Харри надавил последнюю из восьми кнопок.

Раздались три звонка, прежде чем ему ответили:

– Хар-ри? – Первый из двух произнесенных слогов содержал удивление и радость, а второй – все то же удивление, но уже с некоторым оттенком беспокойства. Харри и Олег звонили друг другу редко, в основном по вечерам, а не посреди рабочего дня. И только затем, чтобы обсудить какие-то практические вопросы. Иногда, конечно, практические вопросы служили только слабым предлогом, но ни Олегу, ни Харри особо не нравилось разговаривать по телефону, поэтому, даже когда эти двое созванивались, чтобы поинтересоваться, как дела, они были кратки. Ничего не изменилось после того, как Олег со своей девушкой Хельгой уехали на год на север, в Лаксэльв в фюльке Финнмарк, где Олег проходил стажировку перед последним курсом Полицейской академии.

– Олег, – произнес Харри, заметив, что его голос стал сиплым, потому что ему предстояло вылить на парня кипяток, а Олегу теперь всю оставшуюся жизнь придется жить со шрамами от ожогов, которые он сейчас получит. Харри знал это, потому что у него самого было множество таких шрамов.

– Что-то случилось? – спросил Олег.

– Это касается твоей матери… – сказал Харри и снова замолчал, потому что просто-напросто не мог продолжать.

– Вы решили снова съехаться? – В голосе парня прозвучала надежда.

Харри закрыл глаза.

Олег разозлился, когда узнал, что его мать ушла от Харри. И поскольку юноше никто ничего не объяснил, его злоба была направлена на Ракель, а не на Харри. Харри никак не мог понять, как ему удалось стать настолько хорошим отцом, что Олег принял его сторону. Когда Харри появился в их жизни, он не старался стать ни воспитателем, ни жилеткой, в которую можно поплакаться, потому что ему было очевидно, что мальчику не нужен суррогатный папа. А самому Харри совершенно точно вообще не был нужен никакой сын. Но проблема – если так на это смотреть – заключалась в том, что Харри просто-напросто начал нравиться этот серьезный, хмурый мальчик-мужчина. И симпатия их оказалась взаимной. Ракель, когда сердилась, говорила, что эти двое – одного поля ягоды, и, пожалуй, так оно и было. И со временем, когда Олег уставал или забывался, у него, случалось, вырывалось «папа» вместо «Харри».

– Нет, – сказал Харри. – Мы не съезжаемся, Олег, у меня плохие новости.

Тишина. Харри понял, что парень затаил дыхание. И вылил на него кипяток:

– В полицию поступил рапорт, в котором сообщается о ее смерти.

Прошло две секунды.

– Можешь повторить? – произнес Олег.

Харри не был уверен, сможет ли, но у него получилось.

– Как – о смерти? – спросил Олег, и Харри услышал металлические отзвуки отчаяния в его голосе.

– Ее нашли дома сегодня утром. Похоже на убийство.

– Похоже?

– Мне самому только что сообщили. Там работает дежурная бригада, и я тоже сейчас поеду.

– Как?..

– Пока не знаю.

– Но…

Олег ничего больше не сказал, и Харри знал, что за этим всеобъемлющим «но» не последует продолжения. Это было инстинктивное возражение, протест, вызванный чувством самосохранения, отрицание того, что дела действительно обстоят так, как они обстоят в реальности. Эхо его собственного «но…» в кабинете Катрины Братт, произнесенного двадцать пять минут назад.

Харри ждал, пока сын Ракели боролся со слезами, и ответил: «Я не знаю, Олег» – на пять его следующих вопросов. Он услышал всхлипывания мальчишки и подумал: «Пока он плачет, я не буду».

Наконец Олег успокоился, и наступила тишина.

– Мой телефон включен, я позвоню сразу, как только узнаю больше, – пообещал Харри. – Есть ли рейс…

– Есть рейс через Тромсё в час дня. – Олег дышал тяжело, с сипением и скрипом.

– Хорошо.

– Позвони, как только сможешь, ладно?

– Конечно.

– И, папа…

– Да?

– Не позволяй им…

– Нет-нет, не беспокойся, – сказал Харри. Он не мог объяснить, как догадался, о чем подумал Олег, никакого рационального объяснения не было, он просто… знал. Харри кашлянул. – Обещаю, что никто на месте преступления не увидит больше, чем надо для выполнения своей работы. Понятно?

– Да.

– Ну и хорошо.

Молчание.

Харри искал слова утешения, но не нашел ни одного, все они представлялись ему бесполезными.

– Я позвоню, – сказал он.

– Да.

На этом их разговор и закончился.

Харри медленно поднимался в гору к черной бревенчатой вилле, озаряемой вспышками синих огней припаркованных во дворе полицейских автомобилей. Бело-оранжевые оградительные ленты начинались внизу у ворот. Коллеги, не знавшие, что сказать и как вообще себя вести, молча смотрели на него, когда он проходил мимо них. Харри казалось, что он шагает под водой. Как во сне, от которого он надеялся вскоре очнуться. А может, не очнуться вовсе, потому что он пребывал в бесчувствии, странным образом не воспринимал и не ощущал ничего, только мягкий свет фар и приглушенный звук своих собственных шагов. Как будто он принял дозу.

Харри поднялся по трем ступенькам, ведущим к открытой двери в дом, который он когда-то делил с Ракелью и Олегом. Внутри дома слышались треск полицейских раций и короткие распоряжения Бьёрна Хольма, которые тот отдавал другим членам бригады криминалистов. Харри сделал вдох, его трясло.

Потом он переступил порог и автоматически обошел белые флажки, расставленные криминалистами.

«Это просто очередное расследование, – подумал он. – Я сплю, но ведь можно расследовать преступления и во сне. Надо только все сделать правильно, позволить сну плавно скользить дальше и самому не просыпаться. Пока я не проснулся, все это неправда».

И Харри все сделал правильно: он не стал смотреть ни на солнце, ни на труп, который, как он знал, лежал на полу между кухней и гостиной. Солнце, хотя оно и не было Ракелью, ослепило бы его, если бы он взглянул прямо на него. А созерцание трупа удручающе действует даже на опытных следователей, потрясает их в большей или меньшей степени, заставляет цепенеть и делает не слишком восприимчивыми к мелким деталям на месте преступления, которые могут о чем-то поведать и помочь составить связную логичную историю. Или же, наоборот, какая-то мелочь может выделяться из общей картины. Харри скользил взглядом по стенам. Одинокое красное пальто висело на крючке под шляпной полкой, там, где Ракель обычно вешала верхнюю одежду, если только уже не решила, что не наденет ее на следующий день, в этом случае она убирала ее в платяной шкаф. Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не схватить пальто, не прижать его к лицу и не втянуть в себя ее запах. Запах леса. Потому что, какими бы духами Ракель ни пользовалась, в симфонии ароматов всегда присутствовала базовая нота – аромат норвежского смешанного леса. Он не увидел красного шелкового платка, который она обычно носила с этим пальто, а вот черные сапожки стояли на обувной полке под вешалкой. Взгляд Харри двигался дальше, в сторону гостиной, но и там ничего нового не было. Она выглядела точно так же, как та комната, из которой он вышел два месяца, пятнадцать дней и двадцать часов назад. Фотографии висят не криво, мебель не передвинута, ковры не сбиты. Харри окинул взглядом кухню. Вот оно. В деревянной пирамиде на кухонном столе не хватало одного ножа. Теперь надо посмотреть на труп.

Харри почувствовал, как на его плечо легла рука.

– Привет, Бьёрн, – сказал он, не оборачиваясь и не переставая методично фотографировать взглядом место преступления.

– Харри, – произнес Бьёрн, – даже не знаю, что сказать.

– Тебе следовало сказать, что мне здесь не место, – ответил Харри. – Ты должен заявить, что я лицо заинтересованное, что это не мое расследование и что мне, как и всем родственникам потерпевших, надлежит собраться с духом, прежде чем увидеть погибшую, и взять себя в руки, поскольку, возможно, придется произвести опознание.

– Ты же знаешь, что я ничего этого не скажу.

– Не ты, так кто-нибудь другой, – вздохнул Харри и посмотрел на следы крови внизу книжной полки, на корешках книг из собрания сочинений Гамсуна и старого Энциклопедического словаря, в который любил заглядывать Олег, а Харри объяснял ему, что́ в мире изменилось с того времени, когда был напечатан словарь, и почему. – А я бы предпочел услышать это от тебя. – Только сейчас Харри посмотрел на Бьёрна Хольма. Его и без того выпученные глаза, казалось, еще больше выкатились из орбит и блестели на бледном лице, обрамленном огненно-красными бакенбардами а-ля Элвис семидесятых годов, бородой и новой кепкой-шестипенсовиком, заменившей растаманскую шапочку.