.
- Федор, ты что ж, понимаешь, над коммуной издеваться?!
- Дак он только вчера мне заявление принес... - чесал затылок секретарь. - Ну и сказано было - бедных...
- Юхим?! - крикнул Ригор Власович. - Ты здесь?
- Ну вот я!
- Так чтоб тебя тут не было! Слышь! В двадцать четыре часа ноль-ноль!
Чтоб подальше от беды, Плескало осторожненько выбрался из толпы и подался в неизвестном направлении.
Полищук некоторое время провожал его тяжелым взглядом, потом молча показал кулак Федору.
Когда утих смех, вполне мирно разобрали еще несколько заявлений - все бедняки да вдовы, приняли безоговорочно, - и Ригор Власович взял заключительное слово:
- Вот, стало быть, товарищи и граждане, основали мы коммуну и пожелаем ей доброго здоровья на страх куркулям и мировому капиталу.
Может, и тяжко будет нам поначалу, может, и не будет доставать сперва разума, как хозяйствовать, так есть у нас мудрая советчица Коммунистическая партия, есть у нас советская власть, есть у нас вождь товарищ Ленин. А они нас, коммунаров, и всех трудовых селян вразумят! Да здравствует советская власть! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует мировая революция!..
И, вытянувшись в струнку, Ригор Власович и Сашко Безуглый запели "Интернационал".
Первые коммунары, а за ними и все односельчане подхватили гимн:
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
