– У тебя проблемы на работе?

– Да нет.

– Значит, на личном фронте?

– Нет! – засмеялась я. – Личных проблем нет ВА-А-ЩЕ!

– Если в жизни свободной молодой женщины исчезают проблемы на личном фронте, значит, этот фронт перекочевал к подруге… – задумчиво играя дужками очков, сказал отец.

Я отрицательно покачала головой.

– Нет? А что же тогда? Если бы твой мистер «Личный фронт» решил вдруг стать мистером «Надежным тылом», ты скорее всего познакомила бы нас, чего пока не произошло…

– Точно, пап. Тыл. Фронт. Ты прав, это война… – подумав, кивнула я. – И я не хочу больше в ней участвовать. Даже как сестра милосердия…

– Э-э-э… А ты говоришь, ничего не случилось, – сочувственно вздохнул папа. – Девочка моя…

Началось!

– Не надо, ну что ты меня жалеешь?..

– Я не жалею, я люблю тебя. Я так хочу, чтобы ты научилась быть счастливой!

– Никто не знает, как это… И не надо меня переубеждать…

– Ты ошибаешься… – не обращая внимания на мой протест, продолжил отец. – Всем все давным-давно известно. Либо умей быть счастливым тем, что имеешь… Либо меняй что-то в своей жизни, чтобы то, что у тебя есть… семья ли, работа ли любимая, общение с друзьями, творчество твое – что-то из этого должно приносить тебе радость. Главное, не быть несчастной, Наташенька, девочка моя!

– Я счастлива! Как никогда! Честное слово! – упиралась я, барабаня себя в грудь кулаком, как самодовольный орангутанг, но папа продолжал гнуть свою линию и нежно приглаживал мои волосы, невзирая на торчащую на затылке новую заколку, которую его руке то и дело приходилось огибать то справа, то слева.

– Люди несчастны оттого, что хотят больше, чем имеют… Либо оттого, что не могут достичь того, чего хотят. Ты-то от чего? Как думаешь?

Я промолчала.

– Все у тебя хорошо, и воевать тебе не с кем, слышишь? Но ты не можешь просто жить. Ты, бедная, решила сама себе войну объявить… Сама пушки заряжаешь, сама от собственных снарядов в окопы зарываешься… Вон, я же вижу, все утро сама не своя ходишь…

– Ну что я сейчас-то делаю не так? Пришла вот к тебе, сижу, молчу… В семье, с вами… Я говорю: я счастлива… Только не знаю, как тебя убедить! Зачем ты меня о личных проблемах расспрашиваешь, когда их просто нет? Что, у меня на лице, как на коробочке йогурта, просроченная дата стоит и меня больше никто никогда не купит? – Я хотела промолчать, но не смогла.

– Наоборот, ты у меня красавица, умница…

– Отлично, значит, Бог забыл поставить на меня срок годности. Чего ты тогда переживаешь?

– Вижу, что-то произошло, что-то не так.

– Подожди, скоро я начну тебя радовать. Дай мне время. – Я напустила тумана загадочности и решительно встала. Помедлила, постояла.

Мне так захотелось рассказать папе о мелодии жизни, которую я уже начала выстраивать! Так захотелось похвастаться своими успехами в обуздании своей души! Но я не смогла… Страшно! Даже любимому отцу страшно открывать себя настолько. А вдруг мне только кажется, что я сформулировала какой-то важный жизненный закон, а отец разобьет ненароком одной своей умной мыслью всю мою выстроенную логическую цепочку, и я останусь снова ни с чем? Лучше жить под сенью воображаемого закона, чем совсем без него!..

Да и рано. Рано еще делиться своими выводами. На сегодняшний момент мой новоиспеченный Закон семи нот, из которых человек сочиняет мелодию своей судьбы – лишь хорошая мысль, которую надо бы как-то применить на практике. Пока же я только неуклюже расталкиваю локтями своих близких, чтобы вписаться в домашнее пространство на равных с остальными, и богатею приятными мечтами да умными мыслями.

– Пожалуй, и правда, возьми отпуск. Побудь дома… – тихо произнес отец, провожая меня встревоженным взглядом мудрых глаз, и я неопределенно кивнула, удаляясь.

«Я докажу ему! Я докажу всем! Всем!» – твердила я, направляясь на поиски срочного утешения. Я чувствовала себя маленькой девочкой, которая уже хочет стать отличницей, но еще не получила ни одной пятерки.

Эй, скажите мне кто-нибудь, что все будет хорошо!

В это время моя приятельница Алла Савинова вышла из полицейского участка в центре туристической зоны города Лимасола, немного постояла на пороге, будто принимала какое-то решение, спрятала задумчивые глаза под дорогими затемненными стеклами очков и пошла куда-то пешком, удаляясь от своей переливающейся на солнце «бээмвухи», припаркованной, как и заведено на острове Кипр, в максимально возможной близости от дверей.

Она прошла через мост и свернула с основной дороги направо, туда, где в тупике у самого моря по-прежнему стояла гостиница «Мирамар», покинутая мной впопыхах всего сутки назад.

Высокая худая русская, одетая в серый строгий деловой костюм, состоящий из приталенного пиджачка с короткими рукавами и юбчонки намного выше коленок, она привлекала к себе внимание водителей всех проезжающих мимо автомобилей, потому что не привыкли они видеть в этих местах ничего, кроме футболок, шорт, пляжных сланцев и всевозможных головных уборов, едва прикрывающих пережаренные тела отдыхающих со всего света. Но Алла шла, углубленная в свои мысли, и не замечала вокруг ничего, равнодушно пробираясь сквозь баррикады выставленных прямо на улице стендов с недорогими безделушками и разными мелочами, заманивающих туристов за покупками в просторные ангары сувенирных магазинчиков.

Только что, предъявив все свои документы, говорящие о ее длительном и абсолютно легальном пребывании на острове, используя максимум женского обаяния и ссылаясь на то, что у разбившегося насмерть Костаса Касулидиса находились принадлежащие ей документы, Алле удалось выудить из полицейских информацию, которая могла оказаться важной. Очень пухлый и шершавый на ощупь бежевый конверт, который она лично передала Касулидису, при осмотре места вчерашней аварии, машины и тела погибшего Костаса Касулидиса найден НЕ БЫЛ!

Вчера, за полчаса до своей трагической кончины, самый известный на Кипре адвокат был у Аллочки в доме, на вечеринке в честь дня рождения Натальи Лапушкиной, гостившей на острове. Он положил во внутренний карман своего пиджака письмо, которое заезжая москвичка привезла для него от Алексея Крапивина, одного из его русских клиентов. Все это точно случилось, а на следующее утро – нет в живых Касулидиса и будто не было никакого конверта?..

В размеренную, скучную райскую жизнь на острове вкралась интрига, и Алла чувствовала важность своей миссии. Вот сейчас она подойдет к стойке регистрации гостей отеля «Мирамар», и ей выдадут другой конверт, кажется, голубого цвета.

– Да, да! Одну минуту! Действительно, есть у нас одна забытая вещь из номера 432.

Девушка удалилась, а Савинова мысленно представила, как будет сейчас звонить в Москву и Наташка, сгорая от нетерпения, позволит ей разорвать голубую бумагу, чтобы раскрыть загадку Лешкиного другого письма – того, что в голубом конверте.

– Номер 432? Мадам проживала у нас два дня вместо оплаченных семи, и теперь у нее есть кредит в нашем отеле. Госпожа Наталè Лапóшкина? Все верно? – неправильно расставляя ударения в трудных для нее имени и фамилии, уточнила молодая киприотка, заметив, что ее собеседница непонимающе рассматривает зажигалку, которую она ей протягивала. На серебряной поверхности изящной вязью были выгравированы чьи-то инициалы «А. К.».

Кто такой «А. К.»? И где голубой конверт, который Лапушкина сказала, что в спешке оставила в отеле?

– Вы уверены, что мадам забыла именно это?.. – сомневалась Алла.

– Да, да. Конечно. Мы проверяем номера после каждого постояльца. Эту красивую вещь оставила мадам Лапóшкина.

– Что ж, спасибо. – Алла взяла наконец то, что ей предлагали, и полезла за кошельком, чтобы отблагодарить девушку за оказанную услугу.

– Спасибо. Я передам эти деньги горничной, – хитро улыбаясь, произнесла сотрудница гостиницы. – Там вверх дном все перевернуто было, вы, русские, погулять любите…

– Да, да… Конечно, – пробормотала Алла, не обращая внимания на сказанное. Она пошла к выходу, но среагировала все-таки, обернулась и подняла руку, привлекая внимание удаляющейся сотрудницы гостиницы. – Извините! Вы сказали, что в номере было все перевернуто?