Дыхание сбивалось, сердце звенело в груди, как колокольчик, мои пальцы запутывались в бронзовых локонах, цеплялись за сильные мужские плечи – я пыталась удержаться на подкашивающихся ногах, – мои колени дрожали, а всю меня пронизывала дрожь.
Эдвард обнажал меня для себя, одежда слетала с меня, как лепестки облетают с роз, внутри меня бушевал водоворот чувств – зной летнего ветра, жар поцелуев любимых губ, прикосновения пальцев и поглаживание ладоней…
Нежный захват – и я уже лежала на просторе тела Эдварда, он был полностью одет, и лишь несколько волосков на его груди бессовестно дразнили мое воображение, выглядывая сквозь расстегнутый ворот. Солнечные зайчики отплясывали в его бронзовых волосах, отчего они казались почти золотыми, глаза, подернутые поволокой распаленного желания, были почти черными. Я тонула в этих бездонных омутах, и не было ни сил, ни желания выбираться – я хотела быть поглощенной им без остатка.
Стоило Эдварду на минуту ослабить хватку рук на моей талии – и я перехватила инициативу, повторяя его же движения – пуговки, одна за одной, падали под напором моих пальцев. Распахнув полы рубашки, я пробежалась быстрыми поцелуями по обнаженной груди, задевая зубами соски, слегка оттягивая их, прикусывая, а затем, словно принося извинения, оставляя несколько мягких поцелуев. Я очертила каждый шрам на его совершенном торсе кончиком языка и обвила их тесьмой поцелуев, мои пальцы знали каждый бугорок этих шрамов – кожа на них всегда была чуть прохладней, нежнее, даже ее цвет был розовато-белым. Когда я видела эти рваные полоски, мне всегда хотелось забрать давно испытанную Эдвардом боль своей любовью и ласками навсегда изгнать все грустные воспоминания, залюбить его до потери пульса, чтобы его сердце больше никогда не испытывало боли...
Весьма проворно расправившись с джинсами любимого, я проделала тот же фокус с его бельем, на миг оторвавшись, чтобы рассмотреть всего его – обнаженного, распростертого предо мной, со сбившимся дыханием, залитого солнечным светом и подернутым тенями, отбрасываемыми раскидистыми травами, что прятали нас от всего мира, оберегая наш секрет.
Лучи очерчивали каждую мышцу подтянутого тела, путались в тонких нитях волосков на его груди, цеплялись за изгибы и прятались в углублениях, порхали по щетинистому подбородку, дразня поцелуями, словно крича мне «мы тоже можем». Мои ладони гладили тело любимого, словно запоминали его снова и снова, я будто познавала скрытые от меня ранее черточки, маленькие родинки, царапинки, видела едва заметные шрамы. Он был почти совершенен, прекрасен и он был МОИМ.
Ладонь уверенно скользнула вниз его живота, туда, где, – я знала, – он ждет, что я коснусь его. Пальцы пробежались вдоль всей его длины – мягко, почти деликатно, легко задевая кончиками ногтей, лишь давая понять, что чуть сильнее – и будет слишком быстро, интенсивно. Я медленно скользила вверх и вниз ладонью, считывая каждое изменение в Эдварде, прислушиваясь к откликам его тела, к тому, как меняется ритм его дыхания. Когда оно стало почти рваным, я скользнула вниз по его бедрам, склоняя голову и обхватывая его губами, повторяя дорожки, что прокладывали мои пальцы. А затем мягкое скольжение языка, аккуратное покусывание зубами, легкие удары кончиком языка, новый захват губами – сильнее, увереннее, чуть ощутимее давление, удары языка немного хаотичнее, обхват – отпустить, но только для того, чтобы вновь обхватить его, снова очертить языком всю его длину, – от начала до основания, – зная, что легкое оттягивание нежной, словно рисовая бумага, кожи доводит Эдварда до исступления, почти толкая его за край. Моя ладонь мягко обхватывала его длину, а губы оставляли беспорядочные порхающие поцелуи – выше, ниже... Пальцы чувствовали его напряжение в моей руке, почти пульсацию, и я знала, что в следующий миг Эдвард обхватит мою ладонь, перехватит инициативу и подтянет меня на себя – он никогда не хотел переступать через край один, мы всегда падали вместе.
Уверенный обхват любимых рук образовал тугое кольцо на моей талии, пара смешинок слетела с моих губ, когда я устраивалась поудобнее на бедрах Эдварда, немного ерзая, словно чертенок. Рука любимого мужчины коснулась моего лица.
– Играешь? – усмехнулся Эдвард. – Я с тобой!
Родные руки обхватили мои щиколотки в тот момент, когда наши тела слились в единый клубок, и быстрым движением его рук я оказалась сидящей на нем. Одной рукой он поддерживал мои ягодицы так, чтобы направлять ритм, а другая рука в это время ласкала мою щиколотку. И он умудрялся целовать пальчики моих ног, щекотать их кончиком носа, прикусывать зубами так, что все тело пронзала судорога удовольствия.
Когда я потерялась? В какой момент весь мир превратился в нечеткую акварельную картинку, раскрашенную всполохами зелени, золотистого солнца, синевой васильков, что стыдливо отворачивали растрепанные бутоны, дабы не стеснять нас, и нахальным пурпуром маргариток, бессовестно подглядывающими за нами?!
Спрятанные под склонившейся над нами травой, мы тихо лежали, обнимая друг друга, я вся была распластана на его теле, и понять, где я, а где он, было невозможно. Руки любимого нежно гладили мою обнаженную, согретую солнцем спину, он накинул свою рубашку на мои бедра, и сейчас его пальцы касались краешка белой ткани. Эдвард тихо напевал мне песню, что я слышала в ресторане в тот день, когда еще не знала его, но уже тогда его голос показался мне таким родным, близким…
В этот миг я чувствовал себя принадлежащей любимому, как никогда ранее, словно была обвенчана с ним тишиной леса, кружевами раскидистых крон древних вязов, шепотом цветов и шелестом трав. Эдвард нежно ласкал меня чуть шершавыми губами, царапал колючим подбородком кожу, и в эти чудесные мгновения он был весь мой: от жара его тела, что защищало меня от прохлады земли, до мелких бисеринок пота, покрывавших его тело.
Жизнь – не прогулка, не роман,
Не вечный отдых созерцанья,
Есть у Судьбы один изъян –
Она нам дарит испытания.
Полжизни – бой, полжизни – боль,
И только радости – мгновенья,
С душевных ран не смоешь соль,
Но в этих ранах исцеленье.
Прежде чем выйти на поляну, где были разбиты их палатки, Эдвард крепче сжал руку Беллы. Не то чтобы что-то особенное привлекло его внимание, да из-за густо разросшихся кустов он и не мог еще ничего увидеть. Дело было в чем-то другом. Просто на какую-ту сотую долю секунды сердце парня кольнуло, словно острой иглой, кольнуло и отпустило, не дав Каллену возможности прислушаться к этому странному чувству, холодной змейкой проскользнувшему вдоль позвоночника.
- Что-то я не чувствую запаха костра и готовящейся еды! – возмущенно воскликнул Эдвард, продираясь сквозь кустарник и делая шаг на залитую ярким солнцем поляну. – Ребята, вы совсем ох…
Парень замолчал резко и неожиданно, будто последнее слово застряло в горле, сузившемся вдруг настолько, что по нему едва проходила струйка воздуха. Впрочем, Эдвард и не пытался сделать вдох. Он словно окаменел, превратился в мраморное изваяние, а разве каменная глыба испытывает потребность в кислороде?
В центре поляны, в окружении вооруженных парней, прижавшись друг к другу, сидели Эммет, Розали, Джаспер и Элис, а чуть поодаль стояло два черных Хаммера, горделиво блестевших своими глянцевыми боками в лучах палящего солнца.
Лицо Джаса было разбито в кровь, и даже с такого расстояния Эдвард видел, что каждая его мышца напряжена до предела. Парень прижимал к себе жену, спрятавшую свое лицо у него на груди. Возле Элис сидел Эммет, на его раненном плече сквозь бинты и рубашку снова проступила кровь. Он сжимал в своей руке ладонь Розали, которая затравленно оглядывалась по сторонам, прекрасно осознавая всю плачевность их положения.
- Не сердись на друзей, это я своим появлением помешал им, – хищно улыбнулся шатен лет сорока и сделал шаг в сторону Каллена.
Его вкрадчивый, чуть хрипловатый голос вывел Эдварда из оцепенения. Он сделал вдох, заполняя воздухом легкие, уже начинавшие гореть от нехватки кислорода, и посмотрел на Беллу, замершую рядом с ним. Лицо девушки сделалось неестественно бледным, а рот приоткрылся, словно в немом крике. Каллен еще крепче сжал ладонь любимой – та вздрогнула и в ответ пожала его руку, давая понять, что с ней все в порядке.
